Розовый хламовичок вылез мне навстречу и даже привстал на задние лапки. Я пощекотала его пальцем, он упал на спинку и довольно засопел-зафыркал.
— А я сгущенки принесла, — сказала я.
Слово “сгущенка” они знали хорошо, поэтому из-за дверей кладовки раздалось шуршание и звяканье. Как хламовички проникали через закрытые двери — для меня было загадкой, но шкафы было запирать бесполезно. Может, они и в запертых комнатах играли, пока я работу работаю, — кто знает? Под дверью же была небольшая щелочка...
Красный запищал, и я поспешила ему на помощь. Это был на редкость шкодный и неловкий питомец, который ухитрялся постоянно куда-то провалиться или в чем-то запутаться. Я устала доставать его из проводов под компьютерным столом, где ему как будто пресловутой сгущенкой было намазано. Писк доносился из кладовки, и я испугалась, что его там чем-нибудь прижало или вообще завалило.
Я открыла дверь кладовки и увидела Красного, застрявшего лапкой в железном колечке, которое держало его. Он мог бы легко поднять и вытащить лапку, но паника мешала ему освободиться, и он пока что отчаянно дергался вперед, словно хотел вырвать кольцо, застрявшее под тяжестью пакетов, которые я пока так и не разобрала.
Ага, вот оно что. Тонкая проволока колечка чуть прищемила кожицу.
— Ну-ну, тише, пушистый, — подбодрила его я и извлекла из-под завалов колечко.
На котором болтались давно потерянные ключи от комнат.
Я расцеловала хламовичка в пахнущую пылью макушку.
— Ну, двойная порция сгущенки тебе, — сказала я, подхватывая и Розового и относя обоих к миске. Достав из сумки мягкую упаковку со сгущенкой, я отвинтила колпачок и выдавила хламовячье лакомство на блюдечко.
Сама же взяла ключи. От торжественности момента пальцы покалывало. Я вздохнула, прошла в ванную и помыла руки, переоделась в домашнюю одежду, а потом уже снова взяла ключи и сунула один в замочную скважину.
На миг показалось, что ключи вовсе не от двери, но все было нормально. Он исправно провернулся в замке, и я толкнула дверь. В нос ударило слегка спертым воздухом — не сильно, потому что какой-никакой воздух попадал в щель под дверью.
Измазанные в сгущенке Красный и Розовый наперегонки бросились в комнату.
Я стояла на пороге, рассматривая комнату и оценивая фронт работ. В целом — не слишком-то все и плохо. Напротив двери было окно, возле которого стояла тумбочка с большим пузатым телевизором, накрытым пожелтевшей салфеткой. Сверху на телевизоре стояли вазочка с цветами и еще какие-то мелочи. По обеим сторонам от телевизора возвышались груды картонных коробок. В комнате у левой стены расположилась старая советская темнокоричневая “стенка”. Напротив “стенки” — диван, журнальный столик и кресло. Второе кресло стояло рядом с дверью, как раз напротив телевизора.
На диване были горой свалены пакеты, стопки одежды и еще что-то. В углу, рядом с дверью в последнюю комнату, стоял старый коричневый шкафчик. Насколько я помню, там в верхнем отделении бабушка хранила свои лекарства, а значит, большую часть из них родители должны были забрать, когда забирали бабушку.
В общем, я зря думала, что эта комната так уж сильно завалена. Да в ней, можно сказать, танцевать можно!
Один из пакетов подозрительно зашуршал. Так и есть, мой красный хламовичок уже забрался на него и сдвинул с места. Озорник ухитрился спрыгнуть с него в самый последний момент на какое-то старое темное пальто и уцепиться коготками. Весил он всего ничего, не больше хомячка, но все равно его движения нарушили хрупкое хламоравновесие, и вся эта груда плавно поехала на пол, подняв в воздух изрядное количество пыли.
Я протолкалась к подоконнику, обойдя картонные коробки, и открыла форточку, впустив в комнату летний жаркий воздух.
Теперь можно и в последнюю комнату заглянуть!
Вообще, в той комнате когда-то была мамина детская. Я открыла дверь — она была безо всяких замков и увидела еще одну пыльную, темную комнату. У окна ее стоял старый письменный стол, над ним слева висели облезлые железные полки. В другом углу у окна стоял столик со старой швейной машинкой — механической и вроде бы сломанной. Рядом, вдоль стены, был массивный шифоньер, сверху заваленный чем попало, а в углу креслокровать. Напротив шифоньера стоял комод. Коробки и сумки с вещами стояли на всех поверхностях: и на кресле, и на столе, и на комоде, и несколько самых больших — на полу, но в целом — ничего похожего на те захламленные квартиры из передачи, которую мне присылала посмотреть Света, — такие, где передвигаться можно только по тропиночкам среди штабелей вещей, натасканных хорошо если не с окрестных мусорок.
Может, и правда воспользоваться советом Тины? Убрать одну из комнат, ну или хоть хлам перетащить из двух в одну и потихоньку разбирать. А туда подселить какую-нибудь девушку, можно по знакомым поискать кого-нибудь.
В общем, надо было хорошо подумать. Жаль только, что хламовичков из свежеоткрытых комнаты было сгущенкой не выманить, постоянно шуршали чем-то. Ладно, что развалят, то развалят, такие уж они. В конце концов, без них я бы еще долго искала ключи, раз их уже угораздило свалиться в кладовке с гвоздика и затеряться в тамошнем хламе.
За время жизни с этими питомцами я уже с ними как-то свыклась и жалела лишь о том, что их нельзя сфотографировать или заснять на видео. Я пробовала — камеры их не фиксировали. А жаль, их уморительные проделки, валяния и почесушки точно бы сорвали кучу лайков на Ютубе. Умела бы я хорошо рисовать — комиксы бы про них творила. Хотя с моей работой не до комиксов...
Я пошла на кухню — доесть свой немудрящий ужин, вернее, остатки вчерашнего. Готовить было лень, и с началом рабочих будней я с трудом могла удержаться от соблазна затариться в магазине готовыми салатами и полуфабрикатами, а еще лучше чем-то, что можно сжевать по дороге от магазина домой.
Итак, у меня есть две комнаты бабушкиных вещей, которые надо разделить на те, что дороги как память, и на те, что можно отдать, продать или выбросить. Наверное, не стоит пока говорить маме, что я открыла комнаты — потому что мы опять будем спорить, что хлам, а что нет. Сколько смогу, столько и разберу до выходных.
И еще одна проблема — это пыль. Там ее столько, что я чудом удерживалась от того, чтобы не расчихаться, находясь в комнате. Шторы, диваны, ковры, одежда — все это сейчас впитало в себе, наверное, килограммы пыли! А влажную уборку там не сделаешь, надо сначала убрать ковер. надежно прижатый массивным диваном и креслом. Я представила себе, как я пытаюсь протереть бесконечный хрусталь и фигурки в шкафу, и мне как-то даже поплохело. Ничего, глаза боятся — руки делают!
Наверное, последнюю мысль я произнесла вслух, потому что в ответ раздался голос Домани:
— Правильно говоришь, Анечка, правильно!
— Ой, — улыбнулась я, глядя на домовушку. — Как ты...
И осеклась, подбирая слово. Помолодела? Похорошела? В последние разы, когда мы виделись, лицо домовушки было все-таки похожим на бабушку, крепкую, не дряхлую, но все-таки пожилую женщину. Сейчас ее морщинки разгладились, и ей на вид невозможно было дать больше тридцати.
— Что с тобой? — решила спросить я.
— А, это, — Доманя лукаво усмехнулась и поглядела в зеркальце, вынутое из-за пояса, — это значит, что ты, Анечка, хозяйкой своему дому становишься!
— Но я только-только открыла двери, еще даже не убирала ничего, — сказала я, — только разве что форточки открыла.
— За этим долго не станет, — убежденно произнесла Доманя. — Но это надо отметить как следует. Так, что тут у нас есть?
Она посмотрела на сковородку, где я залила яйцом остатки скукожившихся, подгоревших вчера полуфабрикатных овощей. Да уж, не самое вкусное угощение.
— Ну, еда не праздничная, — сделала вывод Доманя. — Значит, сейчас немножечко поколдуем!
В мгновение ока содержимое моей сковородки окутала теплая золотистая дымка, вкусно пахнущая мясом и специями. Теперь там разогревалось какое-то ароматное, пряное мясо с овощами и золотистым рисом. На столе появилась соусница, а еще блюдо с маленькими затейливыми пирожками и какой-то холодненький с виду напиток — розовый, с ягодами, в запотевшем кувшинчике. Мой рот так и наполнился слюной — до чего же вкусно пахнет и аппетитно выглядит!
— Слушай, Доманя, — спросила я, когда мы разложили еду по тарелкам, — а как вы, домовые, тогда друг друга узнаете, если у вас внешность меняется со сменой хозяюшек?
— Так по ауре, конечно, — ответила домовушка словно говорила про всем известный факт.
— Иначе бы такая путаница была.
Когда мы отдали должное всем вкусняшкам на столе, я решилась:
— Хочешь комнаты посмотреть?
— Хочу. — Доманя поднялась со спинки стула и поплыла по воздуху, левитируя невысоко над полом.
Я распахнула дверь.
— Вот, смотри. Как думаешь, быстро я справлюсь?
Доманя окинула быстрым и цепким домовушкиным взглядом бардак в помещении и, подумав, сказала:
— Ну, к осени точно управишься. Я, конечно, чуть-чуть помогу, но многого сделать не смогу... Была бы эта квартира в Авирейе — дело другое.
— Ой, ты с пылью тогда так здорово помогла, — вспомнила я. — Но пыль-то ладно, справлюсь и сама, мне главнее вот что: ты не могла бы какую-нибудь штучку принести — такую, чтобы магический этот амулет почувствовать. А то мама придет или сестра вдруг помогать, еще выбросят случайно.
— Хм, — задумалась Доманя. — Попробую сейчас сама почуять, если не получится, то постараюсь специальный приборчик в лабораториях взять.
И она, прикрыв глаза, выставила вперед руки. Я затаила дыхание, чтоб не мешать. Даже хламовички скрестись перестали.
— Кажется, что-то чувствую. — Она приблизилась к шкафу-стенке. — Вот тут...
Я открыла дверцу, но из шкафа выпал. очередной конверт с силуэтом птицы.
— Письмо! — Даже не знаю, чего в моем голосе было больше, радости от находки или разочарования.
Я сразу же открыла конверт и прочла: “Анюта, вот амулет обещанный. Спрячь его, никому не показывай, пока не настанет время подходящее. Я так хочу поскорее увидеть тебя, обнять, родная, жить не могу без тебя ”.