— Я посылала рождественские открытки, — сообщила она своим слушателям. — Религиозные открытки, в основном. Отправляла их на свой собственный адрес в Бостоне. И в каждую, буквально в каждую, я вкладывала немного крепкой коричневой марихуаны — «Золотой Акапульской», как ее называют. Самой лучшей, что только можно здесь раздобыть. Отличный товар, и весь пошел домой, да еще на каждом конверте мексиканцы поставили мне отметку — «Feliz Ano»[116]!
Бристол обнаружил Формана у низкой каменной стены, ограждающий одну из сторон Римского бассейна.
— Куда это ты уставился?
Форман не ответил. Его искривленное лицо словно отражало ту безотчетную злобу, которую он всегда почти физически ощущал в своей крови. Формана это беспокоило: не столько то, что он в состоянии навредить себе самому, сколько то, что он может обидеть других.
Вот сегодня, например. Стоило ему только начать размышлять о своей чудесно и героически удовлетворительной жизни, как его охватило напряжение, и это напряжение непрерывно нарастало в нем. И от сегодняшнего вечера, его запланированного, словно поставленное театральным режиссером веселья, ему стало только еще хуже. Форман отправился выпить еще скотча, чтобы расслабить сжатые в комок нервы. В какой-то из моментов он понял, что уже относительно пьян и становится еще пьянее; вместе с этой мыслью к нему пришло и осознание угрозы, которую он представляет для самого себя и для окружающих.
И вот теперь еще Бристол.
Он повернулся к продюсеру.
— Ты веришь в колдунов?
— Да ладно…
— Ангелов? Дьяволов? Ты веришь, что есть Бог на небесах, в каждом из нас?
— Чушь собачья.
— Я так и думал, что ты это скажешь. Дело в том, Харри, что мы одинаково с тобой думаем о таких вещах, и это меня чертовски пугает.
— Разве Шелли не говорила тебе, что я хочу с тобой поговорить?
— Говори, буду слушать.
— Хорошо. Ты должен был сделать фильм, сделать его быстро и с минимумом затрат. Вместо этого ты развел такую лабуду, будто снимаешь «Клеопатру», а у меня в распоряжении все средства Американского Банка. Почему съемки длятся вот уже черт его знает сколько? Ты даже и половины-то не сделал.
— Ты сказал, тебе нужен хороший фильм. Я пытаюсь сделать его для тебя.
— Ты дал труппе завтра выходной. Зачем?
— Завтра Рождество.
— Тебе-то что с того? Или мне? Если я хочу отпустить их отдыхать, я это сделаю сам, понятно? И еще одно: за те деньги, что я плачу этой дамочке, Мур, она должна иметь право голоса. Дай ей возможность заработать эти деньги.
— Саманта собирается внести в картину нечто особенное — то, что от нее хочу получить я.
Бристол попытался подыскать слова для ответа, но не смог. Что-то в Формане вечно выводило его из равновесия, делало другим, держало на расстоянии. Вот как сейчас, когда преимущество перешло от него к Форману. Бристол, почувствовав, что проиграл, стал защищаться.
Но Форман просто не работает продюсером. И Бристол подумал, что знает почему. Форман казался безкровным, никогда не повышал на актеров голос, избегал ввязываться в обсуждения, отказывался спорить с ним.
Бристол уже давно определил его для себя как слабака, труса. И, тем не менее, он так и не в состоянии по-настоящему управлять им… Пара хороших ударов в челюсть сразу исправили бы дело. Если бы «Любовь, любовь» не была такой важной…
— Ладно, Форман, теперь послушай меня. Все съемки должны быть завершены к полудню тридцать первого декабря. Я собираюсь праздновать Новый год свободным и неотягощенным заботами о картине.
— Вот как?
— Вот так, черт бы тебя побрал!
Форман опустошил свой стакан, очень осторожно поставил его на низкую каменную ограду и пошел прочь.
— Эй! Я не закончил говорить с тобой!
Форман остановился, но не оглянулся.
— Так как здесь завтра ничего не будет, я лечу в Нью-Йорк. Буду трясти там своего кинопрокатчика. Когда я вернусь, для тебя будет лучше, чтобы вы здесь все шевелили своими задницами.
— Твое последнее слово?
— Я все сказал, громко и отчетливо.
— Тогда прошу прощения. Без стакана в руке я чувствую себя голым.
Бернард сопровождал французскую звездочку с куклой на груди по ее экскурсии по Вилле Глория. На третьем этаже, обхватив ее пониже спины, он завел француженку в одну из гостевых спален и закрыл за ними дверь.
— Слишком темно, — сразу же сказала она.
— Не бойся, — ответил Бернард, подбираясь ближе к ней.
— Дети не любят темноты.
Бернард взял у нее из рук куклу и отложил ее в сторону.
— В тот момент, когда я увидел тебя… — начал он.
Она негромко рассмеялась.
— За целую ночь ни один мужчина не посмотрел на мое лицо.
— Ты можешь стать второй Бардо.
— Ах, если бы только это было правдой…
— Здесь снимает фильм кинотруппа из Америки. Я знаю продюсера… — Его глаза привыкли к темноте, и он смог различить ее обнаженную грудь — благодатный белый круг с темным ореолом посередине. Он придвинулся ближе. — Ты просто чудо.
— Где малыш? — печально спросила она.
Щека Бернарда прижалась к мягкой белой плоти, рот отыскал сосок, и губы инстинктивно сжали его.
— Ах, малыш, — застонала она.
Бернард стал сосать сильнее, вцепился в ее юбку. Она держала его голову и издавала довольные материнские звуки.
Знатная молодая англичанка быстро пила шампанское и пыталась соблазнить крепко сложенную дочь австралийского дипломата. Она была слишком занята этими двумя делами одновременно и просмотрела, как сзади к ней подошел немецкий инструктор верховой езды. Он поднял ее на руки, отнес к Римскому бассейну и опустил в воду. Кашляя и ругаясь, англичанка вынырнула на поверхность: по щекам текла тушь, а в руке она все еще сжимала бокал шампанского.
— Мексика — великая страна, господин президент, — заявил специализирующийся на политике газетный обозреватель из Вашингтона. — Но существует множество аспектов жизни здесь, которые я, как американец, не могу понять или, простите меня, даже одобрить.
— Гм, — ответил экс-президент республики, и в его улыбке явственно читалась неприязнь.
Посол Соединенных Штатов с тревогой прочистил горло.
— Надо сказать, многие стороны жизни и в Соединенных Штатах оставляют желать лучшего. — Он принужденно засмеялся.
Обозреватель проигнорировал его.
— Вот вам один пример, — обратился он к экс-президенту. — Сегодня утром я наблюдал, как пара уличных псов набросилась на прелестное животное, по-видимому чьего-то домашнего любимца. Они чуть не загрызли бедное создание, и никто даже пальцем не пошевельнул, чтобы отогнать их. Этого никогда не могло бы произойти в моей стране.
— Гм, — ответил экс-президент. — Это можно просто объяснить. Вы, американцы, уж простите меня, обращаетесь со своими животными чаще лучше, чем со своими детьми. Для вас животные — это любимцы. Для нас же, они — пища…
— Ну как, есть успехи? — спросил у своей жены Джейсон Питерз. У него была отличная выправка и умытое, открытое лицо типичного американца. — Мои изыскания дали мне несколько нитей, но ничего определенного, — добавил он.
— Терпение и стойкость, — ответила Луиз Питерз. — Я познакомилась с очень смышленым и милым французиком, который завел меня в лабиринт и попытался укусить за правую сиську.
— И что?
— И все. Он толстяк и коротышка с мягким лицом и телом ему под стать. Совсем не мой тип.
— Ты готова выслушать мой отчет?
Она щелкнула каблуками, расправила плечи, выпятила грудь.
— Я вся внимание, любимый. — Луиз с гордостью смотрела на Джейсона. Ей доставляло удовольствие быть его женой, доставляло удовольствие носить его имя, доставляло удовольствие, что они будут вести такое интересное и увлекательное существование. Сначала конгрессмен. Потом Джейсон станет сенатором и после этого губернатором. Луиз нисколько бы не удивилась, если бы Джейсон стал Президентом Соединенных Штатов еще до того, как ему исполнится сорок пять. Ведь Джеку Кеннеди это же удалось. А у семьи Джейсона по крайней мере не меньше денег, чем у клана Кеннеди.
— Я встретил потрясающее создание, — рассказывал Джейсон. — Она актриса, снимается здесь в фильме. Зовут ее Шелли Хейнз, и она просто великолепна, Луиз. Красива и исключительно женственна. Тебе она очень понравится.
— Звучит чудесно.
— Один маленький недостаток — она здорово накачивалась коктейлями.
— Я ненавижу пьяных женщин.
— Пьющих, а не пьяных, — поправил Джейсон. — Но она никак не реагировала на мои маленькие намеки.
— Мне нужно ею заняться?
— Необходимо сначала выработать стратегию.
Счастливая Луиз захлопала в ладоши.
— Милый! Какие будут приказания, командир?
— У Шелли есть приятель по имени Бристол. Такой, похожий на бульдога мужик, которого переполняет животная энергия.
— У меня уже начинаются от него колики.
Джейсон потрепал ее по щеке.
— Почему бы тебе не поговорить с Бристолом? Пусть-ка он хорошенько узнает тебя. Но не слишком быстро, моя дорогая.
— А моя импульсивность?
— За нее я тебя и люблю. Но определенный контроль не помешает. Бристол принадлежит к другому поколению, и мы не хотим отпугнуть его.
— Больше ни слова, любимый. Благоразумие — это мое второе имя.
— Вон он, Харри Бристол, тот в синем…
— Он действительно немного смахивает на бульдога. О, Джейсон, ты такой умный! Ты будешь таким чудесным политиком!
— Саманта! — начала Марселла. — Это совершенно сказочный вечер. Тема для разговоров на весь сезон. Эталон, по которому будут мерить все прочие приемы.
— Мне очень приятно слышать это от тебя, Марселла.
Марселла наклонилась к подруге ближе.
— Я совершенно серьезно. Но я не об этом с тобой хотела поговорить… я об Агустине, вообще-то, конечно, не совсем об Агустине… Он такой милый мальчик, такой полезный. Я как-то упомянула, что ты сейчас одна, и Агустин рассказал мне об одном совершенно исключительном своем друге, который возит туристов на подводное плавание с аквалангами или что-то вроде этого. Его зовут Хулио, и он сейчас, так сказать, не занят. Агустин предложил привести его сюда показать, если ты захочешь с ним познакомиться.