Желчная гримаса исказила черты девушки. У нее был такой вид, как если бы она хотела перерезать Калебу горло. Кандида Селеста, эта ее новая версия, оттолкнула парня и сказала:
– В чем твоя проблема, придурок?
Он захлопал глазами, все еще ничего не соображая.
– Ты думаешь, это бесплатно? – спросила она язвительно.
Конечно, она просто устала играть в эти поддразнивания, как и девушка-официантка, и уже просто хотела, чтобы клиент раскошелился на наличные. В конце концов, это была работа, и нелегкая. Калеб, покраснев, нашарил в кармане бумажник и бросил в сторону девушки пару скомканных бумажек.
«В чем твоя проблема?..»
Девочка-Сквозняк, устроившись на корточках, подобрала банкноты – с видом почти как у матери Калеба, собиравшей с ковра клочья пыли. Встала – и продефилировала на другой конец стойки, улыбаясь, пританцовывая на ходу. Вилли горько вздохнул, провожая ее зад взглядом.
– Я не знал, что ты и к ней неровно дышишь, – сказал Калеб.
– Я-то? Не, ни фига подобного. Это ты на нее глаз положил. По крайней мере, так было, покуда ты сюда не заявился. Кстати, ты чего здесь вообще забыл?
– Хороший вопрос. К Джоди в комнату заявилась Роза, и вместо одной девушки, на меня жуть как обиженной, я получил двух.
Вилли не отрывал взгляда от своего пива. Часть налички здоровяка рассыпалась по полу, но он явно не заботился о том, чтобы наклониться и собрать бумажки.
– Какая досада, – протянул он.
– Роза была вся в слезах. Может, забудешь эту дурь со свободными отношениями?
– Чел, да ты гонишь.
– Вот как? – Калеб напрягся. – А ты пойди да поговори с ней. Увидишь – не гоню.
– Вот только не надо проповедей, лады?
Оба они придерживались одного и того же размеренного тона.
– Я тебе не проповедник, Вилли.
– Я знаю, кто ты такой, чел. Вот и не начинай.
Калеб попытался отпить из пустой кружки.
– Все-таки трудно удержаться от осуждения, когда к тебе стучатся в дверь дурниной и орут о разбитом сердце. Все-таки я тоже ее друг, Вилли.
– Хм, – бросил Вилли без какой-либо конкретики.
– Она сказала, что чувствует себя так, словно ее пырнули ножом, и я знаю, как бы отреагировал, если бы на ее месте была Джоди. – Его желудок свело судорогой. – Выходит, ты мне тогда наврал.
– Что? Я тебе не врал, чувак.
– Тогда как, мать твою, ты это называешь?
Вилли напряг мышцы спины. Атлант расправил плечи, да и только.
– Эй, послушай, с первого дня семестра ты бродишь по кампусу как чертов зомби. Ты не говоришь о том, где бываешь, чем занимаешься и с кем ты это делаешь. – В голосе Вилли не читалось злобы – одна лишь бесхитростно проявленная забота.
– Но…
– Ты не слушаешь ни меня, ни Розу, ни Джоди, если уж на то пошло, ни кого-либо еще, насколько я могу судить. И ты настолько не в себе, что не поймешь, кому вдруг стало больно, даже если этот кто-то, черт возьми, дважды издохнет у тебя на руках. Так что можешь просто остудить пыл, выбивая из меня признание, пока сам не будешь готов облегчить душу.
– Я?.. – Лишь это Калеб и смог сказать в ответ. И прозвучало оно на все сто процентов глупо. Эхо собственного голоса повисло в воздухе, как вращающийся кинжал, нацеленный и неотвратимый. В последнее время Калеб частенько ловил себя на том, что не может закончить мысль. Попахивало рассеянным склерозом. – Да ладно, тебе не обязательно устраивать с Розой очную ставку. Я просто хотел попросить…
Вилли явно не намерен был слушать. Он развернулся на барном стуле и продолжил смотреть шоу. Вилли улыбался, полностью влившись в ритмы и мелодии стрип-клуба; ему было скучно, но, по крайней мере, скучно заниматься тем, что он любил.
Собрав дань, Кандида Селеста с важным видом прошла к шесту, будто к доске.
Калеб встал, направился к двери и протиснулся мимо неряхи-вышибалы, который все еще посмеивался над парнем так, как все вышибалы посмеиваются над задротами из универа, неспособными по достоинству оценить славное пацанское веселье.
Свист ветра был громче музыки, наводя на мысли о возне крыс в хитросплетениях тоннелей метрополитена. Калеб подставил лицо снегу, возвращаясь в реальный мир. Он посмотрел на огоньки церкви, словно ожидая божественных ответов на все свои чертовы вопросы, но мерцающие окна, освещенные свечами, оставались почти что скрытыми инеем. Калеб не мог решить, подвел ли его Бог или он сам подвел Бога. Кто-то должен взять на себя ответственность, в конце-то концов.
Калеб сел в автобус. Прислонившись щекой к окну, парень продремал всю дорогу до кампуса, позволив выпитому довершить свое дело. Конечно, Калеб принял на грудь слишком мало, чтобы по-настоящему развеяться, но, по крайней мере, с ликером управился быстро. Успокаивающее оцепенение накатывало волнами. Шипение пневматических дверей заставило встрепенуться, и, пытаясь избавиться от пудового сухого кома в горле, Калеб заковылял к выходу.
В проходе торчали две сумки с подержанными любовными романами, принадлежавшими женщине в платке. Она подтянула их ближе к коленям, пытаясь убрать с дороги. Бронзово-загорелый, антично сложенный Фабио улыбнулся Калебу с обложки.
– Спасибо, – пробормотал Калеб.
Кто-то закричал.
Калеб развернулся, ища глазами убийцу. Снова раздались крики, когда в автобусе поднялся переполох. Люди повскакивали с мест, карабкаясь кто куда и изо всех сил стараясь протиснуться друг мимо друга. Кто-то истошно завопил:
– Вызовите полицию!..
Водитель автобуса закатил глаза, недоумевая, что, черт возьми, происходит.
Дама в платке указала на Калеба.
Кровь все еще хлестала из отверстий в его ладонях.
9
Калеб повернулся всем корпусом, чуя смерть.
По глупости он прислушался к скрипучим звукам, которые издавали его влажные ладони, скользя вдоль блестящих металлических перил и оставляя за собой красные смазанные следы. Дама в платке и с сумками, полными бульварных романчиков, тыкала в сторону Калеба пальцем – молчаливая, одутловатая судья. Остальные пассажиры гудели, пускай на разные лады, но столь слаженно, будто репетировали много раз.
А может, так оно и было. Возможно, Калеб уже ездил по этому маршруту.
Водитель, снова закатив глаза, указал парню на дверь.
«Кто-то умер».
Калеб выпрыгнул из автобуса и, шлепая по слякоти, рванул через проспект к своему общежитию. Кровь хлестала во все стороны. Не услышав клаксона, Калеб едва не угодил под колеса мчащемуся на хорошей скорости «Мустангу»; водителя занесло на обочину, прежде чем он справился с управлением и вернулся в колею. Калеб уставился на машину, и парень за рулем показал средний палец.
Калеб продолжил идти, ощущая в голове звонкую пустоту. Собственные шаги казались ему слишком медленными, и нарастающее разочарование рвало грудь изнутри на части. Где-то рядом, в метели, плыла сестра, чья призрачная мантия полоскалась на ветру. Она что-то говорила, она всегда что-то говорила, но Калеб никогда не сподоблялся слушать. Хотелось прижать руки к ушам, но через огромные сквозные раны в ладонях все равно что-то да донесется. Калеб бросился в свою комнату, где-то внутри себя глупо веря: всякое кровопролитие должно вершиться именно там, как на любом священном жертвенном алтаре.
Как будто смерть в ином месте была невозможна в принципе.
– Джоди, – прошептал Калеб.
Ночь блестела от лунного света, отражавшегося от снежных насыпей. Тьма между корпусами сгущалась, клубилась и переплывала с места на место. Калеб поскользнулся на заледенелом участке перед одним из общежитий, упал на четвереньки, проехал на голенях по куче мусора – сплошь пустые коробки из-под пиццы и миллион пивных жестянок. Хруст костей в коленях прозвучал необычайно громко.
Острые иглы боли пронзили икры. Калеб вскрикнул, когда, скрючившись, остановился у мусорного контейнера. На втором этаже отдернулась занавеска, и на парня уставилась пара любопытных глаз за очками с толстыми стеклами.
«Кто-то умер».
Когда Калеб снова встал на ноги, едкая вонь ударила в ноздри. Он обернулся, и сестра закружилась перед ним, пытаясь поймать взгляд. «Спирт… это, конечно же, спирт». Парень поднял руку, словно отгоняя сестру, но ее лицо все еще хорошо виднелось через отверстие в ладони. Ветер толкнул Калеба назад в кучу мусора, просвистев сквозь рану, пропитывавшись запахом крови и разрядившись в лицо, точно выстрел дробовика. Окно второго этажа запотело, скрывая чьи-то оправленные в громоздкие очки глаза.
Калеб прижал рану ко рту. Пошарил в карманах, нашел замызганный носовой платок – кровотечение не остановилось, даже когда парень запихнул половину отрезка ткани в истекающую красным дыру. Кровь испачкала одежду. Он швырнул скомканный платок на землю и неуклюже пустился прочь. Ноги грозили отказать, как тогда, когда Калеб наткнулся на декана и его жену. Снегопад поредел или, наоборот, усилился, став чем-то вроде мелкого града, однако Калеб теперь мог видеть намного лучше. И наверняка стало лучше видно его самого. Наверное, видок был тот еще.
Ему все чаще попадались освободившиеся от занятий вечерники. Они стояли в дверях корпусов, болтая о домашке, одни бежали в сторону буфета, другие искали укрытия от мороси из льдинок под карнизами. Калеб поискал глазами знакомые лица. Ему хотелось увидеть Джоди.
Те, кто замечал его, сбивались с ровного шага. Преподаватель математики, узнавший Калеба, остановился и долго смотрел ему вслед. Парень спортивной комплекции, несший на плече смеющуюся девушку – играючи, будто пожарный, выносящий человека из огня, обошел Калеба по широкой дуге. Хриплое хихиканье девицы оборвалось, словно обрубленное топором, когда она встретилась взглядом с Калебом: «И-хи-хи-хи-какого ху…», – и тишина. «Спортсмен» после этой эмоциональной ремарки все-таки развернулся, совсем как математик, и, когда Калеб слепо вильнул в его сторону, чуть не уронил подругу головой в снег.
От бега и напряжения кровь лилась все сильнее. Калеб понятия не имел, сколь много может позволить себе потерять, прежде чем рухнет в обморок. Боли не было совсем. Калеб и раньше, когда у него прореза́лись стигматы, физического дискомфорта не испытывал. Замешательство, оторопь – о да, конечно… но ничего мало-мальски похожего на реальную боль. Подняв ладони к глазам, он стал смотреть, как медленно затягиваются оставленные невидимыми гвоздями раны… или так лишь казалось, и они только шире сделались? В темноте ничего толком не получалось разглядеть. Возможно, сестра знала ответ, если бы только у Калеба хватило смелости спросить ее!