– О… – Василиса задумалась и стала нервно покусывать губы. – Я ушла из библиотеки около половины десятого. Значит… прошло примерно десять или пятнадцать минут, когда я пришла к Игорю. Думаю, я пробыла у него не менее получаса. После того, как он меня выгнал, я еще некоторое время сидела возле его двери. Ну, знаете… я была немного ошарашена.
Некоторое время Морозов молча смотрел на Колычеву. Первое, о чем он подумал: почему Дубовицкий скрыл в показаниях тот факт, что в момент убийства Василевской он был в комнате не один, а с Василисой? Это обстоятельство определенно играло в его пользу. Какое-никакое, но это алиби. Впрочем, учитывая их конфликтные взаимоотношения, Дубовицкий мог предположить, что Колычева не подтвердит его показания. При таком раскладе все выглядело бы еще более скверно.
– И как часто Дубовицкий проявляет агрессию подобным образом? – Морозов неопределенно повел плечом. – Нормальная практика в академии применять силу к девушкам? Да в принципе к кому-либо из студентов.
– Если вы говорите обо мне, то подобное было дважды. И я была свидетелем его грубого отношения к Соне, но это, как я понимаю, не новость.
– А еще?
– На моей памяти Игорь единственный, кто ведет себя так… несдержанно. Несмотря на слухи о том, что старосты могут наказывать за нарушение правил, я никогда не слышала о ком-либо конкретном. И, соответственно, не видела.
– Вы говорили кому-либо об этих инцидентах в отношении вас и потерпевшей? К Дубовицкому применяли дисциплинарные меры?
– Что значит, говорила ли я кому-то? – Василиса шумно фыркнула и нервно повела головой. – Если вы имеете в виду, жаловалась ли я администрации, то определенно нет. Но от друзей, конечно же, некоторых моментов не утаить. Особенно от человека, который живет с тобой в одной комнате. – Василиса пожала плечами. – Кроме того, здесь такие правила. За дисциплиной следят старосты. Они поощряют, и они же наказывают. Те же дисциплинарные взыскания за поведение администрация выносит на основании решения совета обучающихся факультета. Не кажется ли вам странным жаловаться на внутренние конфликты между студентами в таком случае?
– А вам не кажется, что подобные правила противоречат каким-либо моральным нормам? – Морозов коротко усмехнулся. – А если решат избавиться от неугодных без веской причины?
– Не думаю, что подобное произойдет.
– Почему же?
– Потому что окончательное решение принимает староста академии. – Василиса коротко выдохнула и опустила глаза. – Горский на такое не способен.
– Вот как… Ладно! – Морозов сдался. – Куда вы пошли после того, как Дубовицкий выгнал вас из комнаты?
– Я была немного… расстроена, поэтому не захотела сразу возвращаться к себе. – Василиса слегка усмехнулась. – Не хотела отвечать на расспросы соседки по комнате. Решила пойти на общий балкон, чтобы побыть одной. Но ближе к комендантскому часу меня нашел Богдан. Мы немного поговорили и решили вернуться в свои комнаты. Ну а дальше… – Василиса немного помолчала, проваливаясь в неприятные воспоминания, и добавила почти шепотом: – А дальше вы и так знаете.
– Значит, Богдан Вишневский тоже осведомлен об отношениях Дубовицкого и потерпевшей? – предположил следователь.
– Не совсем. – Василиса качнула головой и почесала кончик носа. – Я не рассказывала ему всех подробностей. Так… ему известно, что между Игорем и Соней были интимные отношения, но не более. Наши с ней разговоры оставались в секрете.
– Он не знал об эпизодах рукоприкладства?
– Нет, но он бы не удивился, учитывая, какие слухи ходят среди первокурсников о старостах.
– Вот как… – задумчиво произнес следователь и сделал пометку в ежедневнике. – Так почему ваш друг солгал? – Морозов поднял взгляд и пристально посмотрел на Василису. – Почему он сказал, что вы не были знакомы с потерпевшей?
– Он беспокоится обо мне. – Василиса не желала подставлять Богдана под удар, но надеялась, что благого намерения будет достаточно, чтобы следователь не думал о Вишневском в отрицательном ключе. – Я получила стипендию в этой академии каким-то невообразимым для себя образом. Чудо – и никак иначе. Счастливый билет в хорошее будущее. – Василиса досадно поджала губы и отвела взгляд в сторону, разглядывая вид из окна. – У меня тяжелая жизненная ситуация и определенные проблемы, которые делают невозможным общение с семьей. Если меня исключат, у меня лишь один выход: остаться на улице. – Она вновь посмотрела на следователя и шумно вздохнула: – Богдан не хотел, чтобы я вмешивалась в эту историю, поскольку не в моих интересах привлекать к себе излишнее внимание администрации академии. И правоохранительных органов, конечно же. Мне… – голос ее дрогнул. – Мне очень важно это место.
– Насколько мне известно, в период летних каникул студенты покидают кампус. Разве нет?
– В исключительных случаях по договоренности с администрацией стипендиаты могут жить на территории кампуса круглый год, подрабатывая на кафедре. – Василиса усмехнулась. – Удивительно, но этот исключительный случай вновь достался именно мне.
– А что именно послужило причиной конфликта между вами и Дубовицким Игорем? – Морозов не стал вдаваться в подробности личной жизни свидетеля, поскольку эта часть информации не являлась ценной для предварительного расследования. Праздное любопытство или человеческое сочувствие были неуместны с его стороны. В этом Морозов был уверен.
– Может, ревность… что Соня была близка с кем-то, кроме него, – Василиса неопределенно повела плечами. Она не лукавила и сама бы хотела узнать ответ на этот вопрос.
– Но, как я понял из показаний Дубовицкого, он не разделял чувства потерпевшей. Более того, относился к ним отрицательно. Разве нет? – Морозов удивленно вскинул брови.
– Кто знает, что у него творится в голове… – Колычева опустила голову.
– У потерпевшей могли быть иные увлеченности? Как вам известно, ее тело обнаружили в крыле, где расположены комнаты для парней. У нее мог быть кто-то помимо Дубовицкого?
– Сомневаюсь, но лучше бы у нее был кто-то другой.
– А дневник? – неожиданно для Колычевой спросил следователь. – Вам что-то известно о дневнике Василевской?
– Когда я приходила на крышу, всегда заставала ее за этим занятием. Она постоянно что-то записывала в своей тетради. В день нашего официального знакомства я спросила Соню о ней. Она сказала, что записывает стихи о любви. – Василиса тепло улыбнулась. – Творческая натура с тонкой душевной организацией, – вспомнила она слова Сони.
– Тетрадь со стихами? Не дневник?
– Это наверняка был дневник. Но люди не любят о таком распространяться. – Василиса заметила скептический взгляд следователя и решила объясниться, несмотря на то что эта информация касалась ее лично: – У меня было тяжелое детство. В особенности школьные годы. Я вела дневник, в котором хранила секреты. Многие из них были постыдными, и… – Василиса нервно провела языком по губам. Не желала говорить о сексуальных домогательствах отчима следователю. – Моя на тот момент лучшая подруга рассказала об этом в классе, и главный задира обнародовал записи для всей школы. – Василиса натянуто улыбнулась. – Урок для меня: секреты нужно держать в своей голове. Безопаснее места просто нет.
– Сочувствую. – Морозов был искренним. Дети подросткового возраста в любые годы были по-особенному жестоки к тем, кто проявлял слабость. Низко и подло. Не каждый ребенок смог бы справиться с подобным унижением и предательством. Но справилась ли девушка, сидевшая перед ним? В этом следователь отчего-то сомневался. – А что насчет брата Василевской? Матвея Зиссермана? Какие у них были отношения?
– Я уже говорила, что они не общались. Василевская вообще не общалась ни с кем из членов своей семьи. И причина мне неизвестна.
Возможно, неосознанно, но Соня много говорила о сводном брате. Так, невзначай, между разговорами обо всем и ни о чем в принципе, она вновь и вновь возвращалась к воспоминаниям о нем. Василиса знала, что в школе Матвей играл в футбол и даже хотел стать профессиональным спортсменом, но против решения отца идти не посмел. Его любимый цвет фиолетовый, а ненавистный – желтый. Каждую ночь в родительском доме он засыпал в наушниках под монотонные лекции по астрофизике и звездной астрономии. Матвей любил вставать раньше всех и есть на завтрак овсяную кашу, щедро сдобренную сгущенным молоком. У него была ужасно раздражающая привычка ритмично стучать по столу всем, что попадалось под руку, когда он был увлечен просмотром фильмов или корпел над учебниками. Соня всегда злилась, но никогда не делала замечаний.
Василиса знала о Матвее так много, словно сама прожила все детство рядом с ним. И без труда узнала его в ту новогоднюю ночь, ведь его фотография была в медальоне Сони рядом с фотографией ее покойной матери. Именно тогда Василиса поняла, как много брат на самом деле значил для подруги. Поэтому была уверена, что причиной их разлада являлся именно Матвей и никто другой. И, честно говоря, вмешиваться в их взаимоотношения не желала. Однако после очередной встречи с Соней накануне тридцать первого декабря, где она горько плакала, злилась на Игоря и впервые за долгое время с тоской вспоминала семью, Василису словно перемкнуло.
Почему, когда рядом с ней ее брат, Соня вынуждена защищаться самостоятельно и справляться со своими проблемами в одиночку? Почему он не мог заступиться за нее перед Игорем? Его широкая улыбка и звонкий смех зародили в Василисе какое-то едкое, липкое чувство. Тогда она перешла черту. Засунула свой нос в ящик с чужим бельем и более того – примерила его на себе. В ту ночь, оказавшись наедине, она высказала ему все и не заметила, как яркий громкий спор перешел в задушевный разговор до утра.
Как таковой договоренности между ними не было и быть не могло. Матвей ни о чем не просил, но Василиса рассказывала ему то, что могла себе позволить, и каждый раз видела благодарность в его глазах. Он хотел быть частью ее жизни, пусть и оставался в тени.
Колычева была тверда в своем намерении не рассказывать ничего про Матвея следователю, поскольку не сомневалась в его честности, преданности и безусловной братской любви. И невероятно жалела, что Василевская так и не узнала о том, что в ее семье был тот, кто искренне переживал, ужасно тосковал и безгранично любил.