Василиса кинула обеспокоенный взгляд на Святослава и, убедившись, что тот крепко спал, рывком подалась вперед, зацепилась пальцами за угол ежедневника.
Ноябрь. 2019 год
В моей семье установлено табу на выражение чувств и эмоций. Так было всегда, сколько я себя помню. Отец всегда говорил мне, что мужчины не плачут и им не бывает больно. Они не должны проявлять нежность. В особенности не имеют права испытывать привязанность к каким-либо вещам и, конечно же, людям. Особенно к людям. Не показывай свою злость и агрессию – эти чувства не приветствуются обществом. Не смей демонстрировать печаль и грусть – это неуместно. Подавляй в себе все, что делает тебя слабым в глазах социума. Духовные скрепы. Моральные ценности. Теперь же я сталкиваюсь с обвинениями: ты недостаточно внимателен и отзывчив; тебе стоит чаще улыбаться; нельзя быть таким эгоистом; прояви немного сострадания; тебя не интересуют наши чувства и желания; мы тебя не так воспитывали. Не понимаю. Что они хотят от меня?
Декабрь. 2019 год
Все чаще я испытываю головные боли и дискомфорт в области живота. У меня проявляются симптомы язвенной болезни, бронхиальной астмы и артериальный гипертензии. Но анализы чистые. Врач говорит, что все мои симптомы – психосоматика. Бредни. Я что, все это выдумал?
Январь. 2020 год
Сегодня мне исполнилось 18 лет, а я все еще не знаю, чего хочу.
Март. 2020 год
Меня бросила девушка. Она сказала, что со мной слишком сложно – я не понимаю ее, не слышу и не поддерживаю в сложных для нее ситуациях. Отвечаю дежурными фразами, словно откупаюсь. Словно мне плевать. Не знаю, что она имела в виду. Я всегда ее слушал. Помню все, что она говорила мне. Начиная от: «Марина – безвольная овца, которая повелась на россказни этой стервы», заканчивая: «Никогда не бросай меня, Светик». Я говорил: «Все будет хорошо», когда это было нужно. Я говорил, что тоже люблю, когда она признавалась в чувствах. Я смеялся, когда она рассказывала забавные истории, и грустил, когда она лила слезы. Что я сделал не так? Что еще требовалось от меня?
Март. 2020 год
Прошло две недели. Олеся – моя бывшая девушка – подошла ко мне и спросила, что я чувствую? Неужели мне все равно, что мы расстались? Я не знал, что ответить. Физически я чувствовал себя хуже, чем до нашего расставания. Мне было плохо. Но оказалось, что это было не то, что она хотела услышать.
Май. 2020 год
Я стал ловить себя на мысли, что не могу дать внятного ответа на вопросы, касающиеся моих чувств и эмоций. Раньше мне никогда не приходилось говорить о них. Ведь они были неважны?.. Я стал чувствовать себя глупо. В компании, когда мои друзья смеялись, мне было не смешно, но я тоже улыбался. Когда я говорил то, что считаю верным и что думал на самом деле, нередко со мной отказывались продолжать общение. Вчера Коваленский сказал мне, что я его обидел своими словами. Не понимаю, что его могло так задеть. Я просто сказал правду.
Июль. 2020 год
Все чаще я стал подстраиваться под обстановку. Так было проще – использовать модель поведения людей, которые тебя окружают. Стало намного легче.
Июль. 2020 год
Нет. Легче не стало. Теперь мне хуже. У меня появились какие-то необъяснимые приступы: резко кружится голова, воздух становится тяжелым и тягучим, сложно дышать, сердцебиение учащается и возникают отвратительные приступы рвоты. Они прекращаются так же резко, как начинаются.
Октябрь. 2020 год
Я перечитал множество статей, форумов и еще по мелочи. Теперь не могу избавиться от мысли, что у меня алекситимия. И я…
Василиса поспешно закрыла дневник, услышав шорох, и резко повернула голову в сторону источника шума. Горский перевернулся на левый бок. Его тонкие пальцы скользнули под ворот расстегнутой рубашки и поскребли ногтями по коже, обнажая шею со спины. Василиса впервые увидела татуировку, которая всегда пряталась аккурат за воротом – черная маска, расколотая пополам.
Она ошарашенно посмотрела на дневник, словно видела его впервые, и почувствовала непреодолимое отвращение к самой себе. Василиса предала свои принципы и прочла то, что не должна была, что не предназначалось для ее глаз.
Записей было много. Василиса проскакивала многие даты и даже месяцы, задерживалась на страницах с потрясающими эскизами и незамысловатыми блок-схемами чувств и эмоций, каждое из которых сравнивалось с физическими изменениями в организме. Ей не нужно было читать больше, чтобы понять.
Однако кое-что не давало ей покоя, и скрепя сердце, обещая себе, что это в последний раз, она решилась открыть и прочесть последнюю запись, опасливо поглядывая на хозяина дневника.
Февраль. 2023 год
Теперь я уверен, что влюбился. Это случилось снова. Когда вижу ее, сердце бьется чаще. Нередко думаю о ней, желая оказаться рядом. Когда нам удается поговорить, мое тело охватывает жар, ладони потеют и появляется легкое головокружение. Эти «симптомы» мне знакомы. Любовь, как и страх, всегда ощущается физически. Что же, мне вновь не повезло…
Глава 10
Март. Год поступления Колычевой
[10.03.2023 – Пятница – 13:10]
– Расскажите немного о Василевской, – предложил следователь, потирая затекшую шею и едва морщась.
Матвей Зиссерман сидел напротив следователя, опершись локтем на подлокотник кресла. Его длинные ноги были скрещены и вытянуты вперед, отчего мыски брогов скрылись под кофейным столиком. Он поднял на Морозова вопрошающий неприязненный взгляд темно-карих глаз и ядовито ухмыльнулся.
– Что вы хотите услышать от меня? – Зиссерман закатил глаза и откинулся на спинку кресла. – Я уже сказал, что, несмотря на псевдородственные связи, мы с Соней не поддерживали общение последние… – он задумался, так по-детски выпятив вперед нижнюю губу, – два года… с небольшим.
– Как понимать «псевдородственные связи»?
– Я уверен, что следствию уже все известно. – Легкая улыбка коснулась тонких бесцветных губ, но неодобрительный взгляд следователя возымел свой эффект. – Мой отец состоял в браке с матерью Сони, но это не мешало ему изучать торговые прилавки с неизведанными ему диковинками. Одной из таких оказалась моя мать.
– Достаточно циничное сравнение, – резонно заметил Морозов и удивленно изогнул бровь.
– Правдивое, – парировал Зиссерман, но решил не развивать эту тему. – Мать Сони была слабой женщиной. Часто болела, поэтому быстро утратила в глазах отца былую привлекательность. Роман моих родителей ни много ни мало длился десять лет. Я родился, когда Соне исполнилось три года – дни рождения в один день, какая ирония! – и был официально усыновлен, когда умерла ее мать. – Он посмотрел на Морозова исподлобья и вкрадчиво произнес: – Ей тогда было десять.
– Значит, вы сводные брат и сестра? – задал Морозов очевидный вопрос. Больше для протокола, чем из необходимости.
– Какая проницательность, уважаемый, – сыронизировал Зиссерман и криво усмехнулся. – Все так. Отец женился на матери практически сразу после похорон. Конечно, Соне это не понравилось – она рьяно сопротивлялась подобным изменениям, сетовала, что отец проявляет неуважение к матери, оскверняя ее память.
– Поэтому вы не поладили? – догадался Морозов.
– Можно и так сказать, – согласно кивнул Зиссерман. – Моя мать ненавидела Соню и никогда этого не скрывала: она ее притесняла, унижала, часто была с ней несправедлива, давала понять, что теперь она лишняя в семье и абсолютно нелюбима отцом. Я думаю, это основная причина ненависти Сони ко мне.
– Почему никто из допрошенных мной студентов не упомянул о вас?
– Во-первых, мы не общались ни лично, ни публично. Во-вторых, это мой первый год обучения в академии. Полгода – не такой большой срок. И, повторюсь, мы не общались. Более чем уверен, что Соня никому не рассказывала о моем существовании, – коротко вздохнув, Зиссерман провел пятерней по короткому ежику темных волос на макушке, скользнул ладонью на бритый затылок и ниже.
Морозов внимательно слушал, вбирая каждое слово, и не переставал удивляться осмысленной и грамотной речи, которой так искусно владели вчерашние дети. Первое время он был убежден, что в академии учится львиная доля отпрысков богатых родителей, гордо носящих звание «мажор» с эпитетом «безмозглый». И лишь избранным абитуриентам среднего, а то и низшего достатка удалось вытянуть счастливый билет. Вместе с тем все оказалось совсем иначе: у академии были высокие требования и стандарты как к финансовой составляющей, так и к наполненности личности в целом. Ум и талант были важнее денег. В обществе некоторых студентов Морозову было откровенно неловко.
– Расскажите, пожалуйста, подробнее о ваших взаимоотношениях? – вновь решил попытать счастье Морозов, чувствуя, что свидетель ему что-то недоговаривает. – Вы сказали, что не общались последние два года. Что было до этого времени?
– Когда родители поженились, я пошел в школу, в которой училась Соня. – Зиссерман подался вперед и уперся локтями в колени. – В начальных классах она меня игнорировала: Василевская была чуть старше, и ей было неинтересно возиться со мной. Да и желания у нее как такового не было. Прошли годы. Я начал понимать, что происходит в семье на самом деле и почему сестра меня избегает. Мне хотелось подружиться с ней, но ее отрешенность и неприязнь отталкивали. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, Соня уже училась в десятом классе. Именно тогда она неожиданно пошла на сближение. Как вы понимаете, я не возражал. Но все быстро закончилось: спустя год она окончила школу, съехала от родителей и поступила в эту академию.
– Почему вновь не попытались наладить отношения?
– Почему я должен отвечать на эти вопросы? – не удержался Зиссерман.
– Это важно, поскольку я еще не знаю, кто убийца и каковы были его мотивы, – спокойно объяснил Морозов, понимая, что коснулся не самой приятной темы.