— Иди сюда.
Меня бесцеремонно подняли за плечи и заставили сесть. Я сердито пыхтела, чувствуя себя сломанной, ни к чему не годной куклой.
— Сейчас сниму жар, потерпи.
Ох, точно! Я и забыла про магию. Никак не привыкну к тому, что и сама уже что-то умею магичить. Надо было снежинками себя охладить! Не пришлось бы позориться и в который раз выставлять себя бесполезной неженкой.
Но потом на мои плечи легли большие теплые ладони, и все посторонние мысли сдуло из головы.
Осторожными прикосновениями Морвин прошелся до выступов ключиц, остановившись у кромки ткани. Мое сердце гулко стукнуло прямо ему в ладони, словно просило нежности и ласки. Легкими движениями согнал мучительный зуд и красноту с плеч и предплечий, нырнул под волосы — огладил спину от ключиц и до самой талии, задевая завязки.
Я забыла, как дышать, и лишь ждала, потупившись, новых исцеляющих касаний. И странное дело — вроде бы, лечили они лишь тело. Но почему было такое чувство, будто с каждым мгновением оживает и срастается что-то разорванное в клочья глубоко в душе?
Он словно узнавал меня заново. И я — заново привыкала к его рукам после долгой разлуки.
По коже бежали мурашки, жгучий жар сменялся колким, искрящимся теплом. Еще несколько движений кончиками пальцев — по лицу, по закрытым векам, по носу до самого кончика, скулам, щекам…
Жаль, что дрогнувшим губам моим так и не досталось этого мучительно-нежного прикосновения.
— Маэлин… ложись спать. Ты должна набраться сил. Потому что не позднее этой ночи тебе нужно вернуться обратно в свой мир.
Я распахнула глаза.
— Что?..
Он смотрел на меня пристально, не отрываясь, потемневшим и мрачным взглядом.
— Ты не можешь пойти на рассвете к Иланне. Если только попробуешь принять участие в церемонии принесения даров Великой Матери, она раскусит, что ты никакая мне не жена. И тогда тебя убьют прямо там, на месте, за осквернение чужим присутствием святого места. Потому — уходишь этой ночью. И не возражай.
— Но как она узнает?! Я все равно не понимаю! — возмутилась я и отстранилась. Он убрал с моих плеч руки.
— Это полностью моя вина — я сам подкрепил ее подозрения, прости. Когда назвал тебя при ней «девушкой», а не «женщиной». Ты можешь не знать нюансов нашего языка, на котором говоришь из-за своей магии, но «девушка» у нас означает совершенно четко… «девственница». Жену так никто в здравом уме не назовет. Да еще твой ошарашенный вид после моего… после моих слов был более чем красноречив.
Да уж. Меня так и подмывало спросить, а какой еще у меня должны был вид быть после его признания Иланне в том, что «любит эту девушку». Не каждый день мне в любви признаются! Даже таким вот странным, косвенным способом.
А потом до меня дошел истинный смысл его слов, и я почувствовала, что краснею.
— Мало ли, что она думает. Наверняка ведь она не узнает, — выдавила я из себя, смущаясь еще больше.
— В том-то и дело, что узнает, — покачал головой Морвин. — Неруда меня просветила. Оказывается, вход в Храм Великой Матери защищен особыми чарами. Для принесения даров туда могут войти только замужние женщины. Девушек… полог просто не пустит. Так что она прекрасно понимала, что делает, когда приглашала тебя принять участие в церемонии.
Я увидела, как вопреки всему, вопреки внешнему спокойствию, вопреки разумным словам о том, что я должна срочно возвращаться… в его глазах разгорается пламя, которое я очень хорошо знала. Которое успела уже забыть за эти бесконечные, отравленные горьким одиночеством дни — и вот теперь тоже вспоминала заново.
— То есть… — мой голос сорвался до едва слышного шепота. — Ты хочешь сказать, что единственное препятствие моему нахождению здесь… в том… что наш «брак» не консумирован?
Глава 73
— Единственное препятствие твоему нахождению здесь — в том, что я тебя сегодня же отправлю домой, — очень спокойно и невозмутимо отвечает Морвин.
Слишком спокойно. Слишком невозмутимо.
Хочу проверить догадку — тяну руку и кладу ладонь ему на грудь. Там, где сердце. Оно бьется тяжело, рвано… у него не выходит лгать мне так просто, как у хозяина. А черные линии на коже тоже его предают — в месте, где я касаюсь узора, разгорается огонь под кожей, расцветает пламенным цветком. Распускает лепестки, греет ладонь терпким и колючим до сладости жаром.
— Ты ведь не хочешь, чтобы я уходила, — качаю головой. — Артефакт просто не сработает. Поэтому у нас остается только один вариант.
Как же я скучала. Как же невыносимо скучала, оказывается, по этому теплу.
Он ловит мою ладонь. Прижимается губами к линии сердца — с мучительным стоном, почти рычанием. Мы замираем так на несколько мгновений — за которые я начинаю гореть и задыхаться. А потом глухо шепчет:
— Я от тебя жертву не приму.
Но вопреки словам, его губы словно живут своей жизнью — они не спешат меня отпускать и снова целуют мою ладонь, которая теперь так чувствительна, будто каждая точка миллионом тонких цепей связана со всем телом, и рассыпает теперь наперебой взволнованные сигналы о том — что вот же оно, то, чего нам так долго не хватало! Все ведь так просто. Зачем усложнять, когда так хорошо?..
Может, и правда все было бы намного проще, будь человек — только лишь тело.
Морвин берет меня за плечи и опрокидывает на постель. Вжимает долю секунды в мягкий теплый камень, что уже готовится принять вес наших тел… глядя сверху взглядом бешеным, темным… и резко отпускает. Вскакивает и уходит снова к этому проклятому окну, оставляя меня в одиночестве и смятении.
— Спи, Маэлин. И пожалуйста, не искушай меня больше этим вариантом решения проблемы. В следующий раз я вряд ли смогу тебя отпустить.
Обидно до слез. Отворачиваюсь к стенке, злюсь — злюсь на него, на эту каменную стену совершенно не такого цвета, как в моем родном Замке или хотя бы в Академии, на эти светящиеся кристаллы в ней — за то, что люди платят за них такую высокую цену, злюсь на себя, что видимо, недостаточно привлекательна, чтобы заставить Морвина забыть о тех препятствиях, которые он себе придумал, злюсь на… узор на запястье, который жжет огнем, на пульсирующую боль по нежной коже, которая не оставляет и шанса, чтобы действительно заснуть.
— Почему ты решаешь за меня? Почему ты всегда решаешь за меня? Что и когда я готова услышать, подвергать себя опасности или нет… быть с тобой или нет. Я думала, мы теперь «мы». А у тебя всегда только «я».
Не хотела, чтобы это прозвучало с такой детской обидой в голосе… но оно прозвучало. Возможно, потому что я и правда была очень сильно обижена.
Он мне не ответил.
Какое-то время я еще надеялась, что смогу заснуть, но ничего не выходило.
Как там сказала Ти? Я должна что-то вспомнить. Ну что ж, как раз есть время. Все равно кроме как в голове собственной копаться да ждать, когда же меня упакуют и отправят домой посылочкой — делать и нечего.
Но что я должна вспомнить?
Из того, что тревожило — пожалуй, больше всего хотелось вспомнить, откуда у меня этот узор. Я поняла только, что его появление как-то связано с Солейн, моей сестрой… при мысли об этом запястье полыхнуло такой болью, что я поморщилась. Значит, я на верном пути! И я решила, что попробую вспомнить все с самого начала — с момента, как я узнала об Академии пурпурной розы, попала в нее, познакомилась с Сол…
И я начала распутывать клубок воспоминаний, все дальше уходя по дорогам памяти.
Но почему-то мысли пошли совсем по другому направлению, заставляя сердце ныть, а веки — щипать от непролитых слез.
«…Эмма, ну давай погадаем на женихов!..»
«..Маэлин…»
«…И зачем же ты явилась в наш мир, маленькая хозяйка этого большого бедствия?..»
«…Так тебе теплее, Ледышка?.. — Почему Ледышка?.. — Расскажу когда-нибудь. Долго объяснять…»
«…М-м-м-м… да, это тот самый запах. Странные синие цветы и девушка-тайна. Ты все-таки мне не приснилась…»
«…Прости за неловкое приземление. Верховный маг Храма Хаоса напортачил с настройкой траектории. Не совсем удачно вышло. Хотя… это как посмотреть…»
«А вот ты… у тебя взгляд почему-то всегда ранимый. Беззащитный. Никогда не видел такого взгляда. Наши женщины — воительницы наравне с мужчинами. Для них оскорбительно быть слабее. Для них оскорбительно просить о помощи. А ты… твои глаза постоянно беззвучно меня о ней просят, и мне все труднее держаться в стороне…»
«…Ты — не развлечение, Маэли… Ты — мое наваждение!.. С того самого мгновения, как ветер принес твой запах. Больше всего на свете я мечтал бы разбить артефакт перехода и остаться с тобой навсегда. И любить, любить… Чтобы ты растаяла в моих руках, Ледышка… Чтобы позабыла все слова обоих языков и помнила только мое имя… — Морвин… Ну так останься! И люби…»
Предательские слезы все же выступили на глазах, намочили ресницы. А беспокойные, мятущиеся воспоминания все никак не желали успокаиваться — и жалили меня, жалили роем потревоженных ос.
«— И что же это за мысли такие, что ты так подозрительно улыбаешься? — Мысли о том, как мне нравится, что у меня такая ревнивая Ледышка. Люблю темпераментных женщин…»
«— Нам… пора. — Мы все равно опоздали. — Увидят. — Пусть. Я и так уже демаскировался. — Морвин! — Ледышка, чего ты боишься? Меня? — Нет, я… просто… — Просто иди ко мне…»
«— Кажется, это становится нашей традицией, Ледышка! И заметь, я тебя не стану торопить поскорее слезть с меня. Я же добрый, понимаю, что после долгого полета надо как следует отлежаться — вдруг сотрясение мозга!»
«— Отлично. Тогда прыгай! — Что?! Да ты совсем с ума сошел?! — Прыгай, говорю! Я тебя поймаю. Ты можешь мне доверять!»
Слезы бегут по щекам, а я боюсь их вытирать, чтоб он не заметил, что плачу.
Когда все так изменилось? Когда наше счастье утекло, как вода сквозь пальцы?
И тут же в груди кольнуло. Правильный ответ — когда мы перестали друг другу доверять. Когда на мой вопрос «О чем ты думаешь?» он сказал мне — «Не важно. Потом». А я… не стала ему рассказывать и тайком сделала… что?