— И это тоже не стоит червонца! — зло выдал я, надавив на фургонщика отнюдь не по причине нынешней стеснённости в средствах, а из желания убедиться, что он больше ничего от меня не скрывает.
— Денег не верну! — отрезал тот, взял молоточек и принялся починять надетый на колодку башмак. — Всё на твоё дело потратил, ещё и должен людям остался! Нехорошо так себя вести! Неправильно!
В иной ситуации я бы даже усовестился, ну а тут лишь несколько раз кивнул и поднялся с лавочки. Стоило бы что-нибудь заявить напоследок, но решил не мешкать и зашагал прочь. Был готов к стычке, да только фургонщики не стали испытывать судьбу, прорываться с боем не пришлось. Лишь на улице подскочила грузная тётка в пёстром платье и цветастом платке.
— Ты проклят! — плюнула она в меня. — Проклят и сдохнешь!
Повеяло вонью лошадиного пота и раскалённой солнечным жаром пылью, меня передёрнуло, но не растерялся и вытолкнул из ядра малую толику небесной силы, прогнал её по телу, размывая наведённую порчу и собирая ту в ядовитый комок, а после вытолкнул из себя вместе с плевком. Глотку продрало огнём, зато наполненная тёмной магией слюна прожгла платье ведьмы, она взвыла и принялась рвать на себе одежду.
Любоваться этим представлением я благоразумно не стал, убрался подобру-поздорову. Пока топал по дощатым тротуарам, окончательно вытравил все затронувшие дух искажения, а обдумать полученные сведения засел в средней паршивости забегаловке, заодно там и перекусил. Впрочем — наоборот. В первую очередь всё же перекусил, поскольку думать было особо не о чем. Посидел-посидел, да и отправился к Соловьиному мосту.
Глава 24
Округа та оказалась далеко не из пропащих, а нужный мне двухэтажный особнячок так и вовсе был приличней некуда, даром что его стиснутый соседними зданиями фасад шириной не достигал и четырёх аршинов. Для начала я прошёлся по переулку, но ничего толкового не узнал. Намеренно никто не запирался, да и спустить с крыльца докучливого тайнознатца смельчаков не нашлось, просто одних дома не застал, другие здесь позапрошлой осенью ещё не жили, а третьи ничегошеньки не слышали и не видели.
Были такие да съехали. Конец истории.
Лука представился Жугой из Высокореченска, Рыжуля стала Милой, остальных и не запомнили вовсе. Впрочем, сразу несколько человек рассказали о шумной ночной ссоре, после которой мои дружочки запропали неведомо куда, а толстуха из дома напротив готова была поклясться, что тогда не обошлось без стрельбы. Сердце будто ледяная рука стиснула, не особо порадовало даже заявление о том, что не случилось в тот раз ни убитых, ни раненых.
— Квартальный молодчиков своих прислал округу прочесать, да только к тому времени их уже и след простыл! — махнула тётка полной рукой. — Ищи ветра в поле!
— И не нашли? — уточнил я, начиная понимать, с какой стати решил закругляться с розысками Кожич.
— А я о чём же? — фыркнула толстуха. — Как в воду канули!
По её совету я наведался к приглядывавшему за домами на этой улице смотрителю и вот с этим старичком общение получилось несказанно плодотворней.
Впрочем, поначалу тот смерил меня придирчивым взглядом и настороженно спросил:
— А ты сам кто будешь, мил человек? Не прими на свой счёт, но зачастила к нам шантрапа всякая! Так и шастают!
Речь наверняка шла о фургонщиках, на которых я нисколько не походил, так что привычно уже соврал:
— Братья мы с Жугой. Двоюродные. Он, как осиротел, сюда из Высокореченска в поисках лучшей жизни перебрался и кучу мелюзги с собой забрал. Я тогда уже за морем лямку тянул, получил от него весточку об этом, а дальше как отрезало.
Старичок-смотритель покивал, но никак на мои слова не отреагировал.
— Вернулся и походил, людей поспрашивал, — продолжил я. — Одни о ссоре какой-то толкуют, другие и вовсе о стрельбе!
— Была стрельба, — кивнул дедок, с важным видом огладив бородку. — Штук пять пуль в двери и стенах зашпаклевать пришлось. Надо понимать, братец твой со второго этажа отстреливался, когда засов выбили. Ладно хоть ещё плата за месяц вперёд внесена была, не в убытке остался…
У меня вновь пробежал по спине холодок.
— Засов выбили — это к ним вломился кто-то?
— Похоже на то, — подтвердил старик. — По горячим следам облаву учинили — так ни тел, ни даже крови не сыскалось. Убёгли они, надо понимать. На втором этаже окно распахнутым осталось, вот из него на задний двор спрыгнули и убёгли.
Я задумчиво кивнул.
— И не объявлялся больше никто?
— Какой! Все пожитки бросили! Полгода в кладовке лежали, пока старьёвщику не сдал. Хотя… — Дедок поскрёб лысину. — Уже после старуха моя сказывала, будто видала на рынке тех девчонок. Мол, одна из них в падучей забилась, и вроде бы большой переполох случился. Даже монахини вмешались, чуть ли не с собой их забрали, но тут уж за что купил, за то продал. Моя сплетницей была, каких свет не видывал!
— Была?
— По зиме преставилась.
Мне бы сочувствие выказать, но жалел я сейчас исключительно об упущенной возможности потолковать с этой сплетницей и вызнать детали случившегося. Но что девчонок видели позже — это хорошие новости. И — монахини. Тут уже было с чем работать.
Именно поэтому, распрощавшись с дедком, я не отправился на местный рынок, а вместо этого перешёл по Соловьиному мосту и двинулся прямиком к центру. Черноволосого мальчишку-фургонщика приметил ещё в начале своих блужданий по округе — сбросить его с хвоста не составило бы никакого труда, но я усомнился, что обозлённый Кожич послал сюда одного-единственного мальца, и решил провериться. А когда вскорости обнаружил ещё парочку топтунов, то метнулся в переулок, проскочил через проходной двор, отвёл глаза страховавшему соглядатаев молодчику и затерялся в глубине квартала. Оторвался и никого за собой в епископскую канцелярию не привёл.
Ну а там пришлось добрых полчаса дожидаться, пока отца Шалого уведомят о моём желании с ним пообщаться.
— Чего тебе опять? — хмуро спросил священник. — Утомил!
— Я кое-кого ищу и готов заплатить за содействие. Дам немного, но так и труд невелик — архивы прошерстить. Есть у вас тут служки, которым подработка интересна?
— Труд невелик — архивы прошерстить? — мрачно глянул на меня Шалый. — Да ты шутник! — Но он всё же сменил гнев на милость и с тяжёлым вздохом уточнил: — Что за публика интересует?
— Босяки малолетние, — заявил я, тем самым собеседника изрядно удивив. — Вроде бы их монахини с улицы увели.
— Из какого ордена? — уточнил священник, а когда я не сумел ответить на этот вопрос, закатил глаза и позвал за собой: — Идём!
Мы поднялись на второй этаж, там Шалый без стука распахнул одну из дверей и зашёл в кабинет, за столом в котором восседал его круглолицый и чрезмерно тучный собрат. Волос у того на макушке почти не осталось, их неровные пучки сохранились лишь за ушами и на затылке. На груди — бляха с кулаком, сжимавшим разорванную цепь кандалов, точь-в-точь как у отца Истого.
— Собрат, тут по твоей части проситель, — указал на меня Шалый. — Прими в частном порядке. — Он ухмыльнулся и многозначительно добавил: — Мимо кассы!
Хозяин кабинета благосклонно кивнул.
— Присаживайся! — А когда Шалый отправился восвояси, выжидающе улыбнулся: — Слушаю, молодой человек!
Я вкратце изложил цель своего визита, и священник досадливо поморщился.
— Единого реестра малолетних бродяжек никто не ведёт, так что быстрого результата не жди. С другой стороны, сиротских приютов при монастырях не так много, за седмицу управимся. — И он вдруг гаркнул так, что аж зазвенело в ушах: — Брат Резкий!
И пары мгновений не прошло, как в дверях возник молодой человек в монашеском одеянии.
— Звали, отец Калёный?
— Садись и пиши! — распорядился священник, а после обратился ко мне: — Повтори приметы, имена, детали случившегося.
Столь обстоятельный подход к делу меня изрядно порадовал, но святые отцы — это не фургонщики, так что на сей раз я решил поинтересоваться расценками заранее:
— И дорого мне это встанет?
Хозяин кабинета фыркнул.
— Ну тебя же Шалый привёл, значит — не бедствуешь! Не бойся, лишнего не возьмём!
Я не поверил, но уходить было попросту глупо, так что повернулся к уставившемуся на меня монаху и сказал:
— Первое: девица лет шестнадцати-семнадцати…
Тот принялся макать перо в чернильницу и скрипеть им по бумаге, но и отец Калёный от дела не самоустранился и время от времени задавал наводящие вопросы. В итоге брат Резкий накропал аж два листа — правда, физиономия у него при этом сделалась кислее некуда.
— Так себе вводные! — прямо заявил он, стоило только мне умолкнуть. — Это всё равно что иголку в стоге сена искать! Пустая трата времени и… денег.
— Ленив ты безмерно, — вздохнул тучный священник. — Это не такое уж плохое свойство, но только не когда человек ленится думать! Нешто юная рыжеволосая красотка, имеющая проблемы с законом, а вдобавок к этому ещё и приезжая, могла внимания пауков избежать? Этих-то похотливых распутников? Оставь монастырские приюты на будущее, поговори для начала с людьми на земле. И на тот рынок тоже сходи. Глядишь, припомнит кто, из какого ордена монахини были. А нет — не беда, хоть жирок растрясёшь, а то скоро толще меня станешь!
Брат Резкий был худ как щепка и насмешке не обиделся, а вот упрёк в нежелании думать его несказанно уязвил.
— Рыжая, рыжая красотка… — забормотал он и кивнул, будто бы соглашаясь с какими-то своими мыслями. — Ну точно! Где-то год назад я с одним деятелем из управы разговорился, которому по долгу службы в приюты бродяжек отвозить положено, так он мне все уши прожужжал, какую рыжую красотку в одном из них заприметил! Потом и от других о той зеленоглазой и рыжеволосой девахе слышать доводилось. Она мелюзгу опекает, старшая у них там. Червоной кличут.
Это было похоже на Рыжулю, но я покачал головой.
— Приют — нет, сразу мимо. У тех ни у кого дара не было.
Брат Резкий отмахнулся.