— Ладно, приятель. Тебе, наверное, достаточно.
— «Наверное достаточно» не обязательно означает «достаточно». Или ты имеешь в виду, что «достаточно» означает «слишком много»? Или, может, ты полагаешь, что «достаточно» значит «хорошо», а «от добра добра не ищут»? Не могу сейчас вспомнить, кто это сказал, но точно знаю, что не я: «Жизнь такова, какова она есть». С другой стороны, я не сомневаюсь, что именно Виль Шекспир написал: «Хватит, как ежевики», — что просто другой хитрый способ сказать «достаточно». Ты не согласен?
Высокий мужчина отодвинулся вместе со стулом от Формана, наклонился над своим столом:
— Мексиканцы никогда ничего не смогут достичь, потому что они не способны мысленно представить себе позитивные результаты напряженной работы, результаты образования, бережливости и экономии…
— Mucho[69] дерьма, — бодро прокомментировал сказанное Форман. — Какие вообще позитивные результаты приносила бедному мексиканцу его работа? Испанцы убивали его. Французы сделали из него раба. Гринго просто эксплуатировали его.
— Приятель, — сказал высокий, — иди домой.
— Дерьмо и дерьмо в квадрате…
Гигант задвигался с удивительной скоростью, одним быстрым и плавным движением вскакивая со стула, повертываясь кругом и коротким молниеносным замахом вонзая свой бугристый кулак в висок Формана. Форман не сделал попытки избежать удара. Кулак нападавшего достиг своей цели, и Форман упал. Кто-то завизжал, послышался звук отбрасываемых стульев. Форман криво улыбнулся, срыгнул и отключился.
— Этот чертов дурак даже не попытался дать сдачи, — сказал высокий мужчина.
— Не бери в голову, Дьюк… Он сам напросился. Ты просто дал ему то, чего он хотел. И все счастливы.
Форман открыл глаза. Кромешная тьма. Он испугался. Он подумал, что плохо себя вел, как-то гадко обидел Ивлен Маккартер, живущую в соседнем доме, что его отругали, потом отшлепали, потом отослали в его комнату. И он сидел в ней, остался без ужина и мечтал отомстить своей матери, мечтал, чтобы она умерла… И она умерла. А Пол знал, что в этом его вина, что он несет ответственность за это. Ему до боли хотелось рассказать обо всем кому-нибудь, но он так никогда не смог собраться с мужеством и открыть свою страшную тайну.
Тут он вспомнил, что уже больше не маленький мальчик, он осознал реальность смерти своей матери, он знал, что ему не в чем чувствовать себя виноватым. Форман сел и сделал попытку определить, где он находится. Из темноты всплыли воспоминания и набросились на него: бар для туристов, текила, здоровяк-американец с быстрым ударом. Форман застонал и откинулся назад.
Зажегся свет.
— С вами все в порядке?
Форман различил перед собой какую-то фигуру. У кровати стояла женщина и смотрела на него сверху вниз. На ее тонком нервном лице застыла, словно приклеенная, улыбка, а руки, не останавливаясь ни на секунду, все время находились в движении.
— Ох, Бог ты мой, — сказала она. — Наверное, ужасно себя чувствуете. Я сама тысячу раз была на вашем месте. Я поставила кофе…
Форман сел. У него было такое ощущение, будто его голова одновременно сплющилась и промокла насквозь.
— Где..?
— В моей квартире. Здесь с вами ничего не случится. Туалет дальше по коридору, если вам понадобится, — закончила она так, как нужно.
Внезапно и необъяснимо охваченный приступом безнадежности и отчаяния, Форман проковылял в указанном направлении, долго возился с ширинкой, долго ждал, пока в унитаз не упадет струя. Застегнув брюки, он промыл глаза холодной водой, тщательно стараясь не смотреть в зеркало над раковиной, как будто это было не покрытое амальгамой стекло, а окно в преисподнюю. Он вернулся в комнату.
Она сидела на кушетке. Застиранный розовый халат, худощавая женщина, возраст около тридцати пяти. Ее рука дотронулась до крашеных рыжих волос, и она улыбнулась.
— Меня зовут Хетти Паркер.
Форман сказал ей свое имя.
Она наполнила две чашки кипящей водой из глиняного кувшина.
— Извините, у меня только растворимый.
— Замечательно.
— Покрепче, я догадываюсь.
— Пожалуйста.
Он сел рядом с ней на кушетку, сжав чашку в ладонях и грея о нее руки.
— Это еще ничего, — нарушила молчание женщина. — Я хочу сказать, вы бы могли проспать всю ночь.
— Это вы одна меня сюда тащили?
Она с гордым видом кивнула.
— Вы немного передвигали ногами, и я нашла такси. Таксист помог мне завести вас в квартиру.
Форман отпил немного кофе.
— Спасибо.
— Я не могла оставить вас там, на полу. Этот мужчина, здоровяк, он ударил вас, когда вы не смотрели на него.
Форман снова увидел кулак: он становился все больше и больше, потом взорвалось в виске.
— Вы просто перебрали, вот и все, — продолжала она объяснять. — Вы не хотели причинить никому вреда. Ему не следовало вас бить.
Он допил свой кофе, и она снова наполнила его чашку.
— Я видела, как вы входили в бар, — застенчиво сказала она. — Таких мужчин, как вы, женщины всегда замечают.
— Гм.
— О, да. Все дело в вашем лице. Оно какое-то сломанное и интеллигентное одновременно… простите, конечно, если я что-то не так сказала. У вас необычное лицо.
Он поднял на нее глаза. Она одна из ходячих больных, это ясно. Ему следует поговорить…
— Я здесь живу, — продолжила женщина. — В Акапулько. Мне кажется, это должно звучать забавно.
— Почему?
— Ну, некоторые мужчины, вы знаете, они думают — женщина живет одна, в чужой стране… Я из Канзас-Сити, штат Миссури, да. После того, как я развелась с Милтоном, Канзас-Сити стал для меня слишком мрачным. Все наши друзья были на самом деле друзьями Милтона, и я еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Целый миллион жителей в городе, и ни один из них не хочет со мной знаться. До замужества я работала учительницей, преподавала испанский, поэтому естественно, что я поехала в Мексику…
— Вам здесь лучше? — спросил Форман, чувствуя, что он должен что-то сказать. Кровь застучала у него в висках. — У вас есть аспирин?
Она встала.
— Ах, да. Простите, я должна была подумать об этом. Я сейчас вам принесу. — Она остановилась у двери и обернулась к Форману. — Здесь я тоже одинока, — сказала она и исчезла. Форман закрыл глаза и попытался глубже проникнуть в темноту под веками.
— А вот и мы!
Он открыл глаза. В комнату входила Хетти, держа за руку девочку лет восьми. Симпатичное дитя с розовыми щечками и чуть припухшим со сна личиком.
— Нанси, познакомься с мистером Форманом. Это моя дочь, Нанси.
Ребенок посмотрел на Формана, моргнул и отвернулся.
— Я хотела, чтобы Нанси с вами познакомилась, — объяснила Хетти. Она протянула Полу две таблетки аспирина.
— Прости, что мы тебя разбудили, Нанси, — сказал Форман.
Хетти уселась на кушетку, прижав к себе дочь.
— Нанси и я, мы работает над ее испанским, так что когда она вырастет, будет свободно говорить на двух языках. Но в основном мы разговариваем на английском. Почему, скажи-ка, Нанси.
— Потому что мы преданные американцы, — послушно отозвалась девочка.
— Мы не хотим забывать об этом, где бы мы ни жили. Ну разве она не милашка? Поговорите с ней, Пол. Это все равно, что разговаривать со взрослым человеком.
— Отправьте ее обратно спать, — сказал Форман.
— О, Нанси привыкла ложиться поздно, она обычно составляет своей маме компанию. Правда, Нанси?
Форман затолкал таблетки в горло и смыл их остатками своего кофе.
— Я ухожу, — объявил он.
— Ох, нет! Останьтесь еще, прошу вас. Нанси сейчас идет спать. Пожалуйста, Пол, еще минутку.
Форман согласился подождать, и Хетти отвела ребенка в другую комнату. Когда Хетти вернулась, глаза ее блестели и сильный запах только что использованной туалетной воды сопровождал каждое ее движение.
— Ну разве Нанси не чудо! Я просто обожаю ее! Сегодня она немного не с лучшей стороны себя показала, конечно, но вообще в этом ребенке столько понимания и чувствительности! Нанси очень тонко чувствует людей. Ее суждения о людях, хочу я сказать, всегда бьют в точку. Вы ей понравились, Пол, я это заметила.
— Мне пора идти, — ответил он.
— Ох, пожалуйста, побудьте еще немного! Неужели вам нравится вот такая ночная пора, да когда еще не можешь заснуть? Я ненавижу, просто ненавижу. Оставаться одной в темноте. Иногда я просыпаюсь от испуга, будто со мной в комнате находится что-то страшное, таинственное, даже роковое, — тогда меня начинает бить дрожь, и я плачу. Почему бы нам не выпить еще. Вроде бы у меня оставалось немного джина, мне кажется…
— Мне уже достаточно.
Она принесла бутылку и два стакана, наполнила оба, протянула ему один.
— С того самого мгновения, как вы вошли в бар, я поняла: вы не такой, как все. Правда, Пол? Не такой? То есть, я имею в виду, вы знамениты или что-нибудь вроде этого?
— Перестаньте, Хетти.
— Я серьезно. В ваших глазах есть какое-то неистовство. Я же вижу.
— Я знаю, вы очень хорошо умеете чувствовать людей. У вас вся семья такая. Простите, но я правда должен…
Прикосновение женщины к его руке удержало Формана.
— Я виновата, — сказала она. — Я самонадеянна и груба и прошу у вас прощения. Но я должна вам сказать это. В вас чувствуется некий авторитет, привычка командовать. Вы были военным, да? — закончила она голосом, каким обычно дразнятся маленькие девочки.
Он не хотел вспоминать.
— Морская пехота.
— Вот! Я так и знала! И вы были офицером, я права?
Он ответил, осторожно подбирая слова:
— Если и есть вещь хуже, чем самому вести людей на бойню, так это посылать их туда.
— О, да. О, да. Я согласна. Насилие и убийство, война, все это очень плохо. Просто ненавижу все это, просто ненавижу… А вы, наверное, в своей синей морской форме были сущим наказанием для женщин!
— Я никогда ее не надевал.
— Я заметила еще одну вещь, — продолжала она, подвигаясь ближе к Форману. — Это необычное свойство вашего голоса. Вы обладаете резонансом, у вас голос, я бы даже сказала, вибрирует. Женщины приходят в восторг, когда слышат голос на