Счастливчик выругался.
— Конечно, конечно. Сколько?
Дон Альваро смерил его взглядом, но, когда заговорил, обратился только к Чарльзу.
— От имени тех, кто не знает английского языка, с вами говорю я. Они просят заплатить им за их услуги, за риск. — Дон Альваро развел руками. — Сто пятьдесят песо с каждого.
— Это грабеж! — закричал Счастливчик. — Я не буду платить.
— Помолчи, Счастливчик, — сказал Чарльз. Он с серьезным видом кивнул. Дон Альваро, естественно, ждал, что они будут торговаться, но сделать это надо было в хорошей форме.
— Señor, — начал Чарльз. — Мы, как вы можете видеть, все молодые люди. Мы также бедные люди.
— Известно, что все американцы богатые люди. Всем известно.
— Но не мы. Цена, которую вы запрашиваете, слишком высока. Мы не можем себе позволить уплатить столько. Я боюсь, нам, наверное, придется забыть о грибах и утром поехать в Оахаку без них.
Мягкая угроза Чарльза удивила Дона Альваро.
— Как хотите, — сказал он, поворачиваясь, чтобы уходить.
— Мы можем заплатить по тридцать песо каждый, — сказал Чарльз ему в спину.
На лице мексиканца появилось выражение сожаления.
— И вы хотите, чтобы я пошел к моим людям с таким предложением? Они потеряют ко мне уважение, выберут другого человека, чтобы представлять их.
— Две сотни на нас четверых. Это наш предел. — Чарльз по-турецки уселся на одну из соломенных подстилок на полу.
— Да, — поддакнула Беки. — И даже это слишком много.
Дон Альваро отказывался замечать ее присутствие.
— Вот что я вам скажу, — произнес он спустя какое-то время. — Я назову вам очень хорошую цену, но это будет окончательная цена. Сто двадцать песо с каждого человека.
Чарльз закрыл глаза.
— Наша окончательная цена не может превышать шестидесяти с каждого.
— Ох!
Чарльз уставился на противоположную стену.
— Это ваша окончательная цена? — спросил Дон Альваро.
Чарльз кивком головы ответил, что да.
— Понятно, понятно, — протянул Дон Альваро, покачивая головой. Потом с видимой неохотой сказал:
— Ну что же, как легко можно заметить, никто из вас не богат. Я могу сделать вам уступку. Вы можете получить грибы за девяносто песо каждый. — Он обратил глаза на Чарльза и стал ждать.
Чарльз сложил на груди руки. Ему нравился этот торг, и он понимал, что для мексиканца сама форма сделки была не менее важна, чем ее содержание. Он вспомнил Пола Формана, как тот торговался с продавцом серапе на рынке в Акапулько, как довольны — хоть сделка так и не состоялась — были этим приключением индейцы…
— Мои друзья будут сердиться на меня, — ответил он. Но, тем не менее, я хочу быть честным. Семьдесят пять, с болью отрываю от себя. Мои друзья еще долго будут бедными.
— Да, это грустно. Восемьдесят пять. Ниже я опуститься не могу.
— Семьдесят пять, хоть это и слишком много.
Дон Альваро отвел взгляд, поджал губы. В хижине было слышно только их дыхание.
— Очень хорошо, — воскликнул Чарльз, поднимаясь на ноги. — Мы разделим разницу пополам. Восемьдесят наша последняя цена. Как мы говорим в Америке — «не хочешь — не бери».
— С вами, Yanquis[124], так трудно иметь дело! Мои люди будут чувствовать себя обманутыми. Я должен от каждого из вас получить еще по одному песо, чтобы показать, что я торговался, как мог.
— Хорошо, — согласился Чарльз. — Восемьдесят одно песо.
Чарльз и Дон Альваро пожали друг другу руки. Мексиканец сделал им знак следовать за собой, и они все вышли из хижины. Не обменявшись ни единым словом, прошли по грязной улице. Где-то залаяла собака, ей ответила другая. Заголосил петух. В одном из домов во сне заплакал младенец. Тропинка вела их вверх, на склон, к низенькой хижине с плоской крышей.
Внутри оказалась одна большая комната; единственным источником неверного света служила грубая масляная лампа. На соломенной подстилке на коленях стоял старик — маленькое морщинистое лицо, круглая голова с оттопыренными ушами. Когда они вошли, он что-то неразборчиво бормотал себе под нос, но так и не поднял головы. Справа от него и немного сзади, точно в такой же позе находился худенький мальчишка.
— Старика зовут Фелисиано, — сказал Дон Альваро голосом, в котором слышалось неподдельное уважение. — Он curandero, целитель. Фелисиано добрый колдун, использует свое могущество, только чтобы бороться со злом. Для вас грибы в диковинку, а для моего народа это очень древняя вещь, часть нашей жизни. Фелисиано использует грибы, чтобы лечить некоторые недомогания.
Дон Альваро заговорил с мальчиком, тот встал, принес чашку с грибами, показал ее.
Дон Альваро сказал:
— В этих горах растет три разновидности грибов. Может, они встречаются и где-то еще. Волшебство заключено в самих грибах, а не в том, где их едят или в каком положении. Когда их используют для лечения, сны человека, который съел эти грибы, помогают curandero определить болезнь и вылечить ее.
— А что насчет того, когда нет болезни? — спросил Чарльз.
— Грибы действуют многими способами. Они могут приблизить вас к людям, которые находятся далеко от вас. Примирить вас с врагами. Если вы что-то потеряли, грибы могут помочь вам это найти. Они могут перенести вас в прекрасное место…
— То что надо, крошка, — сказал Счастливчик.
— …Грибы это волшебство, а кто знает, что волшебство в состоянии сделать с определенным мужчиной. Или женщиной, — добавил Дон Альваро.
— Давайте начинать, — снова прервал его Счастливчик.
— Как только будет готов curandero, — ответил Чарльз, кивая в направлении старика.
Дон Альваро обратился к Фелисиано, и тот пробормотал несколько слов своему молодому помощнику. Мальчик прошел в дальний угол комнаты, затем вернулся с каменной жаровней, наполненной угольями, и поставил ее перед стариком. Повторив процедуру, он принес четыре грубых глиняных чашки. В каждой было по четыре гриба: два больших и два поменьше.
— Порция для каждого человека, — объяснил Дон Альваро.
Фелисиано забормотал какое-то мелодичное заклинание; его шишковатые пальцы стали делать над жаровней магические пассы, в разные стороны повалил дым. Еще несколько секунд, и он нацедил в чашки с грибами какую-то молочного вида жидкость.
Счастливчик подался вперед.
— Что это он там добавляет в грибы?
— Простую жидкость, которая никому из вас не принесет вреда. Она замедляет действие грибов, которое часто оказывается слишком сильным для непривычных к ним американцев. В следующий раз вы сможете насладиться волшебством без ограничений.
Уставившись на песочного цвета, напоминающие зонтик шляпки, Чарльз вообразил, что они начали вдруг светиться, мерцать, переливаться, блестеть под действием своей собственной волшебной силы. На мгновение он унесся мыслями в детство, увидел, как уменьшается и вырастает Алиса[125] в зависимости от того, от какого гриба она откусывает кусочек… Каково, интересно чувствовать себя сморщенным карликом в мире обычных людей? Или великаном среди пигмеев? Чарльз вздрогнул.
Фелисиано перестал напевать. Он плеснул немного жидкости на жаровню, и почти сразу же в воздухе расплылся сладкий благоухающий аромат. Чарльз ощутил себя уносящимся назад во времени, к ацтекским лекарям и античным тайнам.
Перед Чарльзом стоял мальчик, то приближая, то удаляя от него жаровню.
— Омойте руки в дыму, — проинструктировал Дон Альваро. Чарльз повиновался, и мальчик пошел к остальным. Когда ритуал был выполнен, жаровня снова вернулась к старику. Он по очереди поднял каждую чашку, подержал ее над жаровней, — монотонный его голос то взлетал вверх, то падал, — потом протянул грибы американцам.
— Берите чашки, каждый свою, — приказал Дон Альваро.
Чарльз посмотрел на чашку в своей руке. Четыре гриба. Четыре компаньона в волшебном путешествии. Четыре — послушное число, квадратное, уравновешенное; может, оно тоже представляет какую-то волшебную комбинацию?
— Ешьте, — издалека донеслась до него команда. — Входите в волшебный мир. И ничего не бойтесь…
Чарльз наполнил легкие воздухом и поднес гриб ко рту. Они были мясистыми и крепкими, ножки покрыты слизью. Он заставил себя прожевать, проглотить все. И когда это было, наконец, сделано, Чарльз тяжело дышал. Он отставил чашку в сторону.
Они ждали. Сидели молча и неподвижно, смутно чувствуя какой-то дискомфорт. Ждали, когда все изменится, резко и внезапно.
Тихий волнообразный свист, исходивший от Фелисиано, был тяжелым и пронизывающим. Скоро он перешел в какой-то скорбный напев, потом свист и напев стали чередоваться между собой. Внезапно раздался ужасный, разрывающий грудь кашель, низкое животное ворчание, как будто curandero и сам был одержим какой-то насланной на него богами болезнью. Он поднял голову и начал говорить резким и визгливым голосом по-испански: мольба невидимым существам, наполняющим дымный воздух у него над головой.
— О, святая Матерь Дева, защити этих путешественников по волшебной дороге. Обереги их от порчи, Господь. Пусть все святые знают, что они невинны и не замышляют зла, не имеют другой цели, кроме той, чтобы приблизиться к Отцу небесному…
Мальчик начал петь. Его песня звучала почти пародией на человеческий голос, низкий и носовой; к мальчику присоединился Дон Альваро. Фелисиано, в другом углу, назойливо выпрашивал у длинного списка святых и духов защиту, покровительство и помощь путешественникам.
Так продолжалось долго. Очень долго. Неисчислимые минуты до тех пор, когда время неожиданно остановилось. Чарльз почувствовал, как его мозг начал мерцать и светиться, затем свободно поплыл. Это было забавно, и он рассмеялся. Если не считать его плывущего мозга, все было нормально, как и должно быть. Внезапно и резко все стало другим. Ничего уже не было прежним.
Скользящие потоки изысканных цветов и оттенков плавно переливались на экране его сознания, знакомые и безопасные. Вот темп их движения увеличился, тени стали перемещаться живее, вспыхивать ярче. Язык стал непослушным и медлительным.