Колычева умела дружить и не желала быть предателем. Однако любой ее выбор был заведомо неверным, потому что играл против того, кого она искренне считала и могла назвать другом. Если Богдан действительно виновен в смерти Сони, прямо или косвенно, Василиса не могла игнорировать это обстоятельство и делать вид, что ничего не произошло. С другой стороны, мертвые уже мертвы, и ничего нельзя изменить. Наверное, стоило позаботиться о живых.
– Ничего такого, – наконец выдавила Василиса, кривя душой. – Богдан очень спокойный и рассудительный человек. В друзьях особо не нуждается, но при этом достаточно общительный. Ему не составляет труда найти с кем-то общий язык, если в этом есть необходимость. – Она непроизвольно накрыла ладонью нагрудный карман. – Богдан может показаться немного странным, но он всегда таким был. Все мы со своими тараканами в голове.
– Это верно, – легко согласился Морозов, смотря на Василису с легким прищуром. – Все мы со своими тараканами в голове, Василиса Андреевна.
Колычева бесстыдно врала. Вишневский изменился со смерти Василевской. С каждым днем он становился более мрачным и отстраненным. Закрылся в себе, словно спрятался в панцире. Они все реже проводили время вместе – Богдан постоянно ссылался на занятость в учебе, прятался в литературном клубе или библиотеке, поздно возвращался в комнату. Короткие разговоры на отстраненные и бытовые темы. Быстрые совместные завтраки и редкие ужины. Вишневского в жизни Колычевой с каждым днем становилось все меньше.
– У Вишневского есть татуировка? – неожиданно поинтересовался следователь.
– Татуировка? – Василиса нахмурилась и мотнула головой. – Не знаю. На видных местах нет, а при мне он не раздевался, знаете ли…
Морозов усмехнулся, опустив ресницы, и потупил взгляд в страницы открытого ежедневника. Расспрашивать Колычеву о конфликтах Василевской с Авериной не имело смысла. Морозов узнал все, что хотел.
Морозов и Хомутов вновь остались вдвоем. Следователь сидел на полу, склонившись над кофейным столиком, и рьяно перелистывал материалы уголовного дела. Периодически возвращался к прочитанным страницам, делал какие-то пометки в ежедневнике и даже рисовал незамысловатые блок-схемы, смысл которых Хомутову был неясен.
Хомутов уже давно собрал технику в сумку и молча наблюдал за следователем, стоически борясь со сном. Он не переставал удивляться способности Морозова черпать энергию, когда внутренние ресурсы, казалось, были уже истощены. Следователь мог не спать несколько ночей кряду, но продолжал упорно работать, увеличивая огонь под котлом с серым веществом.
– И что все это значит? – Хомутов не смог сдержать любопытства.
– О чем ты? – сразу отозвался следователь, не отвлекаясь от очередного протокола допроса.
– Эта Колычева опять врет? – Хомутов с тихим вздохом прислонился к спинке дивана и обнял небольшую подушку, прижимая к животу. – Ее характеристика Вишневского разительно отличается от той, что была в показаниях Зиссермана. Вам так не кажется?
– Колычева не врет. – Морозов устало потер переносицу. – По крайней мере, не во всем.
– Значит, врет Зиссерман? – удивился Хомутов. – У меня сложилось о нем совсем иное впечатление.
– Это говорит о том, Алешка, – Морозов посмотрел на Хомутова, и уголок его губ дрогнул, – что Вишневский Богдан не тот, кем кажется.
– Притворяется хорошим мальчиком или, наоборот, плохишом? – бровь Хомутова изящно изогнулась в немом удивлении. – Зачем ему это? И какая связь между ним и Василевской? Они точно о двух разных людях говорят.
– Ну, связь, как выяснилось, все же была. Правда, природа ее неясна. Что плохо, так как именно в ней кроется мотив. Если, конечно, – Морозов выразительно посмотрел на Хомутова и высоко поднял брови, – именно Вишневский убил Василевскую. Но! Прежде нам нужно выяснить, кто такой Вишневский на самом деле. И копать придется глубоко. Очень глубоко…
– Нужно что-то искать про его отца? – Хомутов выдавил жалобный стон. – Не-е-ет… С этими богатеями одни проблемы.
– Хочешь узнать подноготную ребенка? Копай под матушку, – Морозов усмехнулся, закрыл материалы уголовного дела и шумно хлопнул ладонью по обложке. – Работы много, Алешка. Не кисни! Нужно подготовить много срочных запросов и поговорить с людьми вне этого кампуса.
Хомутов даже не шелохнулся. С тихой завистью наблюдал, как резво вскочил на ноги следователь, потянулся со счастливой улыбкой на губах и стал разминать спину, похрустывая затекшими позвонками. У Хомутова не было ни сил, ни желания просто встать с дивана – о работе и речи не шло.
– Давай-давай! Вперед, Алешка! – Сергей ловко закинул уголовное дело в рюкзак, а следом ежедневник с ручкой. Застегнул молнию и зычно пробасил себе под нос нараспев: – «Работай, работай, работай! Пчелой, заполняющей соты…»[10]
Хомутов лишь устало прикрыл глаза и жалобно застонал, хмуря брови. С нормальным сном он мог попрощаться на ближайшую неделю точно.
Около пяти часов вечера…
– Значит, ты ее послал, – сухо констатировал Дубовицкий, надевая защитные очки.
Горский плохо спал. Несколько ночей кряду он гонял в голове события того вечера, когда состоялся их последний разговор с Василисой. Низкая эмпатия не делала его глупцом. Святослав понимал, что слова, сказанные им, были достаточно резки и, возможно, немного обидны. Принимал и то, что из-за столь мрачного детства Колычева могла относиться к людям с явным патологическим недоверием. Меж тем Горский ощущал себя канатоходцем, который балансировал над пропастью, опасаясь каждого своего неосторожного слова и неверного действия. Он так не привык. Копируя привычное поведение людей, Святослав зачастую не мог донести то, о чем думал на самом деле, – это вызывало множество недопониманий и противоречий. Так он выбрал наиболее удачную модель поведения для себя: подавлять эмоции и чувства, дабы избежать неловкостей – что нередко возникали в прошлом, – но озвучивать свои мысли прямо, без каких-либо уловок.
– Вовсе нет. – Горский неторопливо надел перчатку с крагой на правую руку, продевая большой и указательный пальцы. – Она предложила уйти. Я не стал настаивать.
– Дай сюда, – с тихим вздохом произнес Игорь и схватил Святослава за запястье. Крепкие пальцы ловко обходились со шнурком, затягивая крагу на предплечье Горского. – Обычно так ведут себя, если хотят остаться. Нужно было поуговаривать немного. Дать понять, что тебе не плевать.
– Где логика? – Горский искренне удивился и размял пальцы в перчатке. – К чему такие сложности?
– В отношениях нет логики, Цветочек, – с усмешкой пролепетал Игорь и передал другу лук, а после выбрал еще один для себя. – Сплошные эмоции, условности, страхи и другие бесконечные загоны.
– И это ты мне говоришь? – резонно заметил Святослав и зацепил пальцами стрелу, ухватившись за оперение.
– Я и не отрицаю. – Игорь слегка ткнул наконечником стрелы Святослава в плечо. – Моя ситуация – отличный пример того, что в отношениях нет логики. И вообще… смысла в них тоже нет. Смысл есть только в сексе. – Игорь заметно оживился, переходя к более простой теме: – Вот у тебя, например, как давно было?
– Совсем придурок? – холодно поинтересовался Горский. – Какой секс?
– Жаркий, страстный, крышесносный. – Игорь неопределенно повел плечами. – На худой конец… – он едва заметно толкнулся языком в щеку и широко улыбнулся. От вульгарного жеста Святослав невольно сморщился. – Да брось! Не будь ханжой. Не первый день знакомы.
– Вот именно. Не первый день знакомы.
Горский встал лицом к мишени. Тонкие пальцы крепче обхватили рукоять лука. Острая стрела легла на тугую тетиву. Святослав прищурился, всматриваясь через оружейный прицел. Горский затаил дыхание, но не мог сосредоточиться на цели. Руки задрожали, а во рту вмиг пересохло. Сильный залп стрелы разрезал воздух – и попал в «шестерку» красного круга.
– Мазила! – тихо рассмеялся Игорь, заметив ошарашенный взгляд друга. – Макарова на третьем курсе?
– Игорь.
– Нет? – Дубовицкий поджал нижнюю губу и чуть склонил голову к плечу, вспоминая. – Балашова на втором? Нет?! Я знаю! Та девочка по обмену… Как же ее… – Игорь защелкал пальцами.
– Ты о сексе или об отношениях? – Горский не выдержал. – С Макаровой я встречался, но не спал.
– Три дня! – Игорь удивленно воскликнул. – Столько не встречаются.
– Сколько выдержала, столько встречался, – сухо отозвался Горский. – Закругляйся. Мне не интересно говорить об этом.
– Ладно-ладно. – Игорь поднял руки в примирительном жесте. – Если честно, я удивлен.
– Неужели…
– Да. – Игорь коротко кивнул и прицелился. Ему не требовалось много времени на концентрацию – выпускал стрелу практически сразу, не раздумывая. Сильный и точный залп. Игорь прищурился, вглядываясь в мишень. – В «яблочко»! – победно улыбнулся и перевел взгляд на Горского. – Складывается ощущение, что тебя вообще ничего не волнует в отношении Колычевой. Ты мне сам говорил, что отношения – это слишком сложно для тебя. А с ней… совсем все туго.
– Предпочитаю не предаваться бесполезной рефлексии. – Святослав уперся кончиком нижнего «плеча» в пол и посмотрел на Игоря, склонив голову. – Зачем сокрушаться над тем, что уже произошло?
– А как же «я просто буду игнорировать эти эмоции от незнания, и они сами пройдут»? – передразнил Игорь друга. – «Я не могу находиться в отношениях. Я уже через это проходил. Все бессмысленно». Или это все на словах, Горский? Думал, что будешь делать, если она в конечном счете прыгнет в твои объятия?
– Прыгну в ответ? – не раздумывая ни секунды, предположил Святослав с совершенно серьезным выражением лица.
– Ты… – Игорь не находил нужных слов.
Горский был совершенно искренним в своих суждениях. Игорь в этом не сомневался ни на йоту. Подобная прямолинейность временами была излишней, но именно она способствовала тому, что их дружба лишь крепла с годами. Святослав отрезвлял Игоря, позволял взглянуть на себя со стороны. Оценить более здравым взглядом. Без ненужных предрассудков и эмоций. Первое время, несомненно, было тяжело. Им обоим. Правдивые и колкие слова Горского нередко били по больному, а Игорь бил в ответ – он умел защищаться лишь с применением физической силы. На иные способы у него не хватало ни красноречия, ни терпения, а иногда и вовсе ума.