Когда Яцис в очередной раз увлек мадемуазель Марго отбить телеграмму товарищу Троцкому, Самсон Сысоев не выдержал. Забрал свой карабин и, не надевая казацкой шапки с алой лентой, помчался огромными прыжками куда глаза глядят.
В какую сторону глядели застилаемые слезами обиды и ненависти глаза, сами черти не разобрали бы.
Опомнился Самсон по пояс в воде. Ноги помаленьку засасывало, лицо и руки облепляли тысячи комаров, в левый бок тыкался борт лодочки. Лодочка была смешная, не для рыбалки или перевозки груза, а для катания праздных институток — словом, барская игрушка.
«Утоплюсь», — решил он.
Сказать начистоту, Самсон вовсе не был уверен, что парковый пруд, к которому его занесло, имел достаточную глубину для утопления — больно уж мал; ан попытаться стоило. Самсон без труда выворотил столбик, к которому тянулась цепь от лодочки, бросил его на дно суденышка, забрался сам и начал грести. Прикладом.
Лодочка вихляла и рыскала, но Самсонова настойчивость принесла-таки плоды. Минут через десять он доплыл до середины пруда. Сквозь прозрачную воду виднелось илистое дно — всего в какой-нибудь паре аршин. Между красноватых водорослей лениво плавали пузатые золотобокие карпы. Самсону очень живо представилось, как он лежит, наполовину погрузившись в ил, пшеничные кудри медленно колышутся, а помещичьи рыбины жадно обсасывают толстыми губами мясо с его белых боков. Стало тошно, как никогда в жизни. Он шумно стравил за борт недавно съеденную гороховую кашу и погреб обратно.
Сазаны, толкаясь, ринулись подбирать дармовой корм.
Начинались сумерки. Самсон Сысоев сидел, прислонившись спиной к стволу дуба, и размышлял. Мысли в голове бродили откровенно контрреволюционные, о таких и близкому другу поостережешься сознаваться. Например: «А может, ну ее к лешему, пролетарскую республику, раз и в ней нету нашему брату полного счастья! Найти бы барские сокровища, украсть их вместе со сладкой заразой Маргошкой да мотнуть в Париж!» Истомившееся страстью сердце, являясь органом мелкобуржуазным, не способствует укреплению классового самосознания.
Вдруг послышался хруст веточки. Кто-то тихонько двигался по парку — а вернее сказать, крался. Самсон осторожно высунул из-за дуба сперва голову, затем и ствол карабина. Крадущийся человек имел одежду гражданскую, рост средний, фигуру худощавую, а лицо — явственно белогвардейское. Впрочем, на противное рыло Терпильева, известное Самсону по давно сожженным портретам из залов Осиного Городища, лицо это вовсе не походило.
«Может, сын?» — подумал Сысоев, подождал, пока белогвардеец приблизится, и заступил ему дорогу. Тот испуганно пискнул и замер в нелепой позе. Самсон без промедления долбанул карабином под ребра, добавил по загривку. Хорошо добавил. Худощавый, охнув, повалился. Самсон живо его обшарил, нашел маленький револьвер (заряженный, но два патрона уже сожжены) и потертое кожаное портмоне (пустое, как нора церковной мыши). На серебристом замочке портмоне имелась гравировка. Самсон кое-как читать умел и разобрал фамилию. Рукавицын.
— Вставай, поручик, — скомандовал Сысоев, пряча трофеи в карман.
— Я не поручик, — пробормотал Рукавицын дрожащим голосом, в котором явно присутствовали женские нотки. — И вообще не офицер.
— Это ты скоро ангелам расскажешь, — пошутил Самсон. — Вставай и марш к дереву.
— Как… То есть, зачем к дереву?
Вместо ответа Самсон передернул затвор карабина.
— Вы хотите меня убить? Но почему, солдатик?
— Потому что… — Самсон внезапно задумался. И впрямь, с какого рожна он решил шлепнуть этого человека? Ответ не находился, однако досказать фразу следовало, и он сообщил: — Потому что ты контра белопузая.
— Вы ошибаетесь, солдатик, — тихо сказал Рукавицын. — Я не белогвардеец, я художник.
— Художник? — заинтересовался Самсон. — И чего ты рисуешь? Небось голых баб?
— Нет, я портретист. Но случалось писать и обнаженную натуру. — Рукавицын робко улыбнулся.
— А здешнего фон-барона, случаем, не ты малевал?
— Да-да, среди прочих и я. Константин Константинович был моим… да и не только моим… словом, он был меценатом. Если, конечно, вам что-то говорит это слово, солдатик.
— Не дурнее некоторых, — сказал Самсон и перевел мудреное слово на привычный язык: — Мужеложец, чего ж тут не понять. А ты, видно, его краля.
— Вы… вы… Вы мужлан и грубиян! — воскликнул обиженно Рукавицын. — То, что у вас в руках ружье, еще не дает вам права…
— Дает, — коротко прервал его Самсон. — Начинай молиться, художник.
— Неужели вы сможете вот так запросто убить человека?
— Не сомневайся.
— Ах, мерд! — непонятно выругался (то, что выругался, было понятно) Рукавицын и быстро, горячо заговорил: — Подождите, солдатик! Застрелив меня, вы совершенно ничего не выиграете! Оставив же в живых, сможете приобрести многое! Очень многое!
— Имеешь в виду сокровища Терпильева? — заинтересовался понятливый Самсон. — Так ты, значит, за ними сюда пожаловал.
— Н-ну, в общем, да.
— А где сам иметьценат?
— Н-ну, в общем… он погиб, — промямлил Рукавицын, отводя глаза. — Буквально вчера, в каких-нибудь десяти верстах от своего родового гнезда. Несчастный случай. Бедный, бедный Константин Константинович…
Самсон вспомнил два патрона с пробитыми капсюлями в барабане маленького револьвера — и понимающе ухмыльнулся.
— Он, значит, отдал боженьке душу, а ты — за его побрякушками бегом. Проворный вы народ, художники, нечего сказать.
Рукавицын молча пожал плечиками. Самсон смотрел на него прищурившись и размышлял вслух:
— Этакую прорву сокровищ, какая должна у Терпильева иметься, за пазухой не увезешь. И обоз, обратно рассуждая, от любопытных глаз запросто не спрячешь. Ну, тебе-то, заморышу, и горстки червонцев хватит. А хозяйчику твоему, конечно, все забрать хотелось. Как собирались богатство-то вывозить? Отвечай, контр-р-ра, а то мигом в распыл пущу!
Художник затрясся. Самсон, понимая, что Рукавицына надо дожимать, вскинул карабин.
— Тайный ход! — выпалил художник. — Из хранилища ведет тайный ход прямиком в парижский дом Константина Константиновича!
— Рехнулся от страха, — пожалел художника Самсон Сысоев. — Придется вести к Яцису. Тот до революции братом милосердия в желтом доме был, с дурачками обращаться умеет.
— Нет, нет, солдатик, вы ошибаетесь, — заспешил Рукавицын. — Я здоров, совершенно здоров! А ход существует в действительности. Константин Константинович долгое время изучал халдейскую магию и достиг потрясающих, просто потрясающих успехов! Незадолго до того, как сюда нагрянули буденновцы, ему привезли из Месопотамии надгробную плиту апокрифической Владычицы Ос. Умея правильно использовать этот артефакт, можно попасть в любую часть света! К сожалению, только в одну сторону. Константин Константинович установил канал к своей французской резиденции. По нему и скрылся с небольшой частью сбережений, когда конные орды…
— Ладно! — нетерпеливо прикрикнул Самсон. — После доскажешь. Где вход к золотишку?
— В садовом павильоне, — сказал Рукавицын. — Там одна колонна вращается вокруг скрытой оси. Следует лишь…
Они стояли перед большой овальной каменной плитой, сплошь покрытой значками и рисунками. Посредине плиты была очень крупно изображена наполовину женщина, наполовину оса. Лицо у нее оказалось — точь-в-точь как у телеграфистки Марго. Вокруг кишмя кишели махонькие голенькие человечки. Когда Самсон присмотрелся к человечкам и понял, чем они занимаются, его вывернуло снова. Прямо на плиту.
Рукавицын радостно воскликнул и взглянул на Самсона с уважением:
— Откуда вы знали, солдатик, что Владычицу Ос следует покормить, прежде чем она откроет портал?
Ответить Сысоев не успел.
— Тэк-с, тэк-с, тэк-с! — раздался из-за спины отрывистый голос товарища Яциса. — Что же это вы, мсье Рукавицын, меня подводите? Я ведь могу и обидеться. Мы же договаривались, что никаких посторонних… А ты, Сысоев, — Яцис навел на обернувшегося Самсона ствол маузера, — брось карабин! Живо! Вот, моло…
Договорить он не успел. Самсон нарочно шумно, с матом и широким размахом, швырнул оружие в сторону. А когда командир скосил глаза, выхватил из кармана крошечный револьвер художника и спустил загодя взведенный курок. Левый глаз товарища Яциса тотчас лопнул; глазница наполнилась черным, смолистым. Командир Особого отряда постоял секунду, точно пытаясь сообразить, откуда в его голове могла взяться смола, потом крутанулся винтом и упал навзничь.
Рукавицын сперва завизжал, ровно подраненный заяц, потом вдруг бросился к подергивающемуся телу Яциса. С неожиданной силой отпихнул его в сторону, зачерпнул ладонью из темной лужицы, натекшей под простреленным глазом, и понес жуткую добычу к халдейской плите. Путь его отмечал след из багровых капель. Бормоча: «Не только накормить, но и напоить, напоить…», художник начал намазывать кровью лицо Владычицы Ос. Затем обернулся к Самсону и заорал срывающимся голосом:
— Чего вы ждете, солдатик?! Хватайте, хватайте драгоценности! Обязательно вон те две шкатулки из слоновой кости, там бриллианты. И еще вон тот большой тубус, в нем подлинник кисти Рембрандта! Шевелитесь, солдатик! Сейчас я произнесу шибболет — и портал откроется.
— Чего-чего ты произнесешь?!
— Ну, пароль, — раздраженно отмахнулся Рукавицын.
— Какой пароль? — спросил Самсон, поднимая ствол револьвера на уровень лба художника.
— Точка зрения, — ответил Рукавицын, по-детски улыбнувшись. — Константин Константинович был остроумнейшим человеком, упокой, господи, его душу. Шибболет — ТОЧКА ЗРЕНИЯ.
Самсон краем глаза заметил, как после этих слов начала наливаться теплым медовым свечением и превращаться в толстую не то трубу, не то воронку надгробная плита Владычицы Ос — и нажал на спуск.
Марго он отыскал в кабинете покойного Терпильева, возле пылающего камина. Телеграфистка держала в одной руке чудом уцелевший помещичий бокал, полный самогона, в другой — погасшую сигарету и нетрезвым голосом распевала «Марсельезу» на буржуйском языке.