– Вы сказали, что потерпевшая была нелюдима. Никогда не встречали ее в компании кого-либо? Уверены? – решил уточнить следователь.
– Да. Хотя… – Дао подняла глаза к потолку и шумно вздохнула. – Один раз я видела ее в компании Василисы Колычевой. В середине декабря. Мы в тот день выбирали Тайного Деда Мороза. Они достаточно мило общались…
– С Василисой Колычевой? – Морозов хмыкнул. – Вы уверены?
– Конечно, но на мой вопрос, как давно они знакомы, Василиса ответила, что они не близки.
– Вот как… – Морозов рассеянно почесал кончик носа и тихо шмыгнул. Шумно хлопнул по коленям. – Что ж! Простите, но я должен буду вас допросить под протокол. Нужно будет рассказать все это еще раз. Надеюсь, вы понимаете?
– Да, – Дао уверенно кивнула. – Но, прошу вас, мои показания могут остаться в секрете от Авериной? Знаете ли… – Дао немного стушевалась и смущенно потерла шею. – Я ее немного побаиваюсь.
Морозов шумно вздохнул и закивал головой, ободряюще улыбнувшись. Плечи Дао, что все это время были напряжены, заметно расслабились.
Спустя час…
Морозов сидел напротив Вишневского и вслушивался в ритмичный стук клавиш. С начала допроса Вишневский лишь единожды, может, дважды взглянул в глаза следователю, словно намеренно избегал зрительного контакта. На некоторые вопросы он отвечал с большими задержками, будто пытался придумать более правдоподобный ответ, что немного раздражало Морозова, поскольку он прилагал колоссальные усилия, чтобы не уснуть в разгар следственного действия.
– Так как вы, говорите, познакомились с потерпевшей и при каких обстоятельствах… – следователь сделал небольшую паузу, пытаясь вспомнить полное имя студента, – Богдан Станиславович? – выдавил он с трудом.
– Я же уже говорил, – раздраженно ответил Вишневский и закатил глаза. – Мы с Василевской знакомы не были, по крайней мере лично.
– В нашу первую встречу вы говорили, что ни вы, ни Василиса Колычева с потерпевшей знакомы никогда не были, – резонно заметил Морозов, заглядывая в свой ежедневник. – Протоколы же свои читали и подписывали.
– Разве? – отстраненно спросил Вишневский и обратил взор в сторону окна. – Колычева ответственна за свои показания, а я за свои. – Он вновь посмотрел на следователя, слегка поджав губы. – Я с Василевской знаком не был. Повторяю еще раз.
– Допустим, – нехотя согласился Морозов и закинул ногу на ногу. – Почему вы поступили именно на архитектурный факультет? – неожиданно спросил Морозов.
– Что, простите?..
– В начале допроса, когда я устанавливал вашу личность, вы упомянули вскользь, что ненавидите этот факультет и не особо любите живопись, – следователь удивленно приподнял брови и поджал нижнюю губу. – Так почему?
– Я не сам его выбрал, – в голосе Вишневского послышались раздраженные ноты. – Я люблю литературу и языки. Мне это ближе.
– Вот как… Что предпочитаете из литературы?
– Что?.. – Вишневский немного растерялся, затем небрежно повел плечом и отвел взгляд. – Мне нравится зарубежная классика. Марк Твен, например.
– Разве его книги не рассчитаны на школьников? – следователь едва заметно усмехнулся, когда заметил раздраженный взгляд Вишневского. Что-то в этом парнишке ему не нравилось: он казался каким-то скользким и скрытным. Эта мысль не давала Морозову покоя, именно по этой причине он хотел разговорить его. Позволить расслабиться и немного раскрыться. Обычно разговоры на отстраненные и интересующие свидетелей темы помогали наладить контакт. – Я думал, студенты уже переросли эти истории.
– Тот факт, что его герои подростки, не делает его литературу детской. – Вишневский шумно фыркнул, и Морозов улыбнулся. – «Приключения Тома Сойера» про трудного и асоциального подростка. «Приключения Гекльберри Финна» – буквально книга о борьбе с расизмом. Да и многие другие. Достаточно невежественно с вашей стороны говорить, что эти книги «детские». Некоторым взрослым стоило бы чаще читать.
– И какая же книга вам особенно близка? – Морозов решил пропустить мимо брошенную в него шпильку.
– «Принц и нищий», возможно, – Вишневский раздраженно поджал губы и посмотрел в окно. – Мы с Томом достаточно похожи. Оба чувствуем себя не совсем в своей тарелке.
– Вы сейчас говорите об архитектурном факультете или… – Морозов озадаченно взглянул на свидетеля и приподнял бровь, когда тот рассеянно взглянул на него.
– Кажется, этот разговор не относится к делу, – спохватился Вишневский. – Что-то еще?
Морозов не мог не согласиться с подобным утверждением, поскольку вопросы личного характера, не касающиеся потерпевшей, действительно не имели значения для дела и вообще были неэтичными. За долгие годы работы в следствии Морозов не единожды сталкивался с ситуациями, в которых должен был проявлять ненавистные ему качества, такие как несдержанность, манипулятивность, безразличие. Вместе с тем продолжал бороться, защищая внутренние убеждения от внешнего циничного воздействия.
– Хочу еще кое-что уточнить. – Морозов медленно выпрямился и перелистнул пару страниц в ежедневнике. Некоторое время он всматривался в исписанный им лист и ритмично стучал по поверхности ручкой. – Вам известно что-то о дружбе между Колычевой и потерпевшей?
– Нет. – Вишневский провел пятерней по волосам, убрал медные мягкие локоны со лба. – Я уже говорил и повторю снова. Василевскую я не знал. С Колычевой мы просто знакомые и не особо близки. Да, – Вишневский кивнул, – мы нередко проводим вместе свободное время, например, играем в шахматы. Но не более.
[Воспоминания Вишневского, не отраженные в показаниях – Декабрь.
Год поступления Колычевой, 2022–2023]
В вечернее время в общежитии было тихо. В общей гостиной в свете новогодних гирлянд несколько студентов уютно устроились в мягких креслах напротив растопленного камина и читали книги.
Спрятавшись за нарядной хвойной красавицей, Вишневский и Колычева сосредоточенно играли в шахматы. Деревянные фигуры лениво перемещались по клетчатой доске. Богдан ходил более уверенно, не медля, а Василиса, напротив, предпочитала дольше думать над каждым своим ходом.
Вот и сейчас, после нескольких минут раздумий, Василиса сделала ход ладьей.
– Ты знала, что первые шахматы были придуманы в Индии и назывались «чатуранга»? – с улыбкой спросил Вишневский и переместил своего коня на новую позицию.
– Нет, – усмехнулась Колычева, понимая, что теперь ее фигура находится под угрозой. – Забавное название.
Она решила вернуть свою ладью на изначальную позицию, чтобы защитить от возможной атаки.
– Кстати! – воскликнул Вишневский, подавшись вперед и сложив руки на столе, словно первоклассник. – Давно хотел спросить. Почему ты решила поступить на факультет скульптуры? Мне казалось, тебе больше архитектурный подходит.
– Мой отец был столяром, – Василиса отзеркалила позу Богдана и широко улыбнулась. – В свободное от работы время он любил вырезать различные фигурки из дерева, – она задумчиво хмыкнула и опустила взгляд на доску. – Они были очень красивыми. Мне нравилось смотреть, как он работает. Когда мне было восемь лет, он подарил мне небольшой набор для резьбы по дереву. – Василиса уперлась локтями в стол, сопровождая слова незамысловатыми жестами.
Василиса задумчиво коснулась указательным пальцем деревянного коня, осторожно раскачивая его на доске. На ее лице расползлась слабая улыбка. По всей видимости, воспоминания, связанные с отцом, были светлыми и счастливыми, но в то же время грустными.
– Он учил меня резьбе и тому, как распознавать древесину. Например, – Василиса подхватила коня двумя пальцами и покрутила его на уровне глаз, – эта фигурка черного цвета, но она не покрыта краской, и у нее четко выраженная текстура. Гладкая, однородная, с мелкими порами. – Она положила ее на ладонь, взвешивая. – Она тяжелая. Достаточно тяжелая для шахматной фигуры. – Василиса вновь сжала голову коня большим и указательным пальцами и постучала по «туловищу» коротким ногтем. – Звук глухой. – Затем приблизила ее к носу, сделала глубокий вдох и смежила веки. – Аромат слабый и приятный. – Колычева открыла глаза, взглянула на Вишневского и широко улыбнулась, когда заметила его озадаченный взгляд. – Почти уверена, что это эбеновое дерево.
– Поразительно, – искренне восхитился Вишневский. – А я думал, ты с отчимом живешь, – неожиданно вспомнил он.
– Все так, – Василиса заметно скисла и вернула коня на шахматную доску. – Мой отец погиб, когда мне было двенадцать лет – зарезали какие-то хулиганы, когда он ночью возвращался домой. Матушка очень горевала. Горевала так сильно и слепо, что спилась, напрочь забыв о моем существовании. – Она поджала губы в тонкую линию, продолжая буравить взглядом доску. – Потом в ее жизни появился мужчина, – она горько усмехнулась, взглянула на Вишневского и обвела указательным пальцем вокруг своего лица, – маргинальной внешности.
Колычева замолчала и посмотрела куда-то в сторону, мимо плеча Вишневского. Богдан внимательно наблюдал за ней, боясь задавать лишние вопросы, опасался затронуть кровоточащие раны, которые спустя годы, как правило, продолжали нещадно болеть. Вишневский знал об этом не понаслышке.
– Она стала пить меньше, окрыленная тошнотворной любовью, практически целовала омерзительные стопы этого ублюдка. Господи, – прошептала Василиса и рьяно растерла лицо ладонями. – Я так ненавидела ее в тот период. Думала, что она предала отца.
– Ты из тех детей, кто думает, будто если родители порознь, то должны прожить всю жизнь в одиночестве? – осторожно поинтересовался Вишневский, возвращая свои фигуры на первоначальные позиции.
– Что? Конечно, нет, – возмутилась Колычева и откинулась на спинку стула. – Просто этот мужчина был недостоин ее. – Она последовала примеру Вишневского и потянулась к своим фигурам. – Но спустя время я поняла, что это она была недостойна моего отца. В тот момент, когда она стала закрывать глаза на то, что ее сожитель делал со мной, игнорируя все мои мольбы о помощи, – она умерла для меня.