Взять те же красные трусы, одетые поверх синих трико, ставшие символом целой эпохи. Эпохи фанатов супермена. А ведь все началось с того, что в сороковые годы в одном из первых комиксов в типографии просто напортачили с чернилами, и герой получился с красной задницей… А читателям этот образ понравился. И только спустя семьдесят лет киношники догадались, что надевать нижнее белье все же стоит под, а не на суперкостюм.
Вот и сейчас решила воспользоваться мудростью бабули и, вместо того чтобы покаяться, сиганула с места в карьер.
— Я жду благодарностей! — начала я в тоне исторички Марьи Ивановны, отчитывающей прогульщика Петечку.
Эльф закашлялся. Я же, спеша закрепить успех, добавила:
— Я спасла двух ваших матросов, уговорила Смерть за символическую мзду отсрочить их уход в небытие. И что я получаю вместо благодарности?
Упертые в бока руки на манер жинки, поджидающей со скалкой своего загулявшего благоверного, сварливый тон, взгляд с укоризной. На многих людей бы подействовало, заставив стушеваться. Вот только капитан человеком не был. Он был сволочью. Ушастой эльфячьей сволочью, поскольку, справившись с удивлением, жестко припечатал:
— Мне плевать, что вы там себе нафантазировали, барышня. Говорят, душевнобольным может не только смерть примерещиться, но и второе пришествие огненных вьюг. Но из-за вас я упустил лича! А это триста золотых!
Не знаю, из-за чего я разозлилась больше: из-за того, что Рихейнэль не поверил ни одному моему слову, или из-за того, что жизнь матросов он ценил меньше духа давно умершего мага. А может, из-за того, что мой сердечный порыв грозил мне же нехилым долгом?
— Ну не я же отпустила аркан.
— Когда кусают за зад, тяжело удержать в уме плетение силовых линий, — парировал эльф, а потом словно спохватился: — Так вы видели магические путы?
— Да, — выдавила я из себя, вновь ощущая, как у меня под волосами начинают копошиться жуки. Здоровые такие, перебирают своими лапками, норовя зарыться поглубже в мозг. Непроизвольно вырвалось: — Не смейте!
Боль, отчаяние, ощущение беспомощности, словно тебя раздевают донага на потеху пьяной толпе, сплелись в тугой клубок влюбленных змей, пробежали по жилам, заискрились на кончиках пальцев и слетели с рук двумя зелеными молниями.
Приложило эльфа знатно. Даже стул под ним решил, что свой срок он отслужил и пора бы ему на пенсию. Оттого и развалился на части.
Остроухий же ошалело замотал башкой, а из благородного носа потекла кровь.
— Что же ты не сказала, что поцелована Смертью?! — прогнусавил он, зажимая перебитую переносицу.
— Кто? — очумело переспросила я, силясь понять, что же такое только что выдала.
Неужто это от крысиного укуса?
— Некромантка, чтоб тебя! — прошипел эльф. — Всем ведь известно, что властелинами тьмы становятся либо по праву рождения, либо если тебя поцеловала сама Смерть. На истинно рожденную вы, лесса, — последнее слово он протянул с издевкой, — не тянете. Но я и подумать не мог, что вы уже изволили умирать. Прошедшие смерть обычно выглядят иначе.
— Так вы мне верите? Что это был не бред сумасшедшего и я вчера действительно разговаривала со Смертью? — начала я гнуть свою линию.
Раз признал, что я с костлявой в тесных целовальных отношениях, может, и с тем, что сам виноват в улете лича, согласится?
— Верю, — выдохнул эльф. И не успела я обрадоваться своему таланту дипломата, как он припечатал: — Таких качественных галлюцинаций, как у вас в мозгу, не бывает. Это надо именно пережить.
«Вот ведь телепат хренов! Не поверит, пока в мозгах не проверит!» Судя по всему, я опять думала очень громко: кончики острых ушей заалели. Ну и пусть знает, что я помыслила о нем. А триста золотых он фиг на меня повесит.
Вторя моим мыслям, капитан, вставая и все так же задирая голову вверх, чтобы остановить кровь, прогнусавил:
— Сто пятьдесят золотых — дороговато за жизнь никчемного матроса.
Может, мне и показалось, но в этом его сварливом «никчемном матросе» сквозила тщательно скрываемая за досадой… благодарность?
— А мудрецы говорят, что любая жизнь бесценна, — парировала я скорее по инерции.
«И почему о бабушкиных заветах я вспоминаю опосля?» — подумала с запозданием, когда слова уже слетели с языка; умная женщина тем и мудра, что умеет вовремя глупо промолчать. И что мне стоило попридержать язык? Зато у эльфа этот самый орган был как бритва. Не иначе мужчин в этом мире учат специально оставлять последнее слово за собой.
— Эти ваши мудрецы, видимо, никогда не бывали на невольничьем рынке в Харуме. Поверьте, там жизнь любого оценят с точностью до гнутого медяка. И если это сделают не торговцы рабами, то наемные убийцы.
Мне так и хотелось съязвить про вилку цен: какова разница между жизнями двух матросов и лича, но я сдержалась. И вовремя. Эльфус выпрямился и, бросив на меня изучающий взгляд, веско произнес:
— Только истинные некроманты способны видеть Смерть. То, что вам удалось договориться с ней и обменять жизни моих матросов… Будем считать, это был первый и единственный раз, когда я вам прощаю долг. Но чтобы впредь подобного не повторилось, до конца плавания вы будете находиться под арестом.
Как позже выяснилось, слова капитана с делом не расходились: меня заперли в моей же каюте, выходить из которой отныне я могла только под надзором. Спасибо хотя бы еду давали. Культурный же досуг был представлен тремя старыми газетенками и Энженией. Кстати, крыса оказалась кладезем полезной и океаном бесполезной информации. От нее я смогла узнать кое-что об устройстве мира. Правда, данные крысявки могли устареть примерно лет на триста — именно столько провела душа ее хозяина, скитаясь по дорогам первозданной мглы, прежде чем ее выдернули и заставили служить тягловой лошадкой дирижабля.
Из бесед с фамильяром я поняла, что меня угораздило попасть в империю Трейгор, простиравшуюся от коварных огненных впадин запада до восточной границы, которую подпирал край горной гряды, а где оной не значилось — имелись весьма активные соседи. Один, весьма могучий и жадный до новых земель сопредельник, нет-нет да и начинал очередной военный поход, дабы трейгорцам не было скучно.
Север радовал вечной мерзлотой белых снежных пустынь. С юга же империя имела лоскуток выхода к Багровому океану, а остальная часть пестрого политического одеяла пограничья была усыпана яркими пятнами малых государств. Причем как человеческих, так и нелюдей.
Держава была могучая и внушительная. Если неприятель и решит завоевать империю, надо очень постараться: горы переплыть, океан перелезть, при этом не замерзнуть и не поджариться. А то и вовсе осуществить невероятное — помириться с соседями для объединения сил. А вы видели где-нибудь братающихся эльфа и орка? А вампира и древесника, что из осиновых рощ? То-то же.
В общем, проще с Трейгором дружить. Зато у столь обширной державы имелся весьма существенный недостаток: мертвые пятна. Похоже, это своеобразные чернобыльские зоны, где нет ничего живого. Зато мертвое чувствует там себя вполне привольно.
Как рассказала моя хвостатая сокамерница, некоторые маги, особенно ратующие за биоразнообразие и возможность под шумок открытия очередного вида зомби выбить себе внеочередную премию, даже создали черную книгу исчезающих видов умертвий…
За расширением кругозора через крысявкины воспоминания я и коротала время путешествия. Питала мозг знаниями, облагораживала тело вынужденной диетой из овсяной каши, которую местный кок отчего-то очень любил, и считала дни. До Эйссы, судя по ответам стражников, оставалось лететь около недели, когда дирижабль замедлил ход и пошел на снижение. Узнать о последнем было проще простого: если закладывает уши и пол начинает уходить из-под ног, ответ напрашивается сам собой.
«Заходим в очередной порт», — так прокомментировала крысявка. Стоянка длилась не больше часа и была бы ничем не примечательна, если бы не одна деталь: прежде чем дирижабль вновь поднялся к облакам, я обзавелась соседом, поселившимся в каюте через стенку.
О новом постояльце сообщил сначала скрип половиц, а потом — надсадное пение несмазанных петель и уважительный комментарий старпома:
— Располагайтесь, крауф.
Нам с напарницей стало любопытно, с кем так почтителен пройдоха гном?
Нет в мире силы, способной противостоять женскому любопытству. Спустя три часа, в течение которых из-за стены не доносилось ни звука, я занималась тем, что выколупывала из доски сучок. В ход пошли умыкнутый однажды во время ужина столовый нож и шпилька из собственной прически.
Когда же в углу каюты появился глазок и я прильнула к нему, чтобы узнать, кто же этот таинственный крауф, меня ждало потрясение.
ГЛАВА 3
На кровати на животе лежал, раскинув черные крылья, мужчина. Но даже не это поразило меня больше всего. Из здоровенной рваной раны на его боку сочилась кровь, пропитавшая уже всю простыню.
Поначалу мне даже показалось, что этот крауф мертв, столь неподвижен он был. Да и сама поза (рука вывернута под немыслимым углом: еще немного, и лучевые кости выскочат из сустава) свидетельствовала о том, что не просто так нежится на ложе крылатик. Но пригляделась повнимательнее и поняла: таки живой. Едва заметно дышит.
Первым порывом было помочь. Хотя бы позвать тех, кто перевяжет рану истекающему кровью. Но я волевым усилием заставила себя отринуть малодушные мысли о помощи ближнему. Научена уже горьким опытом. И если совесть, которая потом непременно меня будет грызть, еще можно накормить благими намерениями, как милостыней нищего (а не держать впроголодь, чтобы уж совсем заела), то отнимать у Смерти положенное ей по праву… Не всякая костлявая взятку возьмет, вдруг попадется неподкупная?
Крыса же, до этого момента составлявшая мне компанию, куда-то убежала, едва ее любопытный нос сунулся в мой глазок. Местом, в которое дезертировала компаньонка, оказалась соседняя каюта. Я наблюдала, как крысявка, ловко перебирая лапами и используя хвост как оплетку, взобралась по ножке кровати, устроилась в изголовье и стала внимательно разглядывать крылатого.