агранжа, Надари, Марантонио и др.). На выставке также были представлены подлинники Шишкина, А. Бенуа, Коровина, Самокиша, Поленова и др. Большой интерес у посетителей вызывали старинный русский фарфор, стекло и хрусталь. Демонстрировались также изделия из благородных металлов: серебряные чарки и кубки чеканной работы, табакерки, пудреницы, браслеты, кольца и другие украшения. В церковном отделе были представлены старообрядческие медные кресты и складни, иконы рублевской школы78.
Спустя пять лет в беседе с корреспондентом «Шанхайской зари» Анастасьев рассказывал об этой выставке: «<…> несколько лет тому назад в Харбине рядом лиц под моим руководством и при моем непосредственном участии была устроена выставка художественной старины, которую мы проектировали поначалу в очень скромных размерах и которая разрослась сама собою в грандиозное предприятие, имевшее основание сохраниться навсегда. Все три этажа Японского торгового музея были заполнены нашими экспонатами, вещей мы получили столько, что многих не могли и показать, выставка должна была продлиться всего две недели, а продолжалась целый месяц и дала все основания предполагать, что создание постоянной картинной галереи через выставку, о которой я говорю, вполне реальная вещь <…>. В Харбине на наше начинание смотрели крайне недоверчиво. Но потом, когда консула (так в тексте. – И.К.) дали некоторые из своих старинных вещей, то понесли к нам всего, чего хотите. У нас были картины: Коровина, Левитана, Клодта, Леона Бакста, европейских старинных мастеров и многих других художников. У нас был прекрасно разработан отдел Севра и Сакса – были кувшины, лично принадлежавшие Государю Императору, а другая пара из коллекции Великого Князя Михаила Александровича: неописуемо прекрасной работы. У нас были старинные костюмы, старинное серебро, старинные кружева, ткани, вышивки, было, словом, все, что вы хотите. Интерес в городе к выставке был колоссальный, а собрано было на ней такое огромное количество ценностей, что пришлось обратиться к властям с просьбой особо охранять выставку нарядом войск, и, кроме того, было еще нами нанято восемь русских дюжих молодцов. Открытие было платным, потом публика пускалась бесплатно, никаких материальных целей мы не преследовали, и все-таки у нас после выставки остались деньги. Был опубликован и каталог, в частности, отпечатанный у вас в „Заре“, каталог с иллюстрациями, я до сих пор его любовно рассматриваю и вспоминаю свою работу – а поработать пришлось здорово – и те благие результаты, которые подобная выставка принесла»79. Вероятно, на открытии этой выставки Анастасьев выступил с докладом «О художественной старине»80.
1937 г. отмечен началом крупномасштабной японо-китайской войны. Эмигрантам предстояло жить в условиях не только полной ликвидации русского влияния, но и в обстановке правового давления со стороны режима. Тем не менее, русский Харбин продолжает отстаивать ценности отечественной культуры. Летом 1937 г. Харбин, как и все русское зарубежье, пышно отмечает скорбную дату – 100-летие смерти Пушкина. (В следующем, 1938 г. Дни русской культуры были посвящены 950-летию крещения Руси.)
Тогда же, в июне 1937 г. к 70-летнему юбилею Константина Бальмонта харбинский издатель, бывший мировой судья на Дальнем Востоке, Всеволод Владимирович Обольянинов (1882–1968, США) выпустил в свет сборник стихов поэта «Светослужение», ставший его последней книгой. С Бальмонтом Обольянинова связывало давнее знакомство. В 1936 г., узнав о тяжелой болезни поэта, он прислал ему во Францию письмо. Началась переписка, и Обольянинов предложил издать сборник Бальмонта в Харбине. «Это была в первую очередь благотворительная акция – помочь нуждающемуся и больному человеку, но она диктовалась и несомненной любовью к поэзии Бальмонта и пониманием ее значения», – подчеркивают публикаторы писем81. Судя по переписке, большую помощь в издании сборника Обольянинову оказывали его харбинские друзья: баронесса Курсель, поэт Ачаир (Грызов) и Анастасьев.
27 января 1937 г. Бальмонт пишет Обольянинову: «Моя сердечная признательность Влад. Мих. Анастасьеву за верную память сердца. Да будете он и Вы крестными отцами моего „Светослужения“!»82, 21 мая: «<…> А.А. Грызову за сочувствие к нашей поэтической затее – спасибо и поклон, как В.М. Анастасьеву и баронессе Курсель <…>»83.
Юбилей Бальмонта отмечали харбинские поклонники поэта, посвятившие ему литературный вечер. 18 сентября 1937 г. Бальмонт пишет Обольянинову: «Я в ужасе при мысли, сколько забот и хлопот навалилось на Вас, на Вашу семью и на друзей с моей маленькой книжкой „Светослужение“ <…>. Мои благодарения Вам, Вашим очаровательным дочерям <…>, всем Вашим и моим друзьям, гг. Анастасьеву и А.А. Грызову Ачаиру»84, 20 января 1938 г.: «Благодарю Вас за ласковое, хотя грустное письмо от 31 декабря 1937-го года и 640 франков, которые по чеку нью-йоркского банка я беспрепятственно получил. Спасибо Вам, всей Вашей семье <…> и всем друзьям, устраивавшим незадавшийся мой вечер и продававшим экземпляры моего „Светослужения“. Удивительно, что нашлись десятки людей, способных читать стихи под обстрелом двух разных расстрельщиков»85. (Под «расстрелыциками» Бальмонт имел в виду китайские власти и японских оккупантов.)
Положение русских эмигрантов в Харбине, действительно, становилось катастрофичным. В 1937 г. правительство Маньчжоу-Ди-Го провело коренную реформу образования в стране. Прекратили свое существование сразу несколько старейших русских учебных заведений города, в том числе и гимназия М.А. Оксаковской, в которой в 1930-х гг. работал Анастасьев. В этот период резко усиливается отток русских из Харбина. Еще сильнее он становится в 1938 г., когда разразились японо-советские конфликты на озере Хасан и реке Халхин-Гол, и в 1939 г., когда японские агентства сообщали, что ежедневно сбивают до 100 советских самолетов. Пришлось уехать из «Русской Атлантиды» в Шанхай и Владимиру Михайловичу Анастасьеву: 6 марта 1939 г. газета «Заря» откликнулась на это нерадостное событие статьей под названием «Харбин покинул В.М. Анастасьев».
Интересны данные из анкеты, составленной Анастасьевым при постановке на учет в Главном бюро российских эмигрантов в Харбине (создано в 1936 г.). (Ил. 5) На вопрос, с кем он хорошо знаком, он ответил: «Весь педагогический, артистический, художественный и музыкальный Харбин»86. Из анкеты становятся известны факты личной жизни Анастасьева: в 1936 г. у него молодая жена – Вера Андреевна (родившаяся 27 августа 1909 г. в Благовещенске) и сын Герман Козлов (родившийся 3 января 1925 г. в Харбине) – вероятно, приемный87. Обращает на себя внимание то, что в одном из пунктов анкеты, касающемся его здоровья и имеющихся дефектов, Анастасьев пишет: «Имею перелом пяти ребер и позвонка, перелом ключицы, обеих рук и обеих ног»88. Когда, где, при каких обстоятельствах получены им столь тяжелые травмы, неизвестно. На вопрос о политических взглядах Анастасьев ответил, что является сторонником конституционно-демократического строя, но ни к каким политическим партиям никогда не принадлежал и не состоял в них (!)89. В графе, где требовалось указать причины выезда из СССР, он записывает: «Непризнание большевистского рая», а на вопрос, желает ли он выехать из Маньчжурии, и если да, то когда и зачем, он отвечает: «По изгнании народом большевистской власти, чтобы умереть на родине, если не смогу быть ей полезен»»90.
О пребывании Анастасьева и его семьи в «восточном Париже», к сожалению, пока известно немного. Его имя встречаем в библиографическом описании изданного в 1941 г. в Шанхае русским издательством «Слово» романа Павла Северного91 «Золото на грязи»: он является автором обложки этого издания92.
Ил. 5. В.М. Анастасьев. Вт. пол. 1930-х. Фото из личного дела, хранившегося в Главном бюро российских эмигрантов в Харбине.
Последняя публикация, в которой фигурирует имя Анастасьева – уже цитированное нами интервью в выпуске газеты «Шанхайская заря» от 16 ноября 1941 г.: «Вчера сотрудник „Шанхайской зари“ имел беседу с бывшим директором музея Императора Александра II в Москве, известным художественным деятелем и педагогом В.М. Анастасьевым по вопросу, который привлек к себе внимание всех просвещенных жителей Шанхая. Почему в Шанхае нет ни одного хранилища художественной старины, ни доступного публике хранилища картин, ни картинной галереи, в то время как в Европе и, в особенности, в Америке каждый сколько-нибудь крупный город имеет, кроме областного музея, еще и картинную галерею»93. Судя по интервью, Анастасьев полон энергии и готов к проведению работы по созданию общедоступного хранилища художественных ценностей: «<…> конечно, Шанхай давно созрел для того, чтобы располагать картинной галереей муниципальной, правительственной или даже частной. Нам скажут, что сейчас не то время, в Европе война, Тихий океан перестает быть „тихим“, и на конец приведут изречение древних римлян. Что „когда гремит оружие, то музы молчат“. Это так и не так. Только на днях мы читали телеграмму, что германское правительство ассигновало несколько миллионов марок на университет в Штутгарте. Шанхай же все еще далек от фронтов и денег здесь куры не клюют. Надо только умело и толково к этому делу подойти. Я как раз думаю <…>, что сейчас самое подходящее время создавать нечто подобное. Часть населения разъезжается, а те, кто остаются, сохранят свою верность Шанхаю до конца, что бы с ним ни случилось. В такие времена обычно происходит большое передвижение ценностей. От уезжающих вещи, в том числе и художественные, переходят в другие руки <…>. До прибытия беженцев из Европы здесь был один или два магазина с картинами, миниатюрами, хрусталем, фарфором и пр., а теперь такие магазины появляются на каждом шагу. Н у них есть покупатель, а значит, тяга к прекрасному не оскудевает»94.
Поскольку в Шанхае нет мецената, который взялся бы сам строить картинную галерею или Музей художественной старины, и поскольку «под такое дело акционерного общества не создашь», Анастасьев предлагает свой план, который уже оправдал себя в Харбине. Он рассказывает об успехе харбинской выставки 1936 г. и продолжает: «Шанхай-то гораздо богаче Харбина, если здесь одну половину выставки посвятить китайскому изобразительному искусству, японской и китайской художественной старине, другую – европейской, то никакого дворца не хватит, чтобы показать все то, что есть в недрах Шанхая и что подчас по своей ценности не до конца знакомо самим владельцам. Сейчас в Шанхае продается много подделок – есть поддельные картины, поддельный фарфор, сомнительные миниатюры. Подобная выставка могла бы показать, чем оригинал отличается от подделки, могла бы при выставке создаться и комиссия из экспертов, специалистов и знатоков. Я слышал, здесь проживает такой замечательный знаток китайской старины, как проф. Лоурэлл, бывший куратор Музея в Копенгагене, да и другие есть знатоки и специалисты высокой квалификации. В старинных английских домах, у французов, у нас у русских есть в Шанхае воистину музейные ценности. Мне по моей здесь работе приходилось видеть оригиналы старинных мастеров в Шанхае. Здесь есть в изобилии редкое серебро, художественный фарфор, есть вещ