м голос Луиса — тонкий, скрипучий, звучащий непривычно, неровно поднимающийся и падающий. — Слушай внимательно, — попросила она, — и ты заметишь определенные повторения. Вот — ají — вслушайся! В зависимости от положения ударной гласной, а также от наличия или отсутствия ударения на слове, буква «j» может произноситься как «je…», — тут она воспроизвела резкий гортанный звук. — Вот, сейчас Луис произнесет его, вот! Он использует слово «came» вместо слов «приходить», «уходить» и «идти». Это слово обозначает все три понятия, а иногда и больше. Я потратила целую неделю, прежде чем поняла это. Но открытие того стоило, потому что оно сразу поставило на место остальные части головоломки. Язык Чинчауа не похож на разнообразный, сочный язык, вроде английского, где множество слов являются взаимозаменяемыми или звучат похоже, а обозначают совсем разное.
— Как «коса», «коса» и «коса»?
— Или «лук» и «лук». В языке Чинчауа эмфаза играет более важную роль, а от нюансов произношения зависит смысл сказанного.
— По-моему, ты делаешь громадные успехи, — сказал Форман, заинтригованный движениями ее рта.
— Я установила четырнадцать букв, но все еще не могу определить кое-какие варианты их использования. Мне кажется, у них есть еще шесть или семь букв, некоторые из них соответствуют нашим. Плюс особые формации, для которых аналогов в нашем языке не существует. Вот почему мне нужны записи — с их помощью я могу снова и снова изучать речевые образцы и, одновременно, составлять устную историю племени Чинчауа. Вот здесь, на этой кассете, Луис рассказывает о нашествии необычных богов, которое произошло много лет назад…
— Богов?
— Богов, — подтвердила она, выключая магнитофон. — Тебе известна история Кетцаля?
Форман опустил подбородок на руки и заглянул в глаза Грейс Бионди.
— Нет, ты точно несерьезный человек, — заключила она.
— Расскажи мне историю Кетцаля.
— Кетцаль — так зовут прекрасную птицу с юга. Но некоторые также говорят, что она прилетела с востока. Некоторые племена верят, что Кетцаль был мужчиной, который родился около тысячи лет тому назад. Он был, говорят они, скорее всего моряком, дожил до сорока лет. Другие утверждают, что он был миссионером, который пешком ходил по Мексике. Кетцаль был утренней звездой, богом плодородия, богом ветра. Он был богом света и добра, и в этом смысле можно сказать, что он подготовил дорогу монотеизму[128], впоследствии пришедшему на землю Мексики…
— Другими словами, вера в него облегчала испанцам задачу внедрения своих религиозных верований в индейские культы?
— Я бы не так это сформулировала, но не буду спорить. Некоторые полагают, что Кетцаль на самом деле был изобретением ранних миссионеров, которые действительно использовали окольные пути для обращения местных аборигенов в свою веру.
— А какая связь между Кетцалем и рассказом Луиса?
— На этой кассете Луис упоминает одно древнее пророчество. Много лет назад brujos[129] предсказывали появление белобородого Кетцаля, который восстанет из-за моря с востока и будет носить крест.
— А с моря с востока пришел старина Эрнан Кортес.
— Да, и его корабли несли кресты.
— И ацтеки стали жертвами жульнического обмана со стороны Кортеса.
Грейс сожалеюще улыбнулась.
— В глазах Монтесумы и его народа, пришествие Кортеса должно было выглядеть осуществлением древнего пророчества. Да, и действительно — кто решится выступить против живого божества? — Она снова улыбнулась.
— Я должен сказать тебе одну вещь, — торжественно и серьезно начал Форман.
— Да?
— Ты должна улыбаться чаще. Тебе это идет.
Некоторое время Грейс молчала.
— Возвращаясь к Луису. На этой кассете он также говорит о когорте бледнолицых богов, которые выбрались из моря. Это были великаны с рыжими и белыми бородами и блестящей кожей.
— И что ты из этого поняла?
— Вспомни, Луис повторяет историю, которая переходила из поколение в поколение…
— При наличии соответствующих уточнений, думаю, что я смогу догадаться, о ком идет речь.
— А, может, и нет. Устная традиция сильна, и точность передачи информации в ней часто поддерживается именно ее непосредственностью. Гораздо больше, чем в письменной речи. Отец — сыну, старый — молодому, поколение — следующему поколению. Я сопоставляла между собой эти рассказы — они почти идентичны во многих деталях, иногда даже слово в слово повторяют друг друга.
— Об этих бородатых богах?
— Я думаю, Луис может говорить о викингах.
— О викингах на западном побережье Мексики?
— Викинги были моряками. Они любили приключения. Легенды о прибытии викингов в эту страну существовали задолго до Кортеса.
— Ладно. И что с ними случилось?
— Никто этого не знает.
— И даже этот Луис?
— Луис говорит о форте, который эти рыжебородые боги построили у береговой линии. Но во время шторма их крепость была смыта в море.
— На этом дискуссия о рыжебородых богах с блестящей кожей считается завершенной, — сказал Форман.
Грейс встала и посмотрела на него.
— Форман, у тебя самомнение человека, не имеющего убеждений.
— И что явилось причиной такого приговора?
— О, я просто пытаюсь сравнивать интеллекты. Как я понимаю, я безнадежно отстала от вас. Что же, Рафаэл уже починил вашу машину. Вы можете ехать обратно.
— Моя голова, — запротестовал Форман, обхватывая ее обеими руками. — Я должен отдохнуть…
Грейс повела Формана на горный склон, к югу от деревни. В небольшом, похожем на рюкзак мешке из сизаля, который Форман нес перекинутым через плечо, находился их завтрак.
Они прошагали грязной тропинкой, которая вилась по неглубокой долине, потом стали карабкаться вверх по крутому откосу, пока не вышли на полянку, всю трепещущую от желтых полевых цветов и несмолкающего гудения тысяч и тысяч пчел за работой. Грейс со смехом смотрела, как Форман пытается уклониться от жужжащих насекомых, беспорядочно машет руками.
— Не будешь трогать их, они не тронут тебя, — сказала она. — Чинчауа гарантируют полную надежность этого метода.
— А что, пчелы тоже подписались под этой гарантией? — отозвался Форман, без энтузиазма вышагивая вслед за Грейс.
За поляной начался лес: гигантские сосны стояли на значительном удалении друг от друга, как будто, по какому-то неписанному соглашению, договорились не мешать соседу получать свою порцию солнечного света и живительных соков. Упругая подстилка из сосновых игл заменяла в этом лесу пол, а в воздухе был разлит глубокий, бодрящий, зеленый аромат. Еще сотня шагов, и они опять начали восхождение. Здесь, на грубом открытом склоне холма, запахи были другими: нестойкий, остаточный — от пасущихся коз, сильный и постоянный — привкус горного воздуха.
Тропинка вилась вокруг скалистых нагромождений, скользила между высоких серых стен, из трещин и расщелин которых тут и там выглядывали гротескно очерченные карликовые деревья и дикие цветы. Они шли молча. Форману потребовалось все его мужество, чтобы не отставать от высокой девушки; ноги у него уже начали болеть. Дорожка неожиданно расширилась, и Грейс остановилась у тянувшегося почти на десять футов уступа. Из пролома в скале бил родник, похожий на ослепительно сверкающую веревку.
— Это очень хорошая вода, — объяснила Грейс, наклоняясь, чтобы попить. — Лучшая в Мексике, так считают Чинчауа.
— Им повезло, что здесь есть пресная вода.
— Да, если не считать того, что ручей пересыхает задолго до того, как приходит в деревню, а для женщин слишком далеко ходить сюда за водой каждое утро. Ее пьют козы, когда пасутся там, в горах над нами.
— Если бы это был голливудский фильм, тут обязательно нашлось бы обрамленное скалами озеро, и мы бы стали в нем плавать.
— Под звуки сотни скрипок, — добавила она.
— И одной романтичной арфы.
Свесив ноги вниз, Грейс уселась на уступ.
— Кстати, в твоем фильме есть сцена, где герои плавают вместе?
— Безусловно. — Форман занял место рядом с Грейс. Далеко внизу, в пыльных и тихих тенях, перед ними расстилалась долина. — Актеры резвятся в плавательном бассейне с подогретой водой. Обнаженные, естественно.
— Естественно.
Быстрый взгляд на Грейс не сказал ничего, за исключением того обстоятельства, что у нее превосходный профиль. Он откинулся назад, оперся на локти.
— Ты чувствуешь это?
— Что?
— Что мы единственные, кто остался в этом мире, и что других мест больше не существует. Только эти горы, этот ручей, и мы.
— Что за пугающая мысль! У тебя еще много таких?
Форман решил: «К черту все это», — и поцеловал ее. Ее губы были податливы, прохладны от студеной воды, но пассивны; он настойчиво прикоснулся к ним кончиком языка. Она отстранилась от Формана.
— «Еще одна глупая идея» — ты так думаешь? — спросил он.
— Тебе обязательно все время обороняться? Ты, очевидно, считаешь, что я все еще наивный ребенок. Неправда. Я взрослая женщина, и я начинаю этим заниматься тогда, когда я этого хочу и если я этого хочу.
Он примиряюще поднял ладони.
— Мир?
— Я с тобой не воевала. — Она стала доставать из сизалевого мешка их припасы — молочный сыр, тортильи, несколько апельсинов. Грейс порезала сыр, завернула его в лепешку и протянула Форману.
— Можно я задам один вопрос о твоем фильме? — спросила она.
— Валяй.
— Почему обнаженные актеры?
— Такова правда.
— Что это такая за правда?
— Правда о людях. Об их телах и о том, что они с ним делают.
Грейс принялась очищать апельсин.
— Я видела кое-что из такого. Но для меня это выглядит так, как будто они используют свои тела скорее как, ну, как оружие…
— Продолжай!
— …И мне было, наверное, ну, неловко, что ли смотреть…
— Стыдно, ты хочешь сказать.
— Я смущалась, вот как я бы это назвала. Я была смущена, так же, как и другие люди в кинотеатре, потому что в определенном смысле мы все были там, на этом экране. Если человек гордится собой, гордится своим телом, он не обязательно хочет выставлять его на всеобщее обозрение, делать из него зрелище для других. Все эти постельные сцены, эта имитация, они ничего не значат для меня. Они унижают секс и любовь, делают их одинаковыми для всех, универсальными и обезличенными.