Этот третий вывод Доктора был чересчур оптимистичен. Скитаясь тем Днем по Городу, я видел всякое и понял, что Вещи ничем не отличались от Людей. Они (Вещи) были способны на плохие и хорошие поступки, а осмыслить их (Вещей. И Людей тоже) мотивы часто не представлялось возможным.
Так, например, Вещи могли нападать и убивать. Особенно кровожадно были настроены отчего-то Стулья; я много размышлял об этой их склонности и решил в конце концов, что Стулья мстили Миру за то, что Люди сидели на них наиболее осмеянной из своих телесных частей. Стулья искали себе подобных, сбивались в стаи, рыскали по городским Улицам, словно ополоумевшие мустанги, и беспричинно нападали на другую Мебель. Доктор Никопенсиус заметил, что особенную (я полагаю, классовую) ненависть Стулья испытывали к Креслам и прочей Обстановке Лучших Домов. Случайно я стал свидетелем великого побоища, устроенного Мебелью в старом чайнатауне; в ходе достославной битвы группа Стульев-камикадзе спрыгнула с Крыши и погребла под собой шикарное и весьма боевитое Ложе с Балдахином родом не иначе как из Музея истории.
Вещи подчинялись приказам. Я видел парадное шествие (от книжного магазина до Стального Моста) нового романа почетной гражданки Урсулы Ле Гуин. Множество Экземпляров романа, празднично блестя яркими Суперобложками, маршировало стройной колонной по восемь Экземпляров в ряд за лихой Рекламной Стойкой, и ни одна Книга не сбила при этом шаг.
Вещи тяготели к Людям. Однажды мимо Доктора Никопенсиуса пробежала, семеня восхитительными ногами, голая Телеведущая Лайза Кеннеди Монтгомери, за которой гнался с неясными целями весь ее Гардероб. В Лесу Лайза Кеннеди Монтгомери стала Шаманом племени Телеголовых, которые поклоняются мертвым Телевизорам.
Вещи могли любить. По наблюдениям Доктора, чрезвычайно влюбчивы были Розы, которыми знаменит наш Город. Во всех Садах и Парках, а также в Витринах и на Прилавках эти Цветы, живые либо срезанные, томно льнули друг к другу, не обращая внимания на остроту Шипов, и соприкасались бутонами так, будто лобызались. Доктору они (Розы) напомнили целующиеся парочки из Комиксов для Подростков.
Вещи могли стремиться к самоуничтожению. Домаршировав до Моста, Тираж нового Романа Урсулы Ле Гуин дружно сбросился в Реку, очевидно, не выдержав Тягот обретенной в одночасье Жизни. Эффектно, я бы даже сказал, ослепительно кончала с собой Пиротехника. Особенно отличились Петарды, предпочитавшие взрываться разноцветными группами.
Вещи могли заботиться друг о друге. Доктора Никопенсиуса умилили два Железных Индейца, которые до того Дня были единой статуей под названием «Приход Белого Человека»: так трогательно волочили они бронзовую фигуру шошонской Девы Сакаджавеи со стальным Ребенком за спиной. Все трое двигались с черепашьей скоростью, всматриваясь невидящими глазами в Даль в поисках, очевидно, Белого Человека, в то время как Белый Человек, а также Черный Человек, Желтый Человек и Человек Всякой Другой Породы рвал когти, орал благим матом и всячески сходил с Ума.
Ближе к вечеру Доктор Никопенсиус, насмотревшись на пришедшие в Себя Вещи, добрел до вашингтон-Парка. Точнее, добежал до вашингтон-Парка, забыв на Время о боли в ноге, потому что спасался от стада индийских Слонов, ранее обитавших в Парке зоо: от самого крупного индийского Слона соединенных штатов америки, от нескольких Слоних, задействованных в программе по спариванию Слонов в неволе, и от множества Слонят, успешного результата этой теперь уже никому не нужной программы.
В Парке (вашингтон) скрывались сбежавшие из Домов Люди. Доктор пристал к четырем Танцовщикам из балета: японской Девушке Юке и Интернациональным Балерунам (это неправильное слово, сказали они. Очень плохое слово. Надо говорить Танцовщик), которые чуть не побили Доктора, когда он назвал их Балерунами, и Доктор уже приготовился к побоям, но тут Танцовщиков остановила Юка. Стыдно на вас смотреть, сказала Юка. Мужики, а нервы ни к черту.
Попробуй тут, сказал один из Мужчин.
Это Джонатан, сказала Юка. Это Хосе. Это Владимир.
Очень приятно, сказал Доктор. Меня зовут Арнольд Никопенсиус. Доктор Никопенсиус, будьте добры.
Ученый, сказал Джонатан. Объясните нам, ученый, что вообще происходит?
Мой Сотовый взбесился, сказал Хосе. Еще в гримерке. Сам принялся кому-то звонить. А потом мы репетировали Лебединое Озеро, и на нас упал Занавес. Хотел нас задушить. Мы еле отбились.
Как вспомню, так вздрогну, сказал Владимир. А потом и Одежда повела себя странно.
Даже Пуанты, добавила Юка.
Мы пешком добрались до аэропорта, сказал Джонатан, хотели улететь куда-нибудь. Да только можно было сразу догадаться. Самолеты давно уже взмыли в воздух. Без Пилотов. Сами. Дурдом.
Вещи определенно сошли с Ума, сказал Владимир.
Нет, сказал Доктор Никопенсиус. Я думаю, все наоборот. Вещи наконец-то пришли в Себя.
Танцовщики посмотрели на Доктора недоверчиво. Зачем мы его слушаем, сказал кто-то. Какой же он ученый. Посмотрите на него. Он же идиот. Он же идиот. Он же идиот. Он же идиот. Он же идиот. Он же идиот. Он же ид…
Доктор Никопенсиус сел на четвереньки и заплакал.
Ладно, сказала Юка, не обижайтесь на них. Мужчины струхнули, только и всего. Вы пойдете с нами?
Куда, спросил я сквозь слезы.
Прочь из Города и куда глаза глядят. Оставаться тут опасно. Вещи перестали нас слушаться. Современной цивилизации конец. Крышка. Финал.
И мы никогда не вернемся в Город портленд? — спросил Доктор Никопенсиус.
Только этого не хватало, сказал Танцовщик Владимир. Не дай нам Боже возвратиться в прекрасный портленд никогда. И он (Владимир) истерически рассмеялся.
Мы выбрались из Города за Полночь и разделились: Юка, Джонатан, Хосе и Владимир отправились дальше, а Доктор стал жить в Лесу. Интернациональных Балерунов я больше не видел, а Юка, бывает, приходит ко мне за советом. Она живет неподалеку и возглавляет общину Маленьких Лебедей. Ее племя кочует по всему бывшему штату орегон и танцует Лебединое Озеро везде, где находит Озеро, только без музыки.
Первое время Доктор опасался нападения Вещей, которым вполне могло прийти в голову, что во всех бедах виноваты Люди, то есть я (он). А как объяснить Типографскому Прессу, что ты (Доктор; я) вот этими руками избавил не одну Вещь (Книгу) от угнетения? Поэтому Доктор прятался и бросался бежать со всех ног, заслышав малейший подозрительный хруст. Кстати, однажды у Дерева породы Дуб меня в самом деле подкараулил дикий Стул. Отважный Никопенсиус сумел отбиться от него мертвой дубовой Веткой.
Итак, Доктор жил в Лесу, ел Ягоды и Коренья, и еще Грибы, а также Синий Мох, пил Воду из Ручьев и по прошествии Времени перестал бояться. Он начал выходить к Людям, которые, расселившись по окрестным Лесам, забредали иногда в его (мои) владения. Люди приглашали Доктора (они называли меня Отшельником) жить вместе с ними, но молчаливый Никопенсиус только качал головой, объясняя: с тех пор как умер Папа, Отшельник (я) всегда жил один и привык к одиночеству. Люди кивали. Все верно, говорили они: Бог умер, Вещи сошли с Ума, Отшельник должен жить один.
Со Временем Люди стали считать Доктора чрезвычайно мудрым и даже святым. Ему (мне) молились Люди многих племен: Неозеленые, Телеголовые, Коллекционеры, Меннониты, Отцы Анархии, Маленькие Лебеди, Только Для Женщин, Бамбуковые Барабанщики, Джа Даст Нам Все, Люди Последнего Завета и Люди Нового Эйджа. Они приходили ко мне (Доктору, Отшельнику) за советом, приносили Еду и редкие мертвые Книги. Добрый Никопенсиус с радостью давал Людям советы. Еще он (Отшельник; я) просил поделиться какими-нибудь новостями, слухами или просто сплетнями о Судьбах Вещей и Мира. Так Доктор узнал много интересного.
Говорили, что Автомобили и некоторые другие Вещи доехали до самого побережья, попытались переплыть через Океан и утонули.
Говорили, что Китайцы сумели подчинить восставшие Вещи, обратили их в Коммунизм и строят теперь Рай на Земле.
Говорили, что европа лежит в Руинах, что последний Папа Римский объявил крестовый поход против Вещей и что церковь наконец освободилась от пагубы Материальных Благ, обратившись помыслами своими к Духовному.
Говорили, что Синтоисты, издревле хоронившие сломанные Швейные Иглы на особых японских Кладбищах, почти не удивились произошедшему, и что япония процветает, как и раньше, и японские Товары готовятся дать бой китайским.
Говорили, что Самолеты и Ракеты вместе отправились на Луну и основали там первую Вещевую колонию.
Говорили, что после Дня, когда Вещи пришли в Себя, на Земле восторжествовал Гринпис, а распятое окаянным материализмом Человечество воскресло и вернулось в лоно Матери-Природы.
Доктор Никопенсиус не мог проверить истинность всех новостей, которые сообщали ему (мне, Отшельнику) Люди. В том числе поэтому он мечтал о возвращении в Город.
Дело в том, что я много размышлял о Вещах. Один Врач давным-давно сказал мне, что все происходит по какой-то Причине. Ничто не случается просто так. Значит, думал Доктор Никопенсиус, если Вещи пришли в Себя, это произошло не просто так. Значит, был в этом некий Смысл. Иначе все напрасно.
Но когда я начинал думать о Смысле, мне постоянно вспоминалось одно и то же: умирающий том Приложения и гибнущие под дождем Бумажные Салфетки. Отчего Доктор Никопенсиус завыл, словно грустный Пес, когда Вещи умирали? Может быть, стоило не убегать вместе с Танцовщиками в Лес, а остаться в Городе и помогать новорожденным Вещам освоиться с окружающим Миром?
Вот почему Доктор решил отправиться в путешествие. И Доктор Никопенсиус вернулся в Город, и Город встретил Доктора тишиной. Родная Улица была пуста и безвидна.
Но я знал, что Вещи наблюдают за Доктором, затаившись на Чердаках и в Подвалах, и в обветшавших Домах, и в запущенных Парках. Я слышал скрипы, дребезжание и звяканье. Я ощущал страх Вещей, их любопытство, их надежду.
На капитолийском Шоссе меня ждали трое: посреди Дороги стоял Велосипед с погнутым передним Колесом, над ним парил пожелтевший Еженедель