декретов разнося листы.
Семнадцатый!
Но перепрели
апреля листья с соловьём…
Прислушайся: не в октябре ли
сверлят скрипичные свирели
сердца, что пойманы живьём?
Перебирает митральеза,
чеканя чётки всё быстрей;
взлетев, упала Марсельеза, —
и, из бетона и железа, —
над миром, гимн, греми и рей!
Интернационал…
Как узко,
как тесно сердцу под ребром,
когда напружен каждый мускул
тяжелострунным Октябрём!
Горячей кровью жилы-струны
поют
и будут петь вовек,
пока под радугой Коммуны
вздымает молот человек.
Михаил Кузмин(1872–1936)
Апулей
Бледное солнце осеннего вечера;
Грядки левкоев в саду затворённом;
Слышатся флейты в дому, озарённом
Солнцем осенним бледного вечера;
Первые звёзды мерцают над городом;
Песни матросов на улицах тёмных,
Двери гостиниц полуотворённых;
Звёзды горят над темнеющим городом.
Тихо проходят в толпе незаметные
Божьи пророки высот потаённых;
Юноши ждут у дверей отворённых,
Чтобы пришли толпе незаметные.
Пёстрый рассказ глубины опьяняющей,
Нежная смерть среди роз отцветающих,
Ты – мистагог всех богов единящий,
Смерть Антиноя от грусти томящей,
Ты и познание, ты и сомнение,
Вечно враждующих ты примирение,
Нежность улыбки и плач погребальный,
Свежее утро и вечер печальный.
В старые годы
Подслушанные вздохи о детстве,
когда трава была зеленее,
солнце казалось ярче
сквозь тюлевый полог кровати
и когда, просыпаясь,
слышал ласковый голос
ворчливой няни;
когда в дождливые праздники
вместо Летнего сада
водили смотреть в галереи
сраженья, сельские пейзажи и семейные портреты;
когда летом уезжали в деревни,
где круглолицые девушки
работали на полях, на гумне, в амбарах
и качались на качелях
с простою и милой грацией,
когда комнаты были тихи,
мирны,
уютны,
одинокие читальщики
сидели спиною к окнам
в серые, зимние дни,
а собака сторожила напротив,
смотря умильно,
как те, мечтая,
откладывали недочитанной книгу;
семейные собранья
офицеров, дам и господ,
лицеистов в коротких куртках
и мальчиков в длинных рубашках,
когда сидели на твёрдых диванах,
а самовар пел на другом столе;
луч солнца из соседней комнаты
сквозь дверь на вощёном полу;
милые, рощи, поля, дома,
милые, знакомые, ушедшие лица —
очарование прошлых вещей, —
вы дороги,
как подслушанные вздохи о детстве,
когда трава была зеленее,
солнце казалось ярче
сквозь тюлевый полог кровати.
«Волны ласковы и мирны…»[1]
Волны ласковы и мирны,
Чуть белеют корабли.
Не забыть родимой Смирны,
Розовеющей вдали.
Отражён звезды восточной
Бледный блеск струёй воды,
Наступает час урочный,
Как спускались мы в сады.
И смеялись, и плескались,
Пеня плоский водоём;
Как встречались, так расстались,
Песни пленные поём.
Жадный глаз наш еле ловит
Уж туманные холмы;
Что морская глубь готовит
В пене плещущей каймы?
«Великое приходит просто…»
Великое приходит просто
И радостно, почти шутя,
Но вдруг спадает с глаз короста,
И видишь новыми зрачками,
Как новозданное дитя.
Не шлёт вестей нам барабаном,
Трубач пред ним не трубит вскачь.
Подобно утренним туманам,
Спадает с солнца пеленами!
Прими, молись и сладко плачь,
Чтоб небо снизошло на землю
И духу плоть дала приют, —
Земля дохнула тихо: «Внемлю»,
Звезда цветёт, и с пастухами
Свирельно ангелы поют.
«Среди ночных и долгих бдений…»
Среди ночных и долгих бдений
И в ежедневной суете
Невидимый и лёгкий гений
Сопутствует моей мечте. Нежданную шепнёт строку,
Пошлёт улыбкой утешенье
И набожному простаку
Простейшее сулит решенье.
И вот небедственны уж беды,
Печаль забыта навсегда,
И снятся новые победы
Простого, Божьего труда.
Я долго спутника искал
И вдруг нашёл на повороте:
В поверхности любых зеркал
Его легко, мой друг, найдёте.
Печален взор его лукавый,
Улыбок непонятна вязь,
Как будто недоволен славой,
Лишь к славе горестной стремясь.
Вы так близки мне, так родны,
Что кажетесь уж нелюбимы.
Наверно, так же холодны
В раю друг к другу серафимы.
Но спутник мой – одна правдивость,
И вот – пусты, как дым и тлен,
И бесполезная ревнивость,
И беглый чад былых измен.
И вольно я вздыхаю вновь,
По-детски вижу совершенство:
Быть может, это не любовь,
Но так похоже на блаженство!
Пейзаж Гогена
К. А. Большакову
Красен кровавый рот…
Тёмен тенистый брод…
Ядом червлёны ягоды…
У позабытой пагоды
Руки к небу, урод!..
Ярок дальний припёк…
Гладок карий конёк…
Звонко стучит копытами,
Ступая тропами изрытыми,
Где водопой протёк.
Ивою связан плот,
Низко златится плод…
Между лесами и сёлами
Вёслами гресть весёлыми
В область больных болот!
Видишь: трещит костёр?
Видишь: топор остёр?
Встреть же тугими косами,
Спелыми абрикосами,
О, сестра из сестёр!
Новолунье
Мы плакали, когда луна рождалась,
Слезами серебристый лик омыли, —
И сердце горестно и смутно сжалось.
И в самом деле, милый друг, не мы ли
Читали в старом соннике приметы
И с детства суеверий не забыли?
Мы наблюдаем вещие предметы,
А серебро пророчит всем печали,
Всем говорит, что песни счастья спеты.
Не лучше ли, поплакавши вначале,
Принять, как добрый знак, что милой ссорой
Мы месяц молодой с тобой встречали?
То с неба послан светлый дождь, который
Наперекор пророческой шептунье
Твердит, что месяц будет лёгкий, спорый,
Когда луна омылась в новолунье.
Колдовство
В игольчатом сверканьи
Занеженных зеркал —
Нездешнее исканье
И демонский оскал.
Горят, горят иголки —
Удар стеклянных шпаг, —
В клубах нечистой смолки
Прямится облик наг.
Ещё, ещё усилье, —
Плотнится пыльный прах,
А в жилах, в сухожильях
Течёт сладелый страх.
Спине – мороз и мокро,
В мозгу пустой кувырк.
Бесстыдный чёрный отрок
Плясавит странный цирк.
Отплата за обиды,
Желанье – все в одно.
Душок асса-фетиды
Летучит за окно.
Размеренная рама
Решетит синеву…
Луна кругло и прямо
Упала на траву.
«Декабрь морозит в небе розовом…»
Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленный мрачнеет дом.
А мы, как Меншиков в Берёзове,
Читаем Библию и ждём.
И ждём чего? самим известно ли?
Какой спасительной руки?
Уж взбухнувшие пальцы треснули
И развалились башмаки.
Никто не говорит о Врангеле,
Тупые протекают дни.
На златокованном Архангеле
Лишь млеют сладостно огни.
Пошли нам крепкое терпение,
И кроткий дух, и лёгкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон!
Но если ангел скорбно склонится,
Заплакав: «Это навсегда!» —
Пусть упадёт, как беззаконница,
Меня водившая звезда.
Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,
О, бедная моя любовь.
Струями нежными, не пылкими,
Родная согревает кровь,
Окрашивает щёки розово,
Не холоден минутный дом,
И мы, как Меншиков в Берёзове,
Читаем Библию и ждём.
Ариадна
У платана тень прохладна,
Тесны терема князей, —
Ариадна, Ариадна,
Уплывает твой Тезей!
Лепесток летит миндальный,
Цепко крепнет деревцо.
Опускай покров венчальный
На зардевшее лицо!
Не жалей весны желанной,
Не гонись за пухом верб:
Всё ясней в заре туманной
Золотеет вещий серп.