– Прости меня, – на выдохе произнес Коваленский, подойдя ближе. – Я не хотел, чтобы все так получилось.
Игорь несколько мучительно долгих секунд смотрел на Даниила, сведя светлые брови к переносице. Он казался спокойным, но на скулах бугрились тугие желваки, что так постыдно выдавали его истинное состояние. Игорь шумно и резко выдохнул, отвернулся, уперся ладонями в парапет и крепко сжал пальцы до белизны костяшек. Низко склонил голову. На шее под ярким светом палящего солнца сверкнула цепочка.
– Не понимаю, – наконец отозвался Игорь, – за что ты просишь прощения?
– Ты все прекрасно знаешь сам. – Коваленский подошел ближе, встал рядом, едва касаясь плеча. – Я читал дневник Сони. Там было много о ней, о тебе. О вас двоих. – Даниил почувствовал, как напрягся Игорь, и поспешил объясниться: – Не беспокойся, я никому не говорил и никому не показывал записи. Просто так вышло… Извини. Я сожалею о своем поступке и…
– О каком из? – перебил его Игорь и посмотрел на Даниила затравленным немигающим взглядом. – За то, что совал свой длинный нос в чужие секреты? За то, что у нас за спиной устроил притон для всяких мудаков, которые потом тобой помыкали? Ради чего? Ради бабок? – Игорь выпрямился и подошел почти вплотную. – За то, что повесил Василевскую, чтобы спасти свою шкуру?
– Прости… – еле слышно выдавил Даниил и неосознанно шагнул назад. – У меня не было выбора.
– Выбор есть всегда, Коваленский, – сухо ответил Игорь. – У тебя есть Горский, есть… я. Другие старосты, в конце-то концов. Ты мог попросить помощи у любого из нас. Думаешь, вопрос с твоим обучением не был бы нами решен? – Игорь накрыл ладонями лицо и глухо простонал: – Ты просто придурок, Дань… – он скользнул ладонями выше, зарылся пальцами в волосы на макушке.
– Я не хотел быть кому-то обязанным, – Даниил криво усмехнулся. – У меня еще есть гордость.
– Гордость… О какой гордости ты говоришь? – губы Игоря растянулись в странной, неестественной улыбке. Он склонил голову к плечу, посмотрел внимательно и пытливо, пытаясь поймать взгляд Даниила, что тот так рьяно пытался отвести. – Ты превратился в игрушку в руках Меркулова и его шайки. Думаешь, ты владел ситуацией? Чушь… Он теперь тебе жизни не даст. Ты думал о том, как пройдет твоя магистратура?
– Это уже неважно, – тихо выдохнул Коваленский и снял очки, позволив им повиснуть на цепочке. Устало потер пальцами переносицу. – Получу диплом бакалавра и забуду об этом месте, как о страшном сне. Осточертело все…
– Вот как?.. А как же Святослав Андреевич? – с иронией в голосе спросил Игорь. – Ты же поступил сюда из-за него. Со школы таскаешься за ним, как бездомный пес, – он тихо усмехнулся и прислонился к парапету, скрестив руки на груди.
Коваленский не сдержался и заливисто рассмеялся. Светлые волосы скользнули по плечам и скрылись за спиной. В этом смехе не было ни радости, ни веселья – лишь горечь и разочарование. Он прекратился неожиданно. Резко. Словно потух. Изящные пальцы торопливо скользнули под глазами, и Даниил шумно выдохнул, пытаясь успокоить вдруг сбившееся дыхание. Сердце предательски сжалось.
– Кажется, он больше во мне не нуждается.
Голос чуть дрогнул, но Игоря это не смутило. Ему нечего было возразить на слова Коваленского. Горский и правда никогда и ни в ком не нуждался по-настоящему. Скорее наоборот – это он был тем, в ком искали убежище другие. Невзирая на низкий уровень эмпатии и неспособность сопереживать, Святослав умел найти нужные слова. Рядом с ним эмоции утихали, угасали, словно спичка, и густой туман, что обволакивал здравый рассудок, рассеивался. Рядом с ним все казалось простым и предельно ясным.
– Ты должен был прийти ко мне тогда, когда нашел Соню…
– И что бы ты сделал? – горькая усмешка сорвалась с губ Даниила. – Я… я испугался, понимаешь? Не каждый день видишь мертвых людей. Меркулов и Карповы… Они бы отмазались… А я?.. Все бы повесили на меня.
– Как видишь, они не отмазались…
И все же как бы поступил Игорь, если бы в тот вечер Коваленский появился на пороге его комнаты? Помог бы или обвинил? Были ли у Коваленского причины доверить Игорю столь большой и важный секрет? Конечно, нет.
Они никогда не были близки и с натяжкой могли назвать друг друга приятелями.
Неведомое ранее чувство, такое несвойственное для Игоря, затопило сознание. Действуя исключительно на ярко вспыхнувших эмоциях, он шагнул вперед и заключил Коваленского в крепкие объятия. Чуть грубо, болезненно сжимая хрупкие плечи, прижал к себе и склонился, опаляя ухо горячим дыханием:
– Прости, что тебе пришлось пройти через это одному.
Коваленский, который все это время стоял словно вкопанный, ошарашенно уставившись в одну точку перед собой, вдруг отмер. Сомкнул руки за спиной Игоря, сжал в пальцах мягкую ткань рубашки и спрятал лицо в широком плече.
– Спасибо… Правда, спасибо.
Спустя два часа. Начало конкурса
Игорь шел усталой неторопливой поступью по пустому коридору, едва освещенному теплым светом бра. Он вновь сбежал от суеты и шумной толпы, что собралась на территории кампуса и не желала умолкать, взвывала каждый раз с новой силой, когда на сцену выходил очередной «одаренный», раздражавший Игоря до скрежета в зубах. Он не мог предаваться всеобщему веселью. Не мог заставить себя думать о чем-то столь обыденном и ничего не значащем. Это было выше его сил.
Крепкие пальцы небрежно освободили пару верхних пуговиц из петель, одернули ворот и обнажили медальон, что обжигал кожу расплавленным свинцом. Игорь тряхнул начатую пачку сигарет, подушечками пальцев постучал по дну, выбивая одну из них. Губы сомкнулись на пробковом фильтре. Дубовицкий чувствовал себя крайне опустошенным. Он искренне хотел, но не мог испытывать ненависти к Аверьянову. Не пытался анализировать содеянное им и, честно говоря, не желал ничего знать, оградив себя от подробностей.
Игорь ощущал горькое, тяжелое чувство вины. Странные мысли о том, что он был как-то причастен к произошедшему, роем вились в голове. Если бы он не оттолкнул Василевскую так категорично и болезненно… Если бы попытался дать шанс ей… им обоим… Если бы проявил больше понимания и заботы… Хватило бы у него смелости и сил идти дальше, крепко сжав в ладони хрупкую кисть? Может быть, катастрофы получилось бы избежать? Возможно, у Сони не было бы ни желания, ни времени интересоваться чужой жизнью. Эти нескончаемые вопросы разъедали сознание Игоря, словно азотная кислота.
– Кого я обманываю?.. – прошептал Игорь и тихо усмехнулся.
Зажигалка щелкнула, опаляя огнем сигарету. Глубокий вдох. Медленный выдох. Сизый дым просочился через нос. Игорь вошел в пустую мастерскую и запер за собой дверь. Прижался спиной к темному дереву, запрокинул голову, сжал в зубах тлеющую сигарету и устало прикрыл глаза. Щемящая тоска подступила к горлу. Воспоминания ярким калейдоскопом вновь и вновь всплывали в сознании, а боль, словно ядовитая змея, сильнее смыкала свои холодные кольца вокруг шеи.
– Черт… – прошипел Игорь и торопливо провел кулаком по щеке, почувствовав, как на языке вдруг стало солоно.
Игорь спешно оттолкнулся от двери и подошел к полотну на стене. Работа, которую он переделывал не единожды, забывая о здоровом сне. Картина, которую он написал, игнорируя техническое задание декана. Россыпь незабудок, ирисов, колокольчиков и… крупных небесно-синих полевых васильков. В тот момент он переживал гамму чувств: от холодной злости до душевного опустошения. Невзирая на сомнения и зыбкое чувство вины, Игорь понимал, что поступил верно, прекратив эти отношения. Эта истина, столь простая и горькая, помогала заглушить осознание потери. Игорь не желал обманывать самого себя. В этом просто не было смысла.
– Прости, Василек. – Ладонь накрыла медальон чуть ниже ключиц. – Я не смог полюбить тебя так, как ты того заслуживала.
Игорь сомкнул пальцы, крепко сжал совиную голову и резко дернул рукой. Замок сломался. Серебряная цепь юркой змеей скользнула по шее и повисла на ладони. Подарок, что являлся невыносимым бременем. Память, что не отпускала, тяжелым якорем тянула вниз. Вещь, которую он более не имел права носить.
Спустя полчаса…
Василиса стояла у сцены и сосредоточенно регулировала ремни на плечах. Она страшно нервничала, ведь это было ее первым выступлением, не считая нескольких школьных мероприятий в прошлом. В последний месяц Василиса много репетировала, но не столько ради победы, сколько из стремления занять мысли и не думать о произошедшем. Не оставляла себе свободного времени.
В тот вечер, когда Вишневский, а как позже выяснилось, Аверьянов, не вернулся более в свою комнату, Колычева поняла все без лишних объяснений. Где-то на периферии сознания она допускала едкую мысль о том, что Аверьянов был причастен к смерти Василевской. Однако не желала воспринимать ее всерьез. Словно запрещала себе думать об этом.
Эмоции захлестывали Василису. Она чувствовала себя обманутой, поскольку не могла смириться с тем, что так непоправимо ошиблась в человеке, которому доверилась, с кем обсуждала личные тайны и делилась переживаниями. Она чувствовала себя покинутой, поскольку осталась совершенно одна, потеряла двух близких людей. Она негласно именовала себя маленьким предателем: с одной стороны, так слепо доверяла человеку, который лишил жизни ее подругу; а с другой – пыталась оправдать Аверьянова перед собой. Получалось скверно, но все же… Василиса не могла противиться этому желанию.
– Нервничаешь?
Колычева была так погружена в собственные мысли, что не заметила чужого присутствия. Вздрогнула и резко развернулась на голос.
– Точно как в нашу первую встречу, – Емельянов тепло и коротко рассмеялся. – Тогда я тоже тебя напугал.
– О!.. Прости. Просто волнуюсь, – нервно улыбнулась Василиса. – Совсем немного.
Роман понимающе кивнул, стянул с плеча ремень, и Василиса увидела скрывавшийся за его спиной черный футляр. Это был футляр для саксофона.
– Как и обещал – это твой подарок, – сказал Емельянов и ободряюще накрыл ладонью ее плечо, мягко сжал пальцы. – Не волнуйся. Я буду рядом.