Николаева похоронили на Рогожском кладбище, рядом с матерью. На его могиле установлено небольшое очень красивое надгробие: беломраморный бюст Г.А. Николаева на постаменте из красного мрамора. На плоскости постамента высечены изображение Золотой Звезды Героя Социалистического Труда и личная подпись Г.А. Николаева. У подножия постамента — камень с лаконичной надписью: «Академику Георгию Александровичу Николаеву от МГТУ им. Н.Э. Баумана». Памятник выполнен знаменитым скульптором, членом Академии художеств России Л.Е. Кербелем. Портрет Г.А. Николаева находится в галерее основоположников научных школ нашего университета. Мимо него ежедневно проходят тысячи студентов, сотрудники, профессора. Многие останавливаются, делятся воспоминаниями...
Некоторые встречи с Николаевым остались и в моей памяти. Вот одна из них. В 1986 году мне поручили организовать прием делегации студентов из Магдебургской высшей технической школы им. Отто фон Герике. Едва делегация прибыла, последовало приглашение в кабинет ректора. Георгий Александрович встал из-за стола, улыбаясь, пожал руки немецким студентам и преподавателям, радушно пригласил к чаю.
Состоялась длинная беседа на немецком языке. Такое глубокое знание ректором российского вуза их родного языка приятно поразило гостей. А я гордился тем, что наш вуз возглавляет столь высокообразованный руководитель. В конце беседы Г.А. Николаев обратился ко мне и спросил, каким иностранным языком владею я. Услышав, что это английский, он извинился, что-то сказал гостям по-немецки, а затем еще в течение пятнадцати минут разговор продолжался на английском языке.
Второй случай, о котором хотелось бы рассказать, произошел в 1989 году. Я был недавно назначен деканом факультета, а Г.А. Николаев уже сложил с себя полномочия ректора и заведовал кафедрой сварки. Мне было необходимо по какому-то поводу с ним посоветоваться, я позвонил ему с просьбой о встрече. В ответ услышал: «Через пять минут я буду у вас». Я долго пытался убедить Георгия Александровича, что сам приду к нему в кабинет, однако в телефонной трубке всегда доброжелательный голос приобрел металлические нотки. Пока я приходил в себя, в дверь моего кабинета постучали, и вошел Георгий Александрович. Он крепко пожал мне руку — у него всегда было крепкое рукопожатие — и сказал: «Никогда не делайте то, что вы пытались сделать. Вы начальник, вы более других заняты, поэтому подчиненных вызывайте к себе».
У Г.А. Николаева была хорошая, цепкая память. Кажется, после первого же разговора он запоминал имя и отчество своего собеседника навсегда. Хорошее впечатление о людях у него оставалось надолго, плохое он подвергал постоянному анализу. Г.А. Николаев часто повторял: «Бауманский — это особый мир, с помощью бауманцев можно сделать невероятное, надо только найти подход к людям. С теми же, кто активно противится бауманскому духу, надо расправляться быстро и решительно».
И сейчас, спустя почти двадцать лет после смерти Г.А. Николаева, я благодарю судьбу за то, что мне посчастливилось работать в родном Училище-Университете с Георгием Александровичем Николаевым.
Александр Григорьевич Колесников, профессор, руководитель Научно-учебного комплекса «Машиностроительные технологии»
Часть 4Г.А. Николаев. Неопубликованное
Что за человек была моя мама Евгения Владимировна
Моя мама родилась в 1879 году. Отец ее — бывший офицер Владимир Алексеевич Мокрицкий, после 1905 года был сослан в Сибирь за революционную деятельность. По-видимому, в ссылке он и умер еще до 1917 года. Ее мать умерла от туберкулеза, когда маме был всего год. Годовалую Женечку выкормила кормилица, потом она жила у бабки, у тетки, а с 10 лет воспитывалась в Ставропольской гимназии-интернате. В 18 лет поступила на Московские педагогические женские курсы и окончила их в 20 лет.
Евгения Владимировна вышла замуж за помощника присяжного поверенного Александра Петровича Николаева. Спустя три года родился мальчик. Его назвали Георгием.
Брак мамы с отцом нельзя назвать счастливым. Через пять лет у мамы вспыхнул наследственный туберкулез. В Сочи в течение четырех месяцев его удалось затушить, но легкие навсегда остались слабыми.
Мой отец был стряпчим, после революции он работал в Наркомюрделе. В 1911 году Александр Петрович оставил семью. Это был удар для мамы. Материально мы от этого особенно не страдали. К тому времени отец уже стал известным московским адвокатом, зарабатывал много и хорошо обеспечивал меня.
С этого времени мы жили на Малой Бронной в квартире из четырех комнат. Одну комнату мы сдавали, а три занимали сами. У нас была замечательная домработница Поля Соколова, которая оставалась другом семьи в течение всей жизни, хотя прожила с нами всего 5 лет.
От меня в детстве скрывали, что отец женат вторично. Мама же сказала, что вся ее жизнь принадлежит сыну, и слово свое сдержала. Никакой личной жизни у нее никогда больше не было.
Жили мы тихо. У нас иногда бывали родственники: Борис и Андрей Калантаровы, Лева и Ира Гуаданини, Ваня, взятый из деревни на воспитание Наталией Ивановной Бочарниковой. Вот, пожалуй, и все.
В.А. Мокрицкий, дед Г.А. Николаева. 1880-е гг.
Евгения Владимировна Николаева, мать Г.А. Николаева. 1900-е гг.
Александр Петрович Николаев, отец Г.А. Николаева. 1900-е гг.
Е.В. Николаева (урожд. Мокрицкая). Владикавказ, 1900-е гг.
Мама заставляла меня учиться и училась сама. Уже с 9 лет она мне читала повести Гоголя и Тургенева. С помощью преподавателей и сама обучала меня иностранным языкам. В 5 лет я уже свободно говорил по-французски, а с 8 лет — по-немецки. Музыке меня обучала моя тетя — сестра отца — Елена Петровна. Всем казалось, что я способен к музыке, и некоторые думали, что это станет моей профессией. Но в 12 лет я сам понял, что музыканта из меня не выйдет, и музыку забросил сразу и насовсем.
На лето мы ездили обычно в имение Гуаданини, в Тамбовскую губернию, на несколько недель, а потом в Сочи. Всегда жили в пансионе «Светлана». В Сочи я научился без устали плавать и бегать, и эти привычки сохранились.
У мамы в то время появилась первая плеяда воспитанников: студенты-первокурсники юридического факультета Миша Архипов и Глеб Махов. Она была для них своего рода тьютором. Они отчитывались перед ней в подготовке к зачетам, а перед экзаменами шли под благословение тети Жени (так тогда они ее называли). Ей было 32 года.
В свое время мама окончила высшие женские курсы, она поняла, что от жизни нельзя отставать. Много читала, размышляла, анализировала. Интеллект ее развивался с каждым годом.
Первые годы одиночества мама переживала тяжело, но через 2-3 года она успокоилась. Ее жизнь принадлежала мне. Она меня воспитывала в староинтеллигентском стиле, в хорошем смысле этого слова. Вот ее заветы: «Интересуйся всем»; «Побольше читай»; «Знай иностранные языки»; «Умей устанавливать отношения с товарищами, но оставайся всегда самим собой»; «Никогда не будь груб ни с кем и не заискивай ни перед кем»; «Сохраняй всегда собственное достоинство во всех случаях жизни»; «Люди всех национальностей — русские, евреи, татары — должны пользоваться у тебя одинаковым уважением. Цени человека, а не его национальность, не суди по внешности»; «Помни, что разница между тобой и домработницей только та, что твой папа имеет много денег, а у нее их мало»; «Ищи друзей, одаренных знаниями и душой»: «Никогда не старайся казаться первым, а будь хорошим»; «Никогда не будь тщеславен ни в чем»; «Говори всегда своей маме правду, а она тебя всегда поймет». И как хорошо выполнила она это свое обещание!
Иногда мама несколько болезненно реагировала на то, что каждое воскресенье я проводил у своей тети, Елены Петровны, где встречался с отцом. Эти дни проходили, по правде говоря, в еде и в разговорах. Отец меня любил. Маме казалось, что его мужское влияние, красноречивость могут отвлечь меня от нее. Мама молчала и ждала, но в этом она ошибалась. Еще во время их развода она спрашивала меня: «У папы будет всего много, а у мамы ничего не будет. С кем ты хочешь жить?» Я плакал и отвечал: «Только с мамой».
Родители Г.А. Николаева. 1900-е гг.
Г.А. Николаев. Первые годы жизни
Г.А. Николаев в детстве
Никогда отец не имел на меня и десятой доли влияния, которое имела она. Отец был красноречив, но иногда увлекался речью и, как ни странно, за красотой слова терял убедительность, а я тут же чувствовал это. Логика же мамы была всегда безупречной. Отец свое воспитание направлял, как я теперь вижу, не совсем по правильному пути. О многих вопросах говорил со мной, как с более взрослым человеком, нежели я был в тот период. Он мне давал большие карманные деньги, которые вконец могли испортить меня, но я ни разу ни одной копейки не оставил себе, а все отдавал маме. Отец хотел подчеркнуть мою независимость и самостоятельность в 10-12 лет, а я считал, что я имею право что-либо получать только от мамы. И в детстве, и позднее я считался только с мнением мамы. «Тебя не будут любить товарищи», — говорили мне. — «Ну и пусть не любят». — «Тобой не будут довольны родные». — «Пусть будут недовольны», — спокойно отвечал я. На вопрос, кто твой идеал, отвечал: «Мама».
Эгоистом я не был, но эгоцентризм в характере присутствовал, копался в своих поступках. «Не был ни Гамлетом, ни Дон-Кихотом» (Тургенев). Готов был служить обществу, но мнение имел всегда свое по каждому вопросу.
В гимназию я поступил в 11 лет сразу в третий класс. Меня хорошо подготовили учителя. Во Флёровской гимназии я тотчас стал первым учеником. До сих пор у меня сохранился аттестат только с отличными оценками. Зубрежкой я не занимался. Но память у меня была абсолютной: я не понимал, что такое шпаргалка, она мне была не нужна. Иногда я не все понимал, но всегда все помнил. И подготовка у меня была разносторонней и хорошей. К сожалению, я был неряшлив, рассеян, и почерк у меня был очень плохой.