дного. Или с двух-трех видов. И потихоньку прибавляй, понемножку все и получится!"
Да, Доманя про наведение порядка тоже так говорила: потихоньку да полегоньку, по шажочкам. Да и Светка, если вдуматься, говорила то же самое, только называла этот подход английским словом baby steps, маленькие шажки.
Я вспомнила, как я разбирала одежду. До сих пор считаю это своим личным подвигом. Даже кажется, что шмоток у меня слишком много.
А вот диски разбирать или аптечку оказалось куда проще. Правда, на самом деле, аптечку я разобрала далеко не всю — в запертых комнатах точно в одном из шкафов хранились лекарства. Наверняка они уже все просроченные, к гадалке не ходи. Даже жалко, что их не раздали кому-нибудь, может, бабушкам каким-нибудь, у кого пенсия маленькая и лекарства покупать накладно для кошелька.
Подозреваю, что Доманя что-то мне все-таки подсыпала в те вкусняшки, которыми она меня угощает. Меня просто распирало от желания убрать все, абсолютно все, превратив свое скромное жилище в уютную квартирку из журнала с модными интерьерами. Или в ту самую, из видения, наколдованного домовушкой.
Видимо, так и втягиваются в расхламление.
Я заглянула в свой список “проблем” квартиры и, немного подумав, поняла, что больше всего мне намозолили глаз открытые поверхности — столешницы и полки. Вернее, их содержимое и невозможность быстро протереть пыль. Но просто беспорядочно запихать все с полок в шкаф — вон я сколько места освободила! — не хотелось. Иначе эти вещи превратятся в мешанину, где я вообще ничего никогда не найду!
Итак, журнальный столик. Сверху на нем лежало все, что попало. Под стопкой белой чистой бумаги я обнаружила кальку, несколько листов цветного картона, открытки, инструкции к бытовой технике, старую телепрограмму... И чего я, спрашивается, не разобрала его раньше, когда занималась поиском макулатуры? Казалось, что тут точно все нужное.
Нашелся старый фотоальбом моих школьных времен с засунутой под обложку “валентинкой” от соседки по парте — она решила меня разыграть, послав ее от имени мальчика из параллельного класса. В общем, розыгрыш удался. Я покраснела и скомкала розовое сердечко, свидетель моего школьного “позора”. И снова задала себе вопрос — а для чего я ее вообще хранила? Чтобы еще раз вспомнить, как я купилась на дурацкую шутку?
Рассеянно отложив в растущую кучку макулатуры толстый рекламный каталог пятилетней давности, я открыла фотоальбомчик и принялась его листать, отмечая про себя, на скольких из фото я задержу взгляд. Чьи лица мне захочется рассмотреть?
Но я же не могу выбросить фотографии? Это же память! Остановившиеся мгновенья, которые прекрасны... Или как там сказал классик? Хотя, поднапрягши память, я вспомнила, какой именно классик это написал, и крепко задумалась, то ли я вообще имела в виду.
Я вытянула из прозрачного кармашка фотку, где у меня глупое выражение лица. Потом, подумав, сфотканный мной пейзаж с попавшей в кадр разрисованной маркером урной. Еще одну со смазанной рукой. Двух самых популярных модниц класса, стоящих в обнимку, — а я с ними даже и не дружила, к чему они мне здесь? Я с недовольной зареванной сестренкой.
“Это же память! Какими вы были маленькими!” — раздался голос, похожий на мамин, где-то глубоко в моем подсознании. Рука дрогнула. Ведь этих фоток точно больше не будет. Возможно, где-то у родителей остались негативы. И все же, что произойдет, если я это вдруг выброшу и пожалею?
Я представила, как ищу негатив и мастерскую, где до сих пор печатают фото с пленочных фотоаппаратов. И все ради того, чтобы заново полюбоваться на Машкино зареванное лицо или фото, где у меня на лбу отвратительный красный след от большого прыща. Или вот на эту мусорку, где какой-то подросток недрогнувшей рукой вывел схематичное изображение мужского полового органа. Зачем?
В конце концов, у меня много фотографий со школьной поры, где я себе не то чтобы нравлюсь — но вполне удачно получилось. И Машкины фото в том же возрасте есть, где она улыбается, а не хмурится и ноет. Да и пейзажи мои, всякие деревья-цветочки... По-моему, не самые красивые кадры получились. Лучше уж подписаться на красивый аккаунт в инстаграме и каждый день любоваться хорошо снятыми цветами, чем разглядывать эти старые фото.
“Саша, — написала я, — извини, я тебя уже, наверное, задолбала своими вопросами, но фотки можно сдать в макулатуру?”
“Нельзя”, — ответила Саша.
“А куда их?” —поинтересовалась я.
“Да никуда. Старые черно-белые бывают нужны ценителям, для исторических проектов там. А обычные, с девяностых, например, вряд ли кому-то понадобятся. Отсканировать можно, если не лень.”
Лень. И незачем.
Я основательно взялась за альбом, вытягивая из кармашков фотку за фоткой. К моему удивлению, отвергнутых фоток набралось куда больше, чем я думала. Вот фото со всем классом. Они не одинаковы, но на одной Андрей Семенов смотрит в сторону, на другой Марина Владимировна моргнула.
В итоге я перелистала альбомчик, в котором осталось четырнадцать фото. Альбом вдруг показался как-то неоправданно толстоватым, поэтому я вынула их все, временно сложила тонкую стопочку в прозрачный файлик, а остальные просто в пакет на выброс. В конце концов, у меня где-то стоял второй альбом, который был недозаполнен фотографиями. Вот туда их и определю. Правда, наверное, стоит свежим взглядом и те фото проглядеть — вдруг и там найдется что-то, что я буду всегда пролистывать в ожидании более приятного кадра?
Так, что там дальше по плану? Вернее, что бы разобрать дальше — завершить расхламление журнального столика или найти и досмотреть фотографии, чтоб уж за один раз с ними закончить? Понятное дело, есть еще черно-белые альбомы, бабушкино фото, мама с папой в молодости. Но это уже отдельный разговор. Это уже точно история и память, которые так просто не выбросишь.
Поколебавшись, я выбрала досмотреть второй альбом — это быстрее. Ну и чтобы в голове не висело. Там фото оказались поинтересней, хотя семнадцать штук я все же отправила на выброс. Самым сложным оказалось рассортировать оставшееся по времени, когда был сделан снимок. Когда, наконец, я с этим справилась (и в альбоме все так же осталось порядочно пустых кармашков), я услышала негромкие аплодисменты и увидела Доманю.
Домовушка выглядела усталой, но довольной. Наушники болтались на шее.
— Сдала я, Анечка! — гордо произнесла она. — И у тебя здесь гляжу, успехи!
— Небольшие, но есть, — поскромничала я.
— Небольшие, да основательные, — подмигнула Доманя. — Ты заметила, что ты больше не ищешь предлогов, чтобы не трогать вещи и оставить все как было? Фотографии, между прочим, не все берутся расхламлять. Категория сентиментальных вещей — самая сложная!
— А что еще к этой категории относится, кроме фотографий? — с любопытством спросила я.
— Да почти что угодно, на самом деле, — ответила Доманя с видом, словно сама сейчас отвечает на хорошо выученный билет по, скажем, теории расхламления. — Фото, письма и открытки — это самое узкое понятие.
Она плавным жестом собрала с пола мои фотографии на выброс в аккуратную стопку.
— Помогу тебе немножко. Жалеть не будешь?
— Нет, что ты! — ответила я. — Ты дальше рассказывай.
Моя рука невольно потянулась к телефону, чтобы включить запись, но я вовремя вспомнила, что Доманю записать невозможно, о чем я тут же и пожаловалась.
— Да, — подтвердила она. — Это можно сделать только в Авирейе. Здесь, в этом мире, не хватает магии, чтобы записывать волшебных существ.
— Кстати о волшебных существах! — сказала я. — А у меня хламовички размножились! Ты посмотри, какие они миленькие!
Доманя со страдальческой гримаской заглянула в коробку. Хламочка испустила длинное, почти утробное ворчание, словно кот, у которого попытались отобрать с таким трудом сворованный со стола кусок мяса.
— Не бойся, — тихонько сказала я. — Никто твоих детенышей не тронет, ну!
Доманя, наклонив голову, рассматривала красного и розового комочка и саму отмытую мамочку.
— Вот как, значит, — задумчиво произнесла она. — Это ты их отмыла?
— Ну, хламочку я отмыла, а эти, — кивнула я на маленьких, — сами такими родились. Красивые же?
— Намучаешься с ними, — поджала губы Доманя. — Хотя я не думала, что они отмываются.
— Ну, моя ведь квартира отмывается, — сказала я. — Чем они-то хуже? Сгущенку знаешь как трескает? Смешные такие... Кстати... — прервала свой поток восторгов я, — а у тебя нет какого-нибудь покрывала-невидимки?
— Зачем? — удивилась Доманя.
— А я боюсь, что мама их увидит, если вдруг зайдет, или Машка, или подруги мои, — поделилась своей тревогой я.
— Их — не увидят, — успокоила меня Доманя. — Домовых-то не все видят, не то что хламовиков... А вот коробку с мисочками... Что ж, давай я на нее заклинание одно наложу: кроме тебя ее никто не увидит. Правда, под ноги не ставь, споткнуться об нее еще как можно. Но что не увидят — это точно.
— Спасибо! — от души поблагодарила я.
Доманя тихонько пробормотала непонятные слова и прикоснулась к картонному боку. Хламочка заверещала, видимо, почувствовав магию, зашипела, попыталась спрятать за собой своих малышат.
— Все, — сказала Доманя, завершив свое колдовство. Я заметила, что стенки коробки теперь слегка поблескивают. — Никто твою пакость не увидит.
— Спасибо, — повторила я, не собираясь спорить с Доманей. Может, у них там вековая домовячье-хламовячья вражда за сгущенку и печеньки.
— Да не за что, заклинание-то несложное, — чуть ворчливым тоном отозвалась Доманя.
— А давай ты мне про сентиментальные вещи расскажешь? — сказала я. — А я пока сложу все поаккуратней.
— Хорошо, — сказала домовушка. — Что на выброс — вот сюда клади. Вынесу.
И я принялась раскладывать бумаги, слушая Доманину мини-лекцию.
Оказывается, к категории сентиментальных вещей может относиться действительно что угодно. Одежда — свадебное платье, крестильный костюмчик, “то самое платье, в котором я была на первом свидании с будущем мужем”, первые носочки ребенка. Книга с автографом автора или выпущенный и подаренный родственником-поэтом сборник стихов. Даже бытовая техника, если владелица думает: “Этим феном пользовалась еще моя мама” или “Этот телефон мне подарил любимый”, даже если с тех пор любимых сменилось уже четверо. Ну и мелочи всякие — счастливый трамвайный билетик, засушенный листочек, закладка из цветной бумаги, которая была сделана на уроках труда в школе, билеты в кино или театр, афиши, сувенирчики. В общем, любая вещь, которую мы связываем с каким-то человеком или событием из своей жизни. Причем не обязательно человек близкий — может быть, вы были мало знакомы или вообще потом поссорились. И событие не обязательно значимое или радостное. Может быть, и спектакль-то не произвел особого впечатления, а билет от него лежит, словно отчет неизвестно кому о культурном времяпрепровождении его владелицы.