— Два стакана были бы кстати.
Крипджосс подошёл к лакированному шкафчику.
— Что ты знаешь о препарате «аквамедетур»?
Офицер помедлил, копаясь в памяти.
— Ничего. Возможно, успокоительное.
— Близко. Депрессант, на основе психоактивных лекарственных средств с гипнотическим эффектом. Старые бензодиазепины снимали мускульные спазмы и тормозили нервную систему так, что агрессия, как побочный эффект, всё равно не имела выхода — человек превращался в варёное яйцо.
— И?
— Компания обанкротилась после трёх или четырёх судов: случаи мутации при передозировке «аквамедетуром»…
— Чёрт, — офицер поставил стаканы на стол. — Призванные глубиной.
Капитан подвинул стул и принялся за бутылку.
— Ага. Эффект Призванных. Что там происходит с мозгами — не помню, а с телом — мы все видели. Препарат запрещён, но угадай, что я нашёл в крови графа? В крови матросов и слуги Долунга он тоже был, уверен.
— Почему вы не взяли анализ у всех?
— По той же причине, что заставила нас побыстрее избавиться от тел. Не хотел, чтобы команда видела. Для некоторых современная медицина — второй лик Сатаны.
— Вы правы, — Крипджосс опустил голову. Его смутили слова капитана — офицер вспомнил собственную одержимость, с которой бросал угли в развороченную грудь существа, которое ещё недавно была графом, а после пускал слизь из вен. Тогда он верил в необходимость этого ритуала, понимал, по-другому никак.
Запрещённый препарат инверсировал психику и тело графа, как и его приспешников, пускай и в меньшей степени. Долунг, похоже, сидел на «депрессантах» давно.
Они убили его. Хватило бы и отрубленной головы. Но многие поверья сильнее научных фактов. Безграмотность требует насилия. Капитан понимал, что их действия успокоят команду.
И какое-то время — кромсая води-нистую плоть графа — Крипджосс знал, что матросы правы.
— До дна, Крипджосс, — капитан дзинькнул стаканом о стакан.
— Есть, сэр.
— Ещё раз сэркнешь, разрешу барону прочитать тебе проповедь.
— Лучше сразу бросьте акулам.
…Граф глотает кисть штурмана — и, когда она показывается из треугольного рта, в уголках которого колышутся кожистые выросты, кровь хлещет из пеньков фаланг, оставшихся от указательного и среднего пальца.
Штурман верещит. Долунг отталкивает его, бесноватые глаза находят барона. Тот застыл на возвышении, штаны промокли от мочи.
Крипджосс открывает огонь. От пуль ткань куртки раскидывается на спине растрёпанными лепестками, но граф продолжает мчаться к барону. Пятая пуля всё-таки сбивает его с ног. Долунг падает на грудной плавник. Брызжет кровавой слюной, смеётся, кричит. И тогда капитан бьёт мечом и чувствует, как лезвие царапает позвоночный столб.
Мюрт открывает глаза, сглатывает и моргает. Не двигается, словно боясь потревожить застоявшийся воздух, за пылинками которого прячутся остатки сновидений.
И последняя мысль: кем была леди Миала, почему путешествовала инкогнито, без титулов, фамилии, платила втройне? Бессмысленная мысль.
Капитан возвращается в настоящее.
Мюрт поставил ноги на пол и Нумяи!жадно выпил целый стакан воды с лимонным соком. Его вниманием на минуту завладели настенные часы, заставили задумчиво прикрыть глаза.
Капитан оделся и направился в каюту Крипджосса. На камбузе шипела плита. Пахло подгоревшим жиром и потрохами.
Офицер, похоже, вообще не спал.
— Готов? Пошли.
— Капитан? Прямо сейчас?
Они миновали ахтер-люк и остановились перед грузовой камерой. Капитан вставил ключ, налёг на маховик двери — запорный механизм нехотя поддался.
Они зажгли фонари.
— Немного контрабанды, — опередил мысли офицера Мюрт. — Подвоз дворянства не приносит много денег.
Крипджосс прошёлся вдоль деревянных ящиков; из некоторых торчали уголки целлофана. «Ориент» — значилось на плёнке.
Потом офицер увидел катер на балочной конструкции. В свете поднесённого фонаря он маслянисто блестел. Крипджосс взобрался по приставной лестнице и с какой-то куртуазной влюблённостью провёл рукой по панели управления.
Мюрт усмехнулся, глядя на яркие офицерские штаны Крипджосса, куртку с серебряной тесьмой и рукоять револьвера, заткнутого за пояс, — всё это смотрелось нелепо на фоне машины, которую, как и другую «энергетическую» механику, запрети-ди полвека назад. Запретить-то запретили, но… Адам отказался от яблока?
— Двигатель с высокоэффективной системой улучшения сгорания топлива, — с гордостью сообщил капитан.
— Топливо, — сказал Крипджосс, словно ругательство и таинство одновременно. — Катер. На нём можно сделать миллион.
— Полтора. Или пять лет в камере с дырой в полу.
— Зачем вы мне это показали?
— Беру в долю. — Капитан уже не улыбался. — Только бы увидеть землю.
Он передал офицеру фонарь и вскрыл один из ящиков. Крипджосс увидел пузырчатые целлофановые упаковки вперемешку с картонными коробками в два спичечных коробка размером.
Офицер извлёк электронные часы. Таких он никогда не видел, как и других, где вместо стрелок — окошечко. Но слышал, разумеется.
— Надеюсь, ещё работают, — сказал Мюрт.
Он разорвал картонку и высыпал на ладонь четыре металлические «таблетки». Сковырнул ногтём гравированную крышечку. На дисплее загорелись цифры.
— Порядок.
При помощи боковых кнопок он выставил время: 7:00.
— Но сейчас. — начал офицер.
— Реальное не важно. Хочу кое-что проверить.
Разделительное двоеточие мерно пульсировало между цифрами «7» и «00». Прошло три минуты — капитан считал по ударам сердца — цифры не изменились.
Матросы ели молча. Тишину нарушил старый моряк с заячьей губой. Он посмотрел на свою руку, на татуировку Топорга — синий Бог моря задумчиво сидел на синем якоре — и сообщил, что вчера видел графа Долунга. Тот стоял на мостике и раздавал приказы, а под мачтой лежал чешуйчатый труп леди Миалы. Призрак графа. Призрак леди. Они словно накладывались на корабль. А потом призрак сигнальщика крикнул графу, что видит землю. И граф, колеблясь в зеленоватом мареве, истончаясь, хохотал.
Он нас проклял, сказал матрос, он украл у нас сушу.
Никто не прокомментировал рассказ старого моряка. Промолчал и Мюрт, который второй день обедал вместе с командой в столовой.
Виски пользовался большой популярностью. Как-то незаметно Крипджосс и Мюрт перешли на бутылку в день. На каждого. И при этом не могли похвастаться пьяной отрешённостью, спасительным забвением, способным оградить от однотипности дней, призрачной потерянности команды, которая выполняла свои обязанности без вмешательства капитана. Мнимое течение времени — стук волн за кормой.
Они напивались, но оставались рассудительными и мрачными. И словно уже не могли существовать без привычного шума в голове, который появлялся после второго стакана.
Двадцать восьмой день «Эцитон» преследовал маяк.
— Что со звёздными картами? — спросил офицер. — По-прежнему?
Капитан кивнул.
— Разве что зад ими подтереть. Некоторые созвездия я никогда не видел. Словно у меня украли небо.
— У нас.
— У «Эцитона».
Настенный фонарь делал их лица оранжевыми. Мюрт долго смотрел небольшой четырёхугольный иллюминатор, мысленно огибая взглядом борт, скользя под брусьями над безразличной водой, чтобы увидеть точку на горизонте, метнуться к ней, освободившись от клетки корабля… и достичь, узреть, как вырастает стебель маяка, каждую секунду концентрирующий и излучающий свет, взлететь на его вершину, призраком проникнуть за вращающиеся линзы. Кого бы он мог увидеть внутри башни? Смотрителя, приводящего в движение часовой механизм? Смеющегося графа, приглашающего за стол взмахом культи? Плоть от ила твоего.
Капитан отвернулся от иллюминатора.
— Вчера я подслушал разговор, — сказал офицер. — Матросы верят, что мы мертвы и плывём к последней бухте.
— Чушь.
Офицер повёл плечами.
— Они говорят, что четыре недели назад граф набил наши черепа икрой устриц. И теперь мы видим сны Придонной Королевы.
— У нас массовые послесмертные галлюцинации? — капитан издал придушенный смешок.
Крипджосс сделал глоток и криво улыбнулся.
— Кто его знает, что такое смерть? Матросы треплются о сорока днях, о непонимающих душах, которые бредут эти сорок дней к Большой Раковине.
— Или плывут.
На этот раз никто не засмеялся.
— Уж не барон ли разносит подобные мысли, — сказал Мюрт после паузы. — Как думаешь?
— Религия барона ограничена часословом, на котором он помешался после… той ночи. А в нём нет ничего страшнее христианского календаря и красочных миниатюр.
— Ты видел, что он сделал со своей головой?
— Ага. Баталёр лично сбривал то, что осталось после ножниц Лайфо-Дрю.
— Что думаешь о маяке, Крипджосс.
Офицер подумал.
— Он меня пугает. Знаете, как свет в окне пустой комнаты.
Ветер усиливался. Парусина стонала под ударами невидимых кулаков. «Взять рифы», — собрался крикнуть капитан, но матросы уже трудились на мачтах и палубе, уменьшая парусность.
— Грот и фок на гитов! — крикнул чёрный матрос, похожий на морского конька, и через несколько минут рангоут осиротел.
Мюрт сплюнул под ноги. Этому кораблю не нужен капитан. Он просто существует, меланхолично, как прилипшая к камню улитка, и делает вид, что движется вперёд — к цели, оставляя за собой кильватерную струю пенных испражнений.
Лица матросов не выражали никаких эмоций. Иногда казалось, что солнечный свет пронзает их насквозь. Барон Лайфо-Дрю сидел на корме: на коврике, по-пластунски, возведя руки в небо. Рядом сидел кок, видимо, постеснявшийся поднять руки. Барон и кок пели молитву.
«Заложить бы сейчас оверштаг, — подумал Мюрт, — приложить этих богомолов о борт».
Тихо подошёл Крипджосс. Или же стоял какое-то время рядом.