78 См.: Русские в Китае. Исторический обзор: сб. / Общ. ред., предисл. и послесл. А.А. Хисамутдинов. М., Шанхай, 2010. С. 104–105.
79 Шанхай должен устроить выставку художественной старины. Беседа с В.М. Анастасьевым // Шанхайская заря [Шанхай]. 1941. 16 нояб.
80 Там же.
81 Письма К.Д. Бальмонта к В.В. Обольянинову / Вступит, ст. и публ. П. Куприяновского и Н. Молчановой // Вопросы литературы. 1997. № 3. С. 327.
82 Там же. С. 331.
83 Там же. С. 335.
84 Там же. С. 336–337.
85 Там же. С. 338.
86 Цит. по: Крадин Н.П. Харбин – русская Атлантида. С. 146.
87 Сведения о семье В.М. Анастасьева сообщены нам А.А. Хисамутдиновым.
88 Цит. по: Крадин Н.П. Харбин – русская Атлантида. С. 146.
89 Там же.
90 Там же. С. 147.
91 Северный Павел Александрович (наст, фамилия фон Ольбрих, 1900–1981) – писатель. В 16 лет ушел добровольцем на фронт Первой мировой войны, затем примкнул к армии Колчака. Захваченный в плен большевиками, бежал, участвовал в Ледяном походе, эмигрировав, жил в Харбине, с 1933 г. – в Шанхае. Бывал в Тибете, где подружился с Н.К. Рерихом. В 1954 г. репатриировался, жил в Оренбурге, затем в Подольске.
92 См… Полански П. Русская печать в Китае, Японии и Корее = Russian publications in China, Japan and Korea: каталог собрания Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета / Под ред. А.А. Хисамутдинова; [пер. с англ. А.А. Хисамутдинова]. М., 2002. С. 148.
93 Шанхай должен устроить выставку художественной старины. Беседа с В.М. Анастасьевым // Шанхайская заря [Шанхай]. 1941. 16 нояб.
94 Там же.
95 Там же.
96 Там же.
97Ван Чжичэн. История русской эмиграции в Шанхае. М., 2008. С. 101–102.
Автор выражает искреннюю признательность за консультации и предоставленные документальные материалы исследовательнице биографии и творчества художников Кичигиных, главному хранителю Ярославского художественного музея кандидату культурологии Т.А. Лебедевой (Ярославль) и ведущим исследователям дальневосточной ветви российской эмиграции – доктору архитектуры, члену-корреспонденту РААСН Н.П. Крадину (Хабаровск) и доктору исторических наук, профессору А.А. Хисамутдинову (Владивосток).
Русское художественное образование в Париже в 1920-30-е гг
Т.Л. Астраханцева
С 1925 г. Париж становится столицей русского зарубежья, центром культурной жизни. А до этого еще были Константинополь, Белград, Берлин. Был библейских масштабов исход.
Прогремевший в октябре 1917 г. революционный взрыв, как известно, стал прологом не только к радикальным преобразованиям внутри страны, но и к «великому переселению» российских граждан – прежде всего, интеллигенции, людей творческих профессий. В отличие от последующих «волн» эмиграции это не было конъюнктурным бегством и обидой на «немытую Россию» с жаждой мести «неблагодарному» отечеству. (Ил. 1)
Русская эмиграция «первой волны», остро переживая свой долг перед отсеченным от отчизны молодым поколением, с невероятной одержимостью предпринимала попытки сохранить российскую систему образования на чужбине, сохранить среду как антидот от ассимиляции.
А потребность в такой среде была велика, ведь на белогвардейских и философских «пароходах» уплывали, в том числе, и недоучившиеся студенты, гимназисты, творческая молодежь, которая в огромном количестве скопилась в Европе и была лишена привычной системы образования и, тем более, аутентичных высших и средних учебных заведений.
Во всех центрах русского зарубежья стали возникать высшие и средние учебные заведения, различного рода школы (в том числе художественные), целью которых являлось обеспечение младшего поколения эмигрантов профессиональной подготовкой1.
В силу определенных причин и, прежде всего, из-за перспектив дальнейшего трудоустройства приоритеты отдавались техническому образованию. По специальностям, связанным с искусством, в число которых входили музыка, театр, изобразительное и декоративно-прикладное искусство, училось всего 2 % от общего числа русских студентов-эмигрантов, хотя спрос на художественное образование был велик. Но эти 2 % стали нитью, связывающей апатридов не только с родной культурой, но и с таким фундаментальным для русского самосознания институтом, как церковь. Прерывание традиции церковного искусства, написания икон, создания церковной утвари и облачения означало конец самоидентификации – по крайней мере, для первого поколения эмигрантов. Это делало востребованными не только художников – живописцев и графиков, но и иконописцев, мастеров монументально-декоративного и театрального искусства, светского и церковного направления, живописцев по фарфору, модельеров, мастеров кройки и шитья, традиционных художественных ремесел2.
Ил. 1. А. Яковлев. Россия. 1920. Сангина. Музей 1930– гг. Булонь-Бианкур. Франция.
Наконец, сосредоточенность русских эмигрантов на «своем» образовании была обусловлена негласным, но принципиальным соперничеством с изгнавшей их родиной, соревнованием «двух Россий», пытающихся доказать миру каждая свою состоятельность. Не удивительно, что вопрос кадров и образования волновал и советскую власть в России: лозунг В.И. Ленина «Учиться, учиться и еще раз учиться» был не менее актуален, чем призыв к учебе русских эмигрантов. «Мы должны иметь смену. И когда большевики исчезнут, а я в этом глубоко убежден, новое поколение придет нам на смену», – вторил советскому вождю Михаил Михайлович Федоров, председатель Центрального комитета по обеспечению высшего образования русского юношества за границей3.
Ил. 5. В русской керамической мастерской. Париж. 1920-е гг. Фото из архива А. А. Корлякова.
И русская эмиграция, и советская власть были заинтересованы в художниках-педагогах. Советская власть делала все, чтобы вернуть из эмиграции известных художников, имеющих опыт педагогической работы. Не случайно с момента возвращения И.Я. Билибина и В.И. Шухаева в Советский Союз им были предложены профессорские должности. В советской России с жадностью (хотя и скрывая это) воспринимался любой рассказ из жизни художников на чужбине, то же происходило и в эмигрантской среде.
Ил. 3. В. Шухаев (в шубе). Справа – В.Ф. Шухаева. Фотография 1920-х гг.
Таким образом, русская эмиграция в зарубежье имела осознанную и обоснованную мотивацию открытия художественно-учебных заведений – школ, студий, институтов, иконописных и учебно-ремесленных мастерских – и имела потребность в художниках-педагогах. Обучение ремеслу и профессиям, связанным с русской культурой, являлось для эмигрантов первостепенной задачей. Владение художественным ремеслом нередко становилось для них единственной возможностью выжить на чужбине. (Ил. 2)
В Париже к 1925 г. собрался весь художественный цвет, главные силы русского зарубежья: А. Яковлев, В. Шухаев, Б. Григорьев, Ф. Малявин, 3. Серебрякова, И. Билибин, М. Добужинский, К. Сомов, Н. Глоба, А. Бенуа, Н. Гончарова, А. Экстер, С. Судейкин, К. Коровин, Н. Милиоти, Б. Анреп и др. Многие из них почти с самого начала эмиграции начинают открывать в своих мастерских школы и учебные классы. Даже те, кто не имел большого педагогического опыта в России, в Париже пытаются заняться репетиторством, [см. цв. ил.]
«Меня поражает за границей энергия русских. – писал в 1928 г. Шухаев. – Вся Россия старая не делала того, что сейчас делают русские за границей»4. (Пл. 3) В одном только Париже зарегистрированы и активно работали различные школы и студии, т. н. «кроки», курсы рисунка (пошуара) и композиции, которые вели как крупнейшие русские художники, так и менее значительные, совсем неизвестные в России. Это мастерская школа А. Яковлева и В. Шухаева, просторная мастерская И.Я. Билибина (на бул. Пастер), мастерская Н. Милиоти на ил. Сорбонны., ателье Ф. Малявина, курсы прикладного искусства (Билибина и под руководством Евгения Кононацкого), курсы росписи по фарфору, тканей, моделирования одежды (С. Чехонина, Билинского, С. Делоне, Сегала, Я.Н. Милькина, В.Ф. Кривуца), студия скульптуры Сокольницкого, мастерские народных промыслов М.Ф. Якунчиковой и множество других учебных ремесленных и кустарных мастерских по изготовлению плаката, лубка, рекламы, мозаики. (Ил. 4)
Ил. 4. В русской скульптурной мастерской. Г. Озерецковский позирует. Париж. 1930.
В организованной внуком И.К. Айвазовского М.П. Латри (1875–1941) в 1924 г. керамической мастерской работали только русские (около 30 человек). (Ил. 5)
При Сергиевом подворье в Париже существовала Иконописная школа с курсами иконописи. С начала 1930-х здесь преподавали иконописцы: П.М. Софронов, Г.В. Морозов, П.А. Федоров, их учениками в эмиграции стали Ю.Н. Рейтлингер (сестра Иоанна), Л.А. Успенский, Г.И. Круг и др. В 1939 г. Успенский читал курс иконописания в Русском Богословском институте.
Помимо высокого целеполагания культурной преемственности и национальной идентификации, к преподаванию вынуждали обращаться не менее серьезные, пусть и тривиальные мотивации – оказавшись на чужбине, художники нуждались в заработке и преподавание рассматривали как одну из форм выживания. И если многие из них, такие как княгиня М.К. Тенишева, Т.Л. Сухотина-Толстая, А.А. Экстер, прежде в России занимались организацией художественного образования из любви к искусству и ради благотворительности, то в эмиграции, несмотря на свой альтруизм, они прежде всего думали о заработке.
В одном из писем Татьяна Львовна Сухотина-Толстая писала: «Затеяла в Париже русскую Академию („Русская художественная академия“). Во-первых, сделала я это из любви к этому роду искусства. Для меня – наслаждение быть в атмосфере искусства и участвовать в ней. Во-вторых, я думаю, может быть, ошибаюсь, что я хороший педагог по искусству. В-третьих, это может дать мне заработок. И, в-четвертых, из сочувствия к здешним русским художникам, которые сидят без заработка, в безызвестности и разбросанности»