16 и в таком виде явился устраиваться ретушером-портретистом в знаменитое фотоателье Романа Флориановича (Флоровича) Бродовского (почему-то вошедшего в эрьзеведение как А.А. Бродский): «одежда у меня была экзотическая, особенно старые лапти»17. Известно, что Эрьзя всегда по-богемному подчеркнуто пренебрежительно относился к своему внешнему виду, однако все же трудно поверить, что в 1901 г. он мог приехать в Москву в лаптях: по своему сословному статусу, зафиксированному в официальных документах, он был крестьянином села Баево, но по существу давно уже являлся городским жителем. Больше похоже на правду описание костюма Степана Нефедова, данное аргентинским литератором (эмигрантом из Швейцарии) Альфредо (Альфредом) Каном в его книге «Эрьзя: бурная и необыкновенная жизнь Степана Нефедова», впервые опубликованной в Буэнос-Айресе в 1936 г.: «в Москву Степан приехал… загорелым от солнца и ветра, одетым в длинный сюртук, в тяжелых ботинках»18.
Суть беседы Степана Нефедова с Глобой передается в целом одинаково, однако интерпретаторы несколько расходятся в деталях.
Журналист Марк, газета «Раннее утро» (Москва, 1909):
«– В Москву! Там, вероятно, хорошие, отзывчивые люди.
Но он ошибся.
Директор с любопытством посмотрел на крестьянский костюм, в котором художник приехал в город, на обросшее лицо его и не особенно ласково спросил:
– Так это ваши рисунки мне показали? Сколько вам лет? 25 – вы говорите? Э, батенька, вам жениться пора, а вы вздумали учиться. Я-то думал, что это рисовал какой-нибудь 12-летний мальчик, а не взрослый, как вы, человек. Нет, нет, вам не место тут.
„Так вот она, Москва, – думал Ерьзя (так в тексте. – И.К.). – Так нет же, не уйду отсюда!“.
И действительно, он не ушел. Шаг за шагом, преодолевая равнодушие и холодность окружающих и недружелюбное отношение к себе, ’’деревенщине”, он шел по намеченному пути»19.
Газета «Искорки» (Санкт-Петербург, 1910):
«С большой верой в себя и в людскую отзывчивость, со смутными надеждами, двинулся Эрьзя в Москву.
– Я – Нефедов из Алатыря, – отрекомендовался Эрьзя директору Строгановского училища.
– Так это ваши рисунки мне показывались, – спросил Глоба с иронической улыбкой. – Я думал, что их рисовал 12-15-летний мальчуган. Вам-то учиться уж поздно. Посмотрите-ка вы на себя. Вам жениться пора. Поезжайте к себе в деревню. Здесь, в Москве, вам делать нечего. Будете только нищих плодить…
Не ожидал Эрьзя такого приема от того самого директора-художника, на которого он так рассчитывал, когда ехал в Москву, но все же попытался было возразить Глобе.
– Я учиться приехал к вам. Я хочу научиться быть художником, – спорил Эрьзя.
– Где вам? Много нужно для того, чтобы быть художником, – заметил директор. – Вот я академию кончил, медаль имею, – а разве я настоящий художник? Нет, нет. Я вас ни за что не приму»20.
Газета «Камско-Волжская речь» (май 1911):
«Холодно и неприветливо встретил его директор Строгановского училища.
– Вам жениться пора, учиться поздно, – сказал он, глядя на его обросшее бородой лицо»21.
Журнал «Солнце России» (май 1914):
Когда директор увидел перед собою бородатого молодого человека вместо мальчика, каким он его себе представлял, – он не нашел сказать ничего, кроме снисходительной сентенции:
– Вам не учиться, а жениться надо!»22.
Уго Неббьяитальянский художественный критик, журнал «Emporium» (Бергамо, 1915):
«- Но ведь вам пора жениться, а не приниматься за учение… Что это взбрело вам в голову в таком возрасте стать художником?
Таков был прием профессоров царской академии в Москве.
– Возвращайтесь-ка, возвращайтесь скорее к себе домой, так будет лучше и для вас и для всех…
И презрительно осматривая его с головы, покрытой тяжелой меховой шапкой, и до ног, на которых еще не высохла налипшая придорожная грязь, они, эти сытые корифеи продажного буржуазного искусства, как бы говорили: „Посмотри, какая разница между нами, провозвестниками истины, и тобою44»23.
Альфредо Кан «Эрьзя: бурная и необыкновенная жизнь и творчество Степана Нефедова» (Буэнос-Айрес, 1936):
«Директор не ожидал скорого приезда Нефедова, и когда тот предстал перед его глазами, насмешливо осмотрел его с ног до головы:…
– Вы не знаете, что с директором не разговаривают, держа руки в кармане.
Степан не ожидал такого приема. Не ожидал того, что один артист рассердится на другого за то, что тот держит или не держит руки в карманах, разговаривая с ним…
– …Я думал, что вы еще мальчик, но оказалось, что вы уже юноша. Мы с вами ничего не сможем сделать. Возвращайтесь в свое село, женитесь и будьте счастливы»24.
Рассказ Эрьзи послу СССР в Аргентине MS. Сергееву (Буэнос-Айрес, 1946):
«Глоба посмотрел на меня свысока и сказал с усмешкой:
– Ну какой из тебя художник? Не в свои сани не лезь. Поезжай обратно к себе, женись и плоди таких же нищих, как ты сам.
– Вы сами пригласили меня приехать сюда учиться. Вот я и приехал, и буду учиться, – сказал я директору.
В училище он меня тогда так и не принял»25.
С.Д. Эрьзя. Автобиография (Москва, начало 1950-х):
«В 1901 г. я снова был в Москве, на этот раз с письмом одного купца из Алатыря, который до этого виделся с директором Строгановскаго училища Глоба (так в тексте. – И.К.) и передал ему мои рисунки. Глоба сказал купцу, чтобы он непременно отправил меня в Москву и он, Глоба, примет меня в школу. И вот когда я пришел к нему, то он посмотрел на меня и мое одеяние, выпрямился, указал на свою грудь и сказал: „Вот я имею золотую медаль, но я не художник!44. Я же ответил ему: „Я приехал учиться и буду художником!44. И тогда он мне сказал: „Вернись в деревню и плоди подобных себе!44 И я ему ответил: „Нет, не вернусь! Я буду художником!44. Тогда Глоба повернулся в сторону, где стояли несколько человек, махнул рукой, и все очутились около него. Он указал на меня и говорит: „Смотрите, этот мужик хочет быть художником!44. Глоба отвернулся и исчез»26.
В этом коротком рассказе весьма узнаваем всем известный непростой характер знаменитого директора Строгановского училища: Глоба предстает как человек властный, резкий, высокомерный, однако отнюдь не самодовольный, требовательно и критично настроенный не только по отношению к другим, но и к себе самому («…имею золотую медаль, но я не художник!»). В восприятии Эрьзи, впервые в своей жизни встретившегося с чиновником столь высокого уровня и столь крупной личностью, он уподобляется некоему магу, чародею («махнул рукой, и все очутились около него», «отвернулся и исчез»).
«Когда я спускался по лестнице, – продолжает скульптор в автобиографии, – ко мне подошел один из тех, кто присутствовал в кабинете Глоба (так в тексте. – И.К.), когда он так надменно разговаривал со мной.
– Ты хочешь учиться рисованию? – спросил он.
– Да, – ответил я.
– Тогда поступи в вечерний класс здесь в подвале, – предложил он.
На следующий вечер я был уже учеником вечерних классов, где преподавал тот, который посоветовал мне поступить туда… Эго был Иванов С.В. Он замечательно относился ко мне»27.
Сергей Васильевич Иванов был преподавателем Эрьзи на вечерних курсах (с ним же будущий скульптор встретился, поступив на первый курс МУЖВЗ).
За обучение на вечерних курсах необходимо было платить. У Степана Нефедова денег не было. В Аргентине он рассказывал журналисту и своему добровольному секретарю Луису Орсетти: «Кто-то неизвестный взял на себя все мои расходы, не только на обучение, но и на жизнь. Я так и не узнал, кто это был, но всегда подозревал, что это был Иванов, который всегда относился ко мне с большим вниманием»28.
Некоторые мемуаристы и исследователи утверждают, что этим анонимным меценатом был Н. А. Касаткин29, с которым Эрьзя действительно впоследствии был дружен.
«Через 3 дня директор встретил его в своем училище», – пишет Альфредо Кан30.
Способности художника и опыт занятий фотографией позволили ему получить место в уже упомянутом нами фотоателье Бродовского, где он не только работал, но и жил. (Ил. 3)
Ил. 3. Степан Нефедов. Начало 1900-х.
Снимок сделан в фотоателье Р.Ф. Бродовского.
Через некоторое время Эрьзя смог перевестись на дневное отделение училища. «Выдающийся талант Ersia скоро выделил его из массы курсистов, и его без всяких экзаменов перевели в училищные классы», – писал корреспондент газеты «Голос Москвы» весной 1910 г.31. Однако, согласно большинству источников, перевестись на дневное отделение Степану Нефедову удалось лишь с помощью протекции. Корреспондент газеты «Камско-Волжская речь» писал в 1911 г., что Эрьзю «приняли в школу» «благодаря стараниям и хлопотам влиятельных знакомых»32. «На Ерьзю (так в тексте. – И.К.) обратил внимание какой-то посетитель вечерних курсов, который имел связи с „сильными мира сего“. О Ерьзе стали наводить справки у преподавателей, которые оказались более чем удовлетворительные, и он окольным путем попал в школу», – сообщал корреспондент газеты «Раннее утро» (1909)33. Тот же автор в своей следующей публикации (1910) уточняет: «О своих мытарствах Эрьзя рассказал знакомому чиновнику канцелярии Великой Княгини. Обещал этот чиновник: похлопотать за Эрьзю, где следует, и посодействовать его приему в Строгановское училище. И действительно, вскоре Эрьзю вызвали к г. Глобе.
– Всюду вы нос свой суете, – встретил художника директор.
– Я только учиться хочу, – ответил Эрьзя.
– Ну, ладно. Можете временно посещать школу»34.
Альфредо Каи утверждает, что «коммерсант, его друг» (т. е. купец Серебряков) познакомил Степана с «помощником секретаря княгини Елизаветы Романовой, жены тогдашнего губернатора Москвы