Одной лишь Амелии было невдомек, что происходит за пределами ее уютного убежища. Женщина окрестила свой дом подобным образом не просто так; ее двухэтажный коттедж в колониальном стиле производил впечатление отталкивающее, то ли из-за облупившейся во многих местах краски, то ли из-за уныло глядящих маленьких окон, за стеклами которых редко наблюдался свет. Но для нее это место казалось самым родным и комфортным на земле. В этом доме проживало не одно поколение ее семьи и заезжих родственников. Ходили слухи, что это семейство имело склонность ко всякого рода собраниям, носившим весьма подозрительный, с налетом мистицизма, характер. Впрочем, Амелию никто не посвящал в тайны этих толковищ, потому женщина не обращала внимания на заговорщическое перешептывание соседей.
Она жила одна. Ее не пугала ни близость населенного живностью леса, ни гипотетическая угроза столкнуться лицом к лицу с вором и пьяницей. Да и чего бояться, когда двор охраняет верная свора собак?
Амелия сдавала в аренду небольшое помещение в городе, расположенном далеко отсюда, и на эти деньги, собственно, и проживала в семейном коттедже. У нее имелся и дополнительный источник дохода, но к нему женщина прибегала очень и очень редко, из-за нелюбви к утомительному составлению учебных пособий; в последнее время она переключилась на изучение стародавних поверий и легенд деревни, в которой проживала. Среди них упоминались те самые собрания ее семьи, но о сущности их она так ничего и не выяснила.
Случалось, что из-за приступов раздражительности ей приходилось выходить на свежий воздух и подолгу бродить в окрестностях здешних лесов. На пути обычно не попадалось ничего примечательного. Но, как-то раз, женщина наткнулась на искусно построенный мост. Причудливой формы узоры обрамляли перила и, если приглядеться, в свете сонных лучей солнца они приходили в движение, извиваясь и закручиваясь. Глядя на них сквозь призму недавно прочитанных легенд, женщина вспомнила о похожем мосте, красочно изображённом в одной из книг. В сопровождающем иллюстрацию тексте говорилось, что он служил чем-то вроде перехода из одного времени в другое. Только человеку, совершившему дурной поступок, не важно, в прошлом или настоящем, предоставлялась возможность испробовать на себе столь причудливое темпоральное путешествие. После, как шептали убористые строки, человеку даровалось искупление — и что-то еще. История умалчивала, что именно. Амелии вдруг захотелось проверить эту теорию, но она воздержалась. Ничего такого, что в какой-либо мере могло указать на дурные поступки в прошлом, Амелия припомнить не могла. Ее затворнический уклад жизни тем более способствовал такому выводу; разве что в детстве могло случиться непоправимое, чьи следы услужливо стерла память, дабы не травмировать боле хрупкую детскую психику.
Женщина на миг усомнилась в собственной адекватности. Отбросив назойливые сомнения, она вознамерилась пройти по этому мосту, чтобы исследовать противоположный берег. Уже на середине пути что-то заставило ее остановиться. Перегнувшись через перила, она рассеяно смотрела на кристальную гладь воды. Где-то рядом пролетела птица, оглушив зимнее безмолвие беспокойной трелью. Амелия поежилась, но взгляд отводить не стала. Вот ее взор заволокло молочной дымкой, то сгущающейся, то рассеивающейся, и за всеми этими метаморфозами с трудом угадывались очертания высоких деревьев и трав. Неожиданно она разглядела девушку. Одета она была не по погоде: легкая куртка и растрепанные волосы без головного убора, казалось, маячили откуда-то издалека. Потом картина переменилась; девушка сжимала в руке камень цвета оникса. Ее безумный взгляд сверлил близстоящие деревья, а легкая ухмылка наводила дрожь из-за своей непропорциональности и кривизны. На этом видение оборвалось из-за взявшихся невесть откуда маленьких водоворотов. После себя оно оставило эфемерный, подобно той молочной дымке, привкус горечи. Только сейчас она начинала понимать, как переменился пейзаж: от снега не осталось и следа. Пепельный свод неба расцвечивало солнце, а деревья усыпали благоухающие цветки. По всем ощущениям была весна.
Какое-то время Амелия неподвижно стояла на середине моста, но потом, решив, что ей снится сон, пошла дальше. На другом берегу виднелась небольшая полянка с такими же цветущими деревьями и резкий поворот, огороженный парочкой внушительных камней. Повинуясь душевному порыву, она устремилась к этим менгирам — и обнаружила себя в сокрытом от посторонних глаз закутке, где истершийся со временем ритуальный круг и монолитный алтарь буквально вырастали из земли. На алтаре покоились увядающие цветы и неровные камни различных оттенков. Стоило Амелии потянуться к диковинным камням, как послышались взявшиеся из ниоткуда голоса. Она испугалась и спряталась за пушистым кустом. Затаив дыхание, она вслушивалась во вкрадчивые голоса незнакомцев. Язык был ей неведом, но по тембру она определила мужчину и женщину. Они горячо спорили о чем-то. Затем их спор сменился другим разговором; женщина перешептывалась с еще одним мужчиной, хотя у Амелии не поворачивался язык так его называть — уж очень отличался его голос от всех голосов, что ей доводилось слышать прежде. В нем было больше от животного рыка, чем от человеческой речи. Вперемежку с иностранными словами, это существо — женщина обозначила его так — издавало исходящий из утробы монотонный рык, сменяющийся невнятным бормотанием, схожим со скрежетом железа. Ей стало очень любопытно, кому принадлежал голос, и она осторожно выглянула из своего укрытия. Сомнения как рукой сняло: это не человек. Возможно, в его силуэте и угадывались человеческие черты, но только отчасти. Скрюченные подобно ссохшимся ветвям руки тянулись из-под плотных складок черного плаща. Вместо пальцев — уродливые обрубки. На спине, если это, конечно, была спина, вздымался чудовищный горб, а профиль этого монстра холодил кровь в жилах из-за обилия струпьев, ссадин и спиралевидных символов, бывших точь-в-точь как те водовороты на глади реки. Вдобавок, вместо челюсти выступала пасть, а нос, скрюченный и удлиненный, искусно разрезал воздух. Амелия с трудом подавила подступивший к горлу крик. Нельзя себя выдавать, думалось ей. Это всего лишь сон, который, хочешь ты того или нет, придется досмотреть до конца.
Вопреки страху, она продолжала смотреть, тщетно вслушиваясь в обрывки фраз. Наконец, неведомый язык сменился привычным английским, и она затаилась, в надежде услышать объяснения. Но, вместо этого, запуталась пуще прежнего. Существо разглагольствовало о каких-то обязательных ритуалах высшему божеству с неподдающимся воспроизведению именем, а также и об обязанности девушки принести в жертву того мужчину, дабы, наконец, наполниться жизненным соком и исцелиться от внеземной заразы, которой она была награждена за дерзость прикосновения к запретным знаниям.
Амелия настолько увлеклась, что чуть не поседела, когда, словно снег в июле, у самого ее лица возникло другое, принадлежащее отвратительному монстру с горбом. Даже крик, казалось, покрылся в ее горле прочной коркой льда, столь сильным было ее потрясение…
В себя она пришла на закате, резко втянув воздух, как будто все это время находилась под водой. Впрочем, состояние ее одежды говорило об обратном. Ее скорее пытали, чем топили — иначе, как еще пролить свет на загадку зловещих спиралевидных отметин на руках и ногах и жалких клочков некогда плотного плаща?
Из всего пережитого удалось вырвать фрагменты жуткого ритуала и дьявольских трелей птиц. Единственное, что прочно въелось в память — испачканный в крови кинжал и полыхающий недобрым светом факел. Рефлексия женщины бесцеремонно прервалась треском по ту сторону реки. Кто-то за ней следил и, убедившись, что она пришла в себя, отправился восвояси.
С тех пор ее верными преследователями сделались кошмары, чьи рваные, кровавые контуры намеренно проступали на канве сновидений, как алого цвета нити. Постепенно Амелия осознала, что той женщиной, беседующей с горбатым монстром, являлась она. За предательство мужчины и себя суждено ей расплачиваться бессмысленным ментальным хождением по кругу, ведь и этот мост, и эти отвратительные сцены длились годами с одной целью — заставить ее вспомнить всё, вкусить отравленный яд собственной глупости и обрести свободу… если, конечно, то, что ее ожидает, можно назвать таковой. Те водовороты на ледяной глади воды — как подсказка, как символ из раза в раз повторяющихся персональных кругов ада.
С покорностью приняла она ужасающее открытие, пусть и многие его подробности заметно выцвели, чтобы не отпускать просто так. Неужели тот монстр наслал на нее проклятие и, наблюдая издалека, пожинает плоды своих злодеяний? С течением времени остались лишь призрачные намеки случившегося некогда откровения, но Амелия не могла утверждать наверняка.
Снова и снова растерянная женщина оказывалась на том потустороннем мосту, зачарованно глядя на неподвижную гладь воды.
Джоанна Д. ДискоттСлепец
Ксанр открыл глаза и встал, пошатываясь — его тело ощущалось смутно, со странным отупением, а сознание, казалось, приподнималось над землей.
Причиной этому были не только последние дни, проведенные им без пищи, или настой коры санхет, который он принимал все это время, или даже медитации, становившиеся все длиннее и глубже с каждым днем, приближавшим его к сегодняшнему великому событию.
Ксанр знал это чувство: отголоски его он испытал, когда ворота храма Всезрячего впервые открылись, чтобы впустить его.
Всю свою недолгую жизнь Ксанр обитал в великом Канлехе, жемчужине земель Му, а храм, покоящийся в скалах на западной границе города, занимал его ум не больше, чем любая постройка. Однако он с малых лет чувствовал в себе некую странную, непрактичную жажду, жадность, тянувшую его к знаниям, не требовавшимся в обычной жизни. Так ли, иначе, но поиски скудных обрывков изнанки мира, истинного положения вещей, проглядывающего сквозь повседневность, оказались для него такой же потребностью, как еда или сон.