там была только тринадцать градусов выше нуля[94]. Саманта дала газете соскользнуть на землю и, подняв лицо к солнцу, закрыла глаза. Все эти морозные вести делали пребывание в Акапулько намного приятнее.
Вскоре Трини появилась снова.
— Цветы для señorita.
— От кого?
Трини протянула хозяйке шесть дюжин кроваво-красных роз, которые она, словно укачивая, держала на руках. Саманта взяла карточку, прочитала аккуратно выписанные буквы: «Вы сделали ужин изысканным и стоящим событием». Она была подписана — «Тео Гэвин».
Тео. Что за милое имя. Ей никогда особенно не нравилось имя Тед или Тедди, но Теодор — совсем другое дело. Оно ему идет.
Когда Саманта осталась одна, она прочитала карточку еще раз. Гэвин снова стал человеком, к которому она чувствовала интерес. И немалый. Когда в последний раз она встречала мужчину, достаточно искушенного и достаточно мудрого, для того чтобы не проявить интерес к ней незамедлительно и недвусмысленно? Большинство мужчин почти совсем не обладают никаким светским тактом. Тео Гэвин определенно был не из их числа.
Красные розы. Довольно-таки немудреный выбор: такой букет может послать какой-нибудь водитель грузовика знакомой официантке или школьник своей подруге. Или (обнадеживающая мысль)… она недооценивает Гэвина… Возможно, эти розы часть некоего изощренного плана, цель которого — не показаться ей слишком болтливым и словоохотливым, слишком хитроумным и, как следствие этого, слишком заинтересованным ею. Конечно! Именно так все должно и быть! Он искусный игрок, он забросил в море свою блесну и собирается водить ее до тех пор, пока она не заглотнет наживку.
Ее палец дотронулся до подбородка, и Саманта улыбнулась себе самой. Гэвин был бы приятной заменой этим обгоревшим на солнце мексиканцам — Кико (вот негодяй!), а перед ним инструктор по верховой езде, а перед ним тот ужасный жиголо (он продержался очень короткое время, естественно), а до него матадор (у Саманты, кстати, часто создавалось впечатление, что все эти бычьи единоборцы постоянно путали процесс любви и убийства, что, как следствие, ставило под сомнение их способность заниматься и тем, и другим).
Высокий, сильный американец. Целеустремленный, порядочный, определенно мужественный. Время, проведенное с таким мужчиной, окажется полезным во многих отношениях. Гэвин явно обладает умением ценить лучшее, что может дать и дает жизнь, — способен он и позволить себе это лучшее. Неожиданно, словно всплыв на поверхность, ей на ум пришла одна новая и даже несколько пугающая мысль. Саманте она понравилась, она тщательно проанализировала ее со всех точек зрения. Подобный мужчина вполне может стать окончательным ответом на все ее сегодняшние проблемы. Она приняла решение — она пригласит Гэвина на свой Рождественский прием, бесплатно, конечно, — в качестве своего личного гостя.
Пляж. Беки и Чарльз. Оба сидят, оба обняли колени, лица обоих обращены к морю, каждый старается не смотреть на другого.
— Я уезжаю, — в третий раз сказала Беки. — А ты занимайся своими делами.
— Мне нужна всего пара дней, и я смогу поехать с тобой.
— Гм-м. Не выйдет. Легавые повязали Мороза и двух других парней за хранение. У него всего-то несколько семян и завалялось в кармане. Теперь им светит семь лет. Здесь стало стремно. Я сваливаю. В Оахаке[95] сейчас будет в самый раз. — Она встала. — Я пойду поплаваю…
Чарльз смотрел за ней. Беки была сильной пловчихой, намного сильнее, чем он сам, и его смущало, что он не может плыть с ней рядом, производя такие же мощные гребки, как она. (Тео он тоже никогда не мог догнать).
— Ты классно плаваешь, — сообщил он ей, когда Беки вернулась.
Она бросилась на песок.
— Твоя беда в том, что ты никак не научишься правильно дышать.
— Мой отец мне именно это и твердит.
Она села.
— Дай мне два дня, — сказал Чарльз. — Потом автостопом быстро доберемся до места.
— Я обещала Ливи. Кроме того, в этом городе полно туристов. Я сыта по горло. А в Оахаке будет выставка редиса. Я хочу на нее посмотреть.
— Редиски и грибы. Овощной маршрут…
Она не засмеялась.
— Что такого важного в этом сумасшедшем сафари? Ты ведь даже не любишь своего отца.
— Я дал ему слово, что поеду.
— А что насчет того слова, которое он дал тебе? Он сам хоть раз был с тобой по-настоящему честен?
— Это ничего не меняет.
— Ох уж эти отцы, — сказала она. — Наверное, Мороз прав — он как-то сказал, что, если бы его отец не умер к тому времени, как ему исполнилось двадцать один, он бы его убил.
— Это все пьяная болтовня.
— Может быть. И тем не менее, ты своему отцу ничего не должен.
Чарльз почувствовал, что устал. Он не хотел думать о Тео, но был вынужден это делать. Он не знал, чего именно он хочет от Тео. И от себя самого. Возможно ли еще сейчас восстановить хорошие отношения с Тео? С обоими родителями? Есть ли на самом деле что-либо, ради чего стоило сохранить свою семью? У него был только один ответ: он должен попытаться. И если из этого ничего не получится, — что ж, пусть так, но это будет не его вина. Это будет их вина.
— У тебя с ним ничего не получится, — сказала Беки.
— Может и так. Но они просто не понимают, где мы живем. Как мы чувствуем. Может, если я попробую…
— И думать забудь. Это просто бесполезно. Пробовать можем мы, а для них это все давно позади. Правда, Чарльз, не стоит ничего и затевать.
— Может быть, у нас то же самое будет с нашими детьми?
— Мы другие.
— Ты думаешь, все взрослые одинаковы?
— Как будто отлитые из одной формы, приятель.
— Пол Форман не похож на Тео.
— Никогда не верь никому старше тридцати.
— А что случится, когда нам будет по тридцать?
— Никогда не верь никому старше сорока.
Оба рассмеялись, и Чарльз обнял Беки.
— Мы хорошие, — агрессивно сообщила она ему. — Мы хорошие. Запомни это.
— И Мороз, рассуждающий о том, как он замочил бы своего папашку, тоже?
— Может быть, в этом тоже есть свой смысл. Может, дети действительно должны избавляться от стариков, захватить власть, деньги, все такое. Родители ничегошеньки не смыслят в жизни. Они считают, что сегодня — это еще вчера. Ты думаешь, меня волнует Великая Депрессия? Мой старик только об этом и мог говорить — как все было, когда он был молодым. К дьяволу все это! Я живу сейчас!
Чарльзу казалось, что он переживает какое-то таинственное приключение, участвует в некоем сюрреалистическом путешествии, в котором все не такое, каким кажется, где нет постоянной истории. Он захотел вспомнить, на что была похожа жизнь, когда он был еще маленьким, когда его родители только что поженились. Тео и Джулия, должно быть, любили друг друга тогда, должно быть, любили его. Что пошло не так потом?
— Я хочу использовать свой последний шанс с Тео, — произнес он вслух. — Он мой отец. Можешь считать это глупым, если хочешь.
— Ух ты! Этот человек заманил тебя в ловушку. Прощай, старый Чарльз. Увидимся, когда ты станешь добропорядочным гражданином — сделаешь себе два с половиной ребенка, вступишь в школьный родительский комитет и заведешь честную жену. Тебе предстоит пройти весь путь.
— Может, я еще смогу догнать тебя, — ответил он.
— Ни за что. Я еду в Оахаку. Adiós…
Она быстро пошла прочь. Он еще долго сидел на пляже, размышляя, есть ли в мире хоть один еще такой же правильный и старомодный придурок, как он сам.
Через сорок минут после того, как Форман выехал из Акапулько, он решил, что пропустил нужный поворот. Пол нажал на тормоз и остановил свой «фольцваген». «Судьба, — сказал он себе, — судьба и неправильная система дорожных указателей объединились вместе, чтобы не дать мне разыскать Грейс Бионди». Впереди по дороге на маленьком сером ослике неспешно передвигался какой-то мужчина. Форман притормозил рядом.
— С вашего разрешения, сэр, — запинаясь, произнес Форман по-испански. — Я ищу дорогу, которая ведет в деревню Чинчауа. Вы можете подсказать мне направление?
Мужчина оценивающе осмотрел Формана из-под изорванного сомбреро.
— Вы хотите ехать в деревню Чинчауа?
— С вашей помощью.
— Вы едете туда в этом автомобиле?
— Таково мое намерение.
— Но, señor, дорога очень плоха, там много кочек и ям. Туда лучше добираться на осле.
— У меня есть только вот эта машина, señor.
— Да, — сдержанно согласился мексиканец. — Для меня будет большая честь, если вы воспользуетесь моим осликом. Я пригляжу за вашим автомобилем, пока вы не вернетесь.
— Вы полагаете, я не вернусь? — мрачно поинтересовался у него Форман.
— Ну, señor, сказать по правде, в племени Чинчауа есть жестокие люди. Тем не менее, кто знает, какова будет воля Господа сегодня или в любой другой день.
«Однако, ты не заключил бы пари, что она будет на моей стороне», — сказал себе Форман. А вслух произнес:
— Как мне проехать к Чинчауа, señor?
Мексиканец потер нос.
— Все время прямо. Там будет деревня, называется «Ла Куарента-и-Очо». В ней не останавливайтесь. Немного подальше, на дороге, с правой стороны, увидите часовенку. Оттуда ведет дорога, которая вам и нужна.
— Спасибо вам, señor.
— Не за что.
Часовенка оказалась сооружением в стиле рококо, раскрашенным яркими голубыми, розовыми и белыми красками, с заключенной в стекло статуей Девы. Она была построена на том самом месте, где несколько лет назад в дорожной катастрофе погиб какой-то мужчина. Почти сразу за часовней начиналась грязная дорога. «Фольцваген» загрохотал по дороге, вскарабкался вверх по крутому откосу, выбрался на короткое каменистое плато. Потом снова влез в пыльную колею, ведущую вверх. Форман переключился на малую передачу, и машина отозвалась ревом двигателя, продолжая взбираться по склону.
В некоторых местах дорога, обходя почти под прямым углом каменистые участки, сужалась настолько, что «фольцваген» едва умещался на ней. Взгляду открывались потрясающие картины, глубокие зеленые долины и бороздчатые нагромождения скал, испещренные входами в пещеры. Один раз Форман проглядел небольшой спуск, его машину занесло, колеса, казалось, завертелись над самой пропастью, и только быстрый поворот спас его от падения в бездну.