– Ты намеревался меня влюбить в себя, так празднуй триумф. Вот я, перед тобой, открыто признаюсь, что ты мне нравишься, бездарный или, вернее, самый одаренный сын империи. Нравишься настолько сильно, что я назвала бы это любовью, если бы не боялась, что потом задохнусь, если произнесу это вслух. У тебя получилось – я уже наболтала больше, чем имела право. Потому целуй меня так, словно это последняя возможность, а не спрашивай. Ведь слова уже ничего не решат, верно? Зачем тебе слышать, что я пришла с добром, но злом конкретно для тебя, а теперь надеюсь, что эту грязную работу сделает кто-нибудь другой?
Поскольку он так и застыл, все еще в чем-то сомневаясь, я сама снова потянулась к его губам. Но Лоран бездумно отстранился, попытался что-то сказать, а мне пришлось перебить шутливой угрозой:
– Оланирцы пленных не берут, но силу применить я сумею. Сам же меня в этом подозреваешь, так что сдайся без болезненной проверки.
Но его все еще тревожили сопутствующие обстоятельства – будто бы они были важны. Будто бы они были важнее того, что между нами уже случилось и отмене не подлежит – и болеть это будет очень долго. Быть может, до конца жизни не забудем. Особенно если жизнь окажется столь короткой, что уже мельтешит на горизонте феерическим финалом. Лоран же все еще спрашивал о несущественных мелочах:
– Лита, ты вряд ли родилась в стае Синиц… Может, расскажешь о себе хоть что-то? Ну, раз мы все равно друг в друга вляпались без оглядки? Пойми же, что я уже сорвался в пропасть, все равно уже не остановлюсь, но подари мне хоть какое-то облегчение – скажи, что ты не враг мне или империи…
Я обхватила его за шею, прерывая почти бессвязный словесный поток, притянула к себе, скользнула языком по губам, приоткрывая. Лоран задрожал – не выдержал и ответил, перехватывая инициативу. Я не сразу поняла, что с его дрожью задрожали и стены – слабая, едва заметная вибрация всего пространства вокруг. Даже не открыла глаза, чтобы изумиться такому чуду. А если бы открыла, то стало бы не так горячо от страсти, а тихо и пусто – от осознания, что больше нет вариантов. Когда дрожит этот худощавый, красивый, но довольно обычный с виду парень, когда он окончательно запутывается в эмоциях, то даже мир вокруг начинает резонировать. Он, способный взмахом руки тьму обратить в свет, предпочитает вечерами мыть посуду, а с каждым новым утром придумывать забавные проказы с друзьями. Каждый его день важен, потому что их осталось мало. Он не влюблялся раньше, чтобы не оставлять любимую потом с растерзанным сердцем, когда его не станет. А потом в его жизни приключилась Лита Ворон, имени которой он даже не знает. И Лоран определенно имеет право побыть счастливым с ней хоть сколь-нибудь времени, особенно когда сама она мечтает о том же – быть счастливой рядом с ним.
Я не стала останавливать, когда его пальцы принялись быстро расстегивать пуговички на моей рубашке. Лишь приоткрыла глаза и заглянула в его – сейчас от желания черные. И когда, в какой момент избалованный мерзавец превратился для меня в самого близкого человека на белом свете? Вздрогнула, когда поняла, что не ошиблась в недавних ощущениях – пространство вокруг пульсировало. Это можно было увидеть слабыми колебаниями поверхностей, но ощутимее получалось чувствовать. Все вокруг билось дробно, совпадая со стуком моего сердца. Или это так сердце Лорана стучит? Все быстрее – ту-дук, ту-дук. Оно провоцирует все вокруг подстраиваться, что означает, что Лоран окончательно перестал контролировать себя и свою магию.
Я снова закрыла глаза, подставляя шею под жаркие касания. Не очнулась, а наоборот, окончательно погрузилась в заразное вожделение, когда ощутила его пальцы на голой горячей коже. Лоран подхватил меня, поднял – и я не стала обращать внимания, куда он меня несет. Столовая, куда в любой момент может кто-то нагрянуть – не самое романтичное место, чтобы отдаться без остатка любовному порыву, но не в моем случае. Я уже тогда знала, что эти минуты, эти капли боли и удовольствия – последние. И самые важные до конца моих дней.
Придавленная жарким телом к стене, я не вскрикнула, когда он рывком вошел в меня. Эта боль не имеет значения в сравнении с болью настоящей, которую уже не переживешь. Я лишь задурманенным взглядом отыскала его губы и снова потребовала поцелуй. Красивая и печальная история страсти, которая заполняет целиком тело и мысли, выдавливает все остальное. Жаль, что и у нее есть финал. Мое рваное дыхание перемешивается с его хриплыми стонами, нарастает темп вместе с ощущениями. Кажется, я даже не издаю притом ни звука – пусть все останется во мне, невыкрикнутое, невысказанное, только мое.
И, конечно, потом нам придется о чем-то поговорить. О том, что мы только что совершили. О бесстыдстве, о неподходящей обстановке, об этом парном танце, где вел Лоран, но я оказалась лучшей для него партнершей. Но для этих реплик нам возможности не дали.
– Да вы спятили! – заорал со стороны господин Хогс. – Совсем из ума выжили! Позорище какое-то, где ваше воспитание?! Вы что, инкубы, чтобы себя так вести?! Даже до их корпуса добежать не смогли?! О духи, мои глаза!
Лоран меня даже из рук не выпустил, зато усмехнулся в самые губы:
– Кажется, нас застукали. Неловко получилось.
А мне что? Стесняться теперь? Тут академия нечисти – уж начальник столовой и не такое повидал. Потому я церемонно поцеловала парня в губы и напомнила:
– Мы даже посуду не домыли. Действительно, позор на нашу голову.
Лоран со смехом отступил, пошел к тому месту, где мы раскидали одежду. Я одевалась все-таки чуть быстрее него, хотя начальник старательно отводил глаза. И притом истошно верещал:
– Синица, одевайся и выметайся отсюда! Чтобы я больше ни тебя, ни твоей задницы здесь не видел! Лоран, а ты куда намылился? Заметил, что рожа у тебя больно довольная – так иди вместе с этой рожей домывать посуду!
Лоран успел схватить меня за руку, притянуть к себе и шепнуть в волосы:
– Возьми ключ, подожди в моей комнате. Там можно неплохо вздремнуть, пока я здесь закончу с посудой. Поверь, я не буду тянуть время, как обычно.
Я неопределенно пожала плечами и поспешила на выход, пока господина Хогса не разорвало на кучу маленьких озлобленных начальников, на старости лет ставших свидетелями немыслимого непотребства.
По безлюдной дорожке до магического корпуса я бежала, стараясь пока не вспоминать об ощущениях – они только собьют с мысли. Я совершила оплошность – в том смысле, что Ирме теперь будет еще сложнее приворожить к себе Лорана. Хотя у нее и раньше успехи не были особо значительными. Ведь здесь всегда была я – помеха, которая по множеству причин сделала простой план сложным. Однако об ошибке я не жалела. Быть может, когда-нибудь потом буду сокрушаться о собственной слабости, но точно не сегодня.
Сначала все-таки заглянула в комнату Лорана. Даже не знаю толком зачем, уж точно не попрощаться с мебелью. Но меня некоторое время мучили воспоминания о каком-то сюртуке – последней вещи, которую я могла вспомнить перед провалом в памяти. В тот раз он лежал на спинке кресла, но сейчас пришлось заглянуть во все шкафы и обнаружить его далеко не сразу. Скомканный сюртук почему-то валялся в самом низу, среди нескольких пар обуви. Я развернула, повела пальцами по вышивке, споткнулась о грязь. Что это? Высохшая кровь? Не моя ли случайно, если я только его перед пустотой и помню? Еще и порван на рукаве – а такую добротную ткань непросто испортить. В этой вещице содержалось важное, я это теперь всей кожей чувствовала. Что-то о дне землетрясения. Но я горько усмехнулась и для самой себя покачала головой. Какая теперь разница? Зачем мне знать подробности? Как ни крути, но больше ничто не может изменить главного, любая лишняя информация – лишняя.
Никогда у меня не возникало желания присваивать чужие вещи, но сюртук я свернула и забрала с собой. Прости меня за этот грех, Лоран. Мне просто нужно хоть что-то, чтобы в минуту слабости сжать в руках и вспомнить о тебе.
Сфера связи была полностью заряжена, а Знающий ответил мгновенно. Я сухо пересказала события нескольких последних дней, а заканчивала очень уверенным голосом, не имея сил даже повысить тон:
– Я просто не смогу. Я должна привести любимого человека к месту его смерти. И знаю, что на кону жизни всех моих соотечественников. Но в самый важный момент я могу дрогнуть и все испортить. Мне стоит уйти хотя бы потому, что я боюсь не выполнить эту ответственную работу, хотя не имею на это права. Да, я провалилась, я усложнила задачу Ирме, меня раскрыли, но все это ерунда в сравнении, если я не смогу позволить Лорану умереть. Я еду домой, Знающий, там мои руки еще пригодятся…
Он пытался отговорить, и я не стала слушать. Знающий взывал к моему разуму, к чувству ответственности, напомнил о том, что в Оланире остались мои друзья и родные – и если именно я легче уговорю Лорана, чем это удастся Ирме, то мне стоит прижать все свои чувства и сделать важное дело. Но я уже знала, что не смогу. Да, Лорану суждено погибнуть, но я просто не смогу взять его за руку и обманом или правдой привести к той точке, где уже лет двадцать живет и с нетерпением ждет его появления смерть.
– Из тебя плохой Ворон, Лита! – ввернул Знающий последний аргумент.
Но я возразила совершенно спокойно:
– Неправда. Мой отец, Первое Крыло, был отличным Вороном, в хладнокровии ему не было равных. Но и он не смог бы собственной рукой убить кого-то из любимых. У каждой силы – и силы воли, в том числе – есть ограничения. В этом гармония.
Я не разрешила себе напоследок разыскать Ирму, не могла так рисковать. Конечно же, не постучала к Виоле, даже не сбавила шага перед ее дверью, просто ощутила, как слабо кольнуло в груди. Из академии все еще не выпускали, потому я пошла в знакомую рощу, нашла самый закрытый участок стены, посмотрела в темное небо под куполом, содрогнулась от мысли, что снаружи должно быть очень холодно, и ударила пластом воздуха с двух сторон. Спуститься с обратной стороны было еще проще. Я знала, что сработают охранки – господин Шолле после землетрясения их все обновил, но меня поймать уже не смогут. Прыгнула далеко вперед, прямо в темноту, прорывая невидимый купол. Я не умею летать, но прочувствовала каждый сантиметр своего самого настоящего полета вперед. Все дальше от того тепла, которое успела в этой академии обрести.