Не до конца понимая, почему это так для него важно, Калеб начал писать дипломную работу: «УБИЙСТВО АНГЕЛА». Это название пришло на ум случайно, и парень не вполне мог его объяснить. Может, так сказалась общая семейная религиозность, бдения с Библией у задвинутой душевой шторки сестры и прочее в таком духе. Может, Калеб немного влюбился в эту Сильвию и поторопился заочно окрестить ее Ангелом, хотя в жизни она вполне могла быть насквозь порочна и даже, кто знает, заслуживать смерти. А может, всему виной тот фильм Алана Паркера с Микки Рурком в главной роли[12]. Всякое искусство – метафора, как говорил Роберт Фрост, и порой от этого никуда не деться.
Калебу не удалось найти ничего, что Сильвия написала бы от руки, – ни дневников, ни писем, ни стихотворений, ни рефератов, ни даже просто тестовых самостоятельных работ. Кажется, все, что вышло из-под ее пера, – тот набросок. Копам здесь ловить было нечего.
Но Калеб понял: он должен выяснить, кто и зачем ее убил.
Серый цвет неба отражал его собственное душевное состояние.
«Ложь – это новая честность, а честность – новая ложь».
Новый цикл полудремотных размышлений подошел к концу. Калеб даже не сразу сообразил, что проспал в узкой кладовой почти три часа, полулежа на плетеном диванчике.
«Что тебе снилось, ангел?»
Калеб был уверен, что девушка ответит ему, если он спросит достаточное количество раз.
Поэтому спросил снова.
И снова.
И еще раз.
Так и не получив ответа, Калеб покинул комнату-гроб.
6
К тому времени, как он вышел на улицу, дождь превратился в снег.
Калеб перемахнул через забор и зашагал вверх по насыпи лицом к ветру – обратно к Кэмден-холлу, гуманитарному корпусу, где и проходила бо́льшая часть занятий. Снег валил достаточно сильно: через считаные минуты следов, уводящих от расшатанного окна, было уже не видать.
Проходя перед Кэмден-холлом, Калеб буквально столкнулся с деканом и его женой.
Погруженный в свои мысли, парень не заметил две приближающиеся фигуры, пока не стало слишком поздно. Он повернулся и попытался уклониться, выполнив сложный пируэт, но ноги подкосились, и декан налетел на Калеба, больно толкнув под ключицу. Калеб полетел лицом в снег.
Маневрируя, парень скользнул руками по норковой шубе жены декана. Мягкость шубы была такой теплой и гостеприимной, что Калеб на секунду к ней прижался. Какого черта деканша надела норковую шубу в такую погоду? Лицо Калеба почти коснулось шерсти, когда его шатнуло вперед, и он издал странный вздох облегчения, прозвучавший как что-то наподобие «хм-м-м». Шуба жены декана распахнулась, когда она сделала шаг назад, и ладонь Калеба со смачным шлепком опустилась женщине на грудь.
Температура упала еще на десять градусов. Ледяные пристальные взгляды жестко пронзили Калеба, когда он перекатился на бок и увидел, что стал объектом внимания.
Декан был самым странным мужчиной в кампусе, по части внешнего вида уж точно, но каким-то образом ему все еще удавалось казаться красивым или почти таковым. Некоторые девицы, правда, ссылались на его привлекательность как на «демоническую». Зрелище его изможденной, костлявой фигуры в движении и будто обтекающего ее снега почти завораживало. Росту в декане было под два метра, а развевающиеся на холодном ветру длинные черные волосы делали его еще на пару сантиметров выше.
В свои пятьдесят декан был живым воплощением ходячего скелета: истощенный до такой степени, что походил на узника Освенцима, с длинными гладкими пальцами, изогнутыми, как мясные крюки. Всякий раз, когда Калеб пожимал декану руку, по коже пробегали мурашки. А как декан курил – глаз не оторвать: вот он подносит руку с сигаретой все выше и выше к губам, процесс занимает какое-то время просто в силу роста этого человека, и, когда он наконец-то затягивается, дым рассеивается еще до того, как достигает собеседника… что-то в этом было не от мира сего. Из декана бы получился очень хороший Гуттаперчевый Человечек в каком-нибудь шоу уродов – тот самый парень, который собственную руку узлом завяжет на раз плюнуть.
И сейчас этот человек-фонарный столб навис над Калебом. «В нем костей, наверное, на два полноценных скелета наберется», – пришла в голову абсурдная мысль.
Калеб слабо улыбнулся, потирая саднящую коленку.
– Здравствуйте, – громко сказал он.
Жену декана, как парень с трудом припомнил, звали Клара. Для описания выражения лица этой женщины было трудно подобрать подходящие слова. За четыре года учебы Калеб ни разу не видел, чтобы она смеялась, улыбалась или проявляла сколько-нибудь достоверные человеческие эмоции. Все у нее выходило каким-то искусственным, мертворожденным, так и не выпущенным в мир. Странно думать, что она могла казаться такой невзрачной, когда на самом деле была чрезвычайно привлекательной – в противовес своему импозантному уроду-супругу. Она была еще и явно моложе декана – лет на десять-пятнадцать, по прикидкам Калеба, – и, может, поэтому взгляд ее казался озлобленным. Не поймешь даже, реально ли она питала столь сильное презрение ко всем встречным или просто пыталась расположить к себе потенциальных мазохистов.
Или тех, кто был способен услышать ее безмолвную мольбу о помощи.
– Привет, Калеб. Давно не виделись, – сказала деканша. – Приятно знать, что ты все еще с нами. Жаль, что так неуклюже столкнулись.
Она взяла его за руку и увела из-под снега под каменную арку главного входа в Кэмден. Декан молча последовал за ними, но на его впалом лице читалось, что ему есть что сказать.
– Ага, – выдал Калеб. Ему-то как раз говорить было нечего.
– Так как это твой последний семестр и ты скоро нас покинешь, – продолжила Клара, – позволь сказать: твоя компания была нам крайне приятна. – Она будто хотела добавить что-то еще, но осеклась и загнала слова назад. Калеб искал в ее лице искренность, но вернулся с пустыми руками. – Не подумай, будто конец учебы – это конец света. Уйдешь от нас, а там, снаружи, – целая жизнь, новые вызовы, новые возможности…
– Может, я попробую получить степень магистра, – сказал Калеб. – А там недалеко и до докторской.
На самом деле не существовало ни единой вещи, которой он желал бы меньше встречи с «целой жизнью», ее вызовами и возможностями.
– Что ж, для молодых ученых у нас всегда найдется место, – заметила деканша, стараясь, чтобы это прозвучало искренне. Сарказм не был ее сильной стороной. – Зайдешь к нам сегодня вечером?
– К вам? В смысле… домой?..
– Да, у нас пройдет неформальная встреча. Ничего особо экстравагантного, не бойся.
– Я не боюсь.
Декан приподнял бровь, глядя на свою жену, и на миг изобразил удивление, которое мелькнуло и тут же исчезло. В следующее мгновение его тонкие, будто ниточка, губы уже тронула улыбка. Очаровательная с одного ракурса, она вполне могла повергнуть в дрожь, стоило взглянуть с другого. Двоякость собственного образа, похоже, не укрывалась от декана, наоборот, он вел себя в полном согласии с нею, взвешивая каждый свой жест. Все будто бы на виду – и вместе с тем в тени. Прочесть может каждый, да вот только что именно он прочтет? Ни в чем нельзя быть уверенным.
Клара попыталась улыбнуться, но потерпела такую явную неудачу, что Калебу даже стало немного жаль женщину.
– Хотелось бы и с тобой пообщаться с глазу на глаз, Калеб. Зайдешь как-нибудь?
Это прозвучало не совсем как вопрос.
– Ну, попробую найти время.
– И, пожалуйста, приведи с собой ту очаровательную леди. – Деканша задумалась на мгновение, поднесла перламутровый ноготь к губам. Несмотря на то, что Джоди оставалась убежденным интровертом и в целом презирала академический круг общения, она все равно чертовски хорошо играла в местные игры. Она получала именную деканскую стипендию четыре года подряд, выиграла почти все доступные в университете награды – имени столь выдающейся студентки Клара просто не могла не знать. – Дженни?..
– Джоди.
– Да, точно. Как я могла забыть. – Ноготь отлип от губ, перст не то маняще, не то угрожающе качнулся Калебу навстречу. – Джоди. А давай сегодня же? Скажем, часиков в семь?.. Или в половине восьмого. – Спокойный тон Клары не принимал возражений.
– Ладно, хорошо.
– Замечательно.
Калеб кивнул и проводил царственно удаляющуюся за завесу метели чету взглядом, а когда они совсем исчезли из виду, отправился в общежитие, где жила Джо.
Когда Калеб вошел, громко хлопнув массивной металлической дверью, парень за стойкой охраны даже не поднял глаз от учебника по математике. Уравнения на странице учебника напоминали те, над которыми Калеб корпел, когда умирала мать.
Геометрические сравнения топологических свойств функции со свойствами ее линейной аппроксимации, задачка о том, почему кубический корень из (x³ – 3xy²) не является дифференцируемым. Калеб задумался, как сложилась бы его жизнь, будь он производным от какой-то другой заданной неявно функции.
Все-таки Рокки и Буль Винклы не слукавили, обвинив охранников на пропускном пункте в халатности. Убийцы могли ворваться в любое время – и никто бы не узнал, пока реально не запахло бы жареным. Калеб уже перелез через турникет, а консьерж еще даже глаз не поднял. Можно было пронести с собой автомат, или мачете, или даже дюжину динамитных шашек на груди – реакция едва ли отличалась бы. Хмуро воззрившись на коротко стриженную макушку горе-соглядатая, Калеб задумался, стоит ли закатывать сцену. Слишком уж это походило на отношение профессора Йоквера к такой важной дисциплине, как этика.
Положив студенческое удостоверение поверх математических формул, Калеб сообщил предельно вежливым голосом, будто обращался к деканше Кларе:
– Ваша работа – проверять личность входящих в общежитие. Установите зрительный контакт и сличите фотографию в студенческом удостоверении с моим лицом, сэр!
Парень поднял на Калеба ошалелый взгляд, было видно, что заполняют его векторы и матрицы.