Так что в монстре, который пожирает нынешнее время, есть и капелька нашей крови. Мы взрастили, выкормили его, убоявшись, что опять наступила эпоха, когда перед нами встанет вопрос: „Можешь выйти на площадь?“
„Это компрадорское государство!“ — яростно кричал Толик Длукер. „КГБ не может породить ничего светлого!“ — вторила ему Эллочка Бахтина. „Возврат к монополии одной партии на власть — это конец всему!“ — веско заявлял Вадик Симонян. „Имперские амбиции гибельны для России!“ — уверенно резал Эдик Гальперовский.
Мы не сомневались — стоит только демократически решить проблему преемственности власти, и все: Россия воспрянет ото сна, птица-тройка наконец-то свернет с грязных проселков на столбовую дорогу и помчится в будущее, которое обязательно, непременно окажется лучше настоящего…
О, какими же мы оказались слепцами! Куда там Гомеру, Мильтону и Паниковскому… Пока мы тут воевали с ветряными мельницами, порожденными нашими же фобиями, где-то — да собственно говоря, известно где! — уже был написан сценарий, проведен кастинг, и деньги легли на счета исполнителей главных ролей.
А началось все безобидно и даже весело.
Второй Московский Всемирный фестиваль фолк-музыки. На площадях столицы били тамтамы и выли трембиты. Радостная молодежь отплясывала в свете прожекторов, и тысячи разноцветных воздушных шариков кружились над Москвой, сливаясь в фантастическую какофонию цвета. Эллочка сказала тогда: „Как будто радугу взяли — и перемешали“. Радугу… Она как в воду глядела!
Никто не заметил их появления. Но как-то вдруг, неожиданно, все площади и центральные улицы оказались запружены толпами юнцов и юниц. Бедновато одетые, лохматые (уже, уже тогда они отпускали волосы!) подростки потеснили танцующих мажоров, плотной массой окружая сценические площадки, на которых по-прежнему грохотали туземные барабаны.
Финальный концерт фестиваля состоялся, как водится, на Красной площади. Вип-трибуны, места для иностранных гостей, оцепление, огромная эстрада, зиккурат Мавзолея — и пирамиды колонок вокруг…
Президент появился перед самым началом, и сотни телекамер десятков телекомпаний показали, как он, улыбчивый, подтянутый, своей знаменитой спортивной походочкой идет по брусчатке. Никто не подумал тогда, что это сигнал, casus belli для посвященных.
Тут все и случилось: орды лохматых подростков смяли заслоны и с двух сторон — с Манежной и с Васильевского спуска — потекли на Красную площадь. Возникла сумятица. Милиция попыталась было навести порядок, но куда там…
Снова грянули тамтамы, взвыли трембиты, развернулись укрытые до поры под полами курток белые знамена с семицветной радугой, и над центром Москвы загремело в прямом эфире, запульсировало в такт африканским ритмам одно слово, обращенное к одному же человеку: „У-хо-ди! У-хо-ди!! У-хо-ди!!!“
И сотни камер снимали это, и десятки компаний передавали это. Мир вздрогнул и затаил дыхание. Мир понял: на его глазах творится История…
Президента спешно эвакуировали. В Москву двинулись колонны армейских грузовиков с бойцами дивизии имени Дзержинского, а в Таманской и Кантемировской дивизиях грели моторы БМП и танки.
Столичный ОМОН стянули к зданию Манежа. На Октябрьской площади в авральном порядке формировались бригады добровольцев — бить лохмачей. Но потоптавшись у постамента памятника вождю мирового пролетариата, волонтеры посчитали за благо тихо ретироваться, лишь отдельные группы крепких парней с бритыми затылками шныряли по переулкам в центре города, пытаясь спровоцировать столкновения между митингующими лохмачами и милицией.
Первая ночь на „Радужном майдане“, как тут же окрестили Красную площадь, прошла относительно спокойно. Утром президент выступил с обращением к гражданам России. Он говорил правильные и понятные вещи: про порядок и конституцию, про демократию и законность, про недопустимость использовать молодежь в политических целях, и так далее. А над Москвой все гремело: „У-хо-ди! У-хо-ди!! У-хо-ди!!!“, и даже рокот барражирующих в синем весеннем небе „Ночных охотников“ не мог заглушить этот рефрен. Наверное, если бы в Кремле нашелся кто-то, кто отдал бы приказ применить силу, „радужная революция“ на этом и закончилась бы. Но решили иначе: ничего не предпринимать, мол, молодежь — наше богатство, пошумят-постучат, да и разойдутся.
Новые отряды лохмачей, подтянувшиеся из Подмосковья, рассеяли омоновские кордоны. Солдатики-дзержинцы братались с митингующими, угощаясь папиросками. Над толпой плыл сладковатый, отнюдь не табачный дымок. Молодняк хохотал, раскрашивая из баллончиков лошадь маршала Жукова.
Потом зазвенели витрины — голодная толпа принялась громить магазины и офисы. События грозили выйти из-под контроля. Из Кантемировской дивизии сообщили, что солярка кончается и надо что-то решать: или завозить еще, или давать команду „отбой“.
Именно в этот момент я понял, отчего рушатся глиняные колоссы: они рушатся от говорильни. Правительство заседало, президент выступал, олигархи выжидали. Помню, мне тогда приснилось, как Лев кричит из могилы: „Пассионария! Полцарства за одного пассионария!“
Тщетно. Столица погружалась в хаос. Власть, как бывало уже не раз, легла на землю и ждала того, кто поднимет ее и поведет „в нумера“. И такой человек появился, причем появился он в нужное время и в нужном месте. Его знали и раньше — полуоппозиционный политикан, этакий баловень судьбы, умело играющий на политической конъюнктуре, кулуарная кличка „Хомяк“. Но никто не ожидал, что именно он станет лидером лохмачей…
Ультиматум Хомяка оказался коротким и веским: „Демократия под угрозой… именно поэтому молодежь… самая здоровая часть общества… больше не можем терпеть… промышленность развалена… армия опущена… беспризорные дети… нищие старики… отставка президента и правительства, роспуск Думы… прозрачные выборы под контролем… национально ориентированное государство… свобода предпринимательства… Россия устала… Россия больше не может… Россия… Россия… Россия…“.
И сутки на размышление.
„Радужный майдан“ ответил довольным ревом, и громче прежнего зарокотали тамтамы!
Наш кружок заседал непрерывно. Мнения разделились: одни были за лохмачей, другие опасливо предлагали подождать, смущенные репутацией Хомяка. Однако сторонники „радужной революции“ победили, и в итоге Эллочка, попутно собрав по своим каналам четыре десятка подписей, переправила через знакомых на CNN и в Reuters открытое письмо российской интеллигенции.
Наше письмо…
„В переломный момент истории мы, люди старшего поколения, представители российской науки, культуры, люди творческих профессий, обращаемся ко всем согражданам, ко всему миру с призывом поддержать требования нашей молодежи. Истинная демократия рождается на улицах, где звучит vox populi. Как и в древние времена, когда на площадях русских городов собирались вечевые сходы для решения самых важнейших проблем, так и сегодня неравнодушные к судьбе своей Родины россияне выступают за новое будущее для России“. Ну и прочее blah-blah-blah в том же духе…
По новостным каналам в те дни можно было услышать одно и то же: „Весь мир с тревогой и надеждой следит за событиями в России. Народ бывшей империи зла наконец-то повернулся лицом к свободе и демократии, и лидеры государств Большой восьмерки поддержали россиян в этом стремлении. Теперь и в Америке, и в Европе все знают, что радуга — это древний русский символ свободы“.
И президент ушел. Революция праздновала победу. Победитель въехал в Кремль на белом жеребце, специально привезенном из Арабских Эмиратов. Лохмачи ликовали. Мы — тоже.
Отрезвление наступило позже, много позже.
Нет, вначале все шло по накатанной: всеобщие прозрачные выборы с гарантированной победой Хомяка, смена политической элиты, первые указы и законы, громкие отставки, борьба с коррупцией…
И вдруг — неожиданная волна переименований! Под трескучую демократическую риторику пошло искоренение не столько остатков советского, сколько вообще российского: переименуем не только Калининград или Ульяновск, но и саму Москву!
Кое-как, с потерями и истериками, общество отбилось. Однако это оказался лишь первый звоночек. Когда Хомяк в знак добрососедских отношений отдал Японии Курилы, да не два острова, а все, у многих вытянулись лица. Когда случилась реприватизация и в Россию полноправными хозяевами пришли и „Шелл“, и „Локхид Мартин“, и „Бритиш Петролеум“, и „Мицубиси“, и „Шеврон“, и „SONY“, началась тихая паника. Она переросла в бурную после принятия новой Конституции, согласно которой Россия из федерации становилась конфедерацией.
СМИ трубили: „Свобода! Равенство возможностей! Демократия в действии!“, а из южных республик новоявленной конфедерации, взявших столько суверенитета, сколько им и не снилось, потянулись толпы беженцев. Русских беженцев. И тогда нам стало не до шуток…
Однако бить в колокола оказалось поздно. Газеты, радио и телевидение нас не публиковали, и что характерно — согласно новым, демократическим установкам! „Свобода высказываний одного возможна только в случае, если она не нарушает свободу восприятия другого…“
Оставался Интернет, но едва мы туда сунулись с нашими статьями и воззваниями, как началась масштабная кампания по борьбе с порнографией, и под этим соусом весь Рунет оказался под колпаком Комитета Демократического Контроля.
А потом все стремительно покатилось под откос… Один за одним сыпались сверху указы: «…ядерное оружие в современном мире не имеет практического смысла», «…космос далек и затратен, а у нас столько дел на Земле», «…сельское хозяйство в зоне рискованного земледелия приносит одни убытки», и прочая, и прочая, и прочая.
Но полного «обананивания» мы достигли, когда в стране ввели институт иностранных консультантов — по экономике, по топливно-энергетическому комплексу, по образованию, по обороне…
Впрочем, это была уже не наша страна. Россия вдруг превратилась в колыбель народной демократии, которую постоянно, на всем протяжении истории, попирали тираны. Простой люд всегда, со времен Гостомысла и вещего Олега, хотел, оказывается, идти рука об руку с другими народами Европы к высотам прогресса и цивилизации, но мрачные деспоты, узурпировавшие власть, не давали ему такой возможности. И лишь теперь наконец справедливость восторжествовала!