А Вячеславу стало странно и зябко, точно холодный туман просочился в холл и ледяным языком облизывал ладони.
С самого начала задание ему не понравилось. Да и шеф вёл себя чудно. Обычно Снегирёв был спокоен и хладнокровен, изредка, задумавшись, позволял себе барабанить пальцем по морде бронзовой коровы. А в тот раз он нервно оглядывался на окно, подавлял вздохи и кусал губы.
В тот день он спросил:
— Вячеслав, а вы когда-нибудь были на Севере?
— В Питере был.
— Нет, дальше. Где бывает, что и солнце не восходит, и лето похоже на зиму. Там были?
— Не был.
— А я вырос там. Помню, по утрам выйдешь из деревянного дома, а перед крыльцом стелется туман. И куда не глянь — везде туман, и только тени проступают, — Снегирёв задумался. — Хорошее место. Жаль, мне нельзя туда вернуться.
— Почему? — Вячеслав тогда заподозрил, что шеф мог быть замешен в афере с драгоценностями или продажей земли, чем, говорят, занимался в юности.
— Мне там рады не будут. В общем, Вячеслав. Есть там музей. Зам — Ардальон Борисович, мой старый товарищ, он продаст тебе одну картину, с коровами. А ты доставь её мне.
— Да без проблем.
Снегирёв помрачнел.
— Проблемы-то будут. Это место всегда с проблемами было.
Теперь Вячеслав понимал, что шеф знал намного больше, чем рассказал. «Вот засада! Отправил к чёрту в пасть! Ладно, выкрутимся».
Хотел проверить мобильный, не звонил ли кто, но лишь похлопал по пустым карманам.
Вечером воскресенья Полина Эдуардовна вернулась к шпаклёвщику на чердак.
— А вы подготовились, — хмыкнула она.
Аркадий Савельевич расчистил чердак, притащил откуда-то чистый стол, скатерть, свечи в старинном подсвечнике, открыл мансардное окно в крыше — а там небо и сверкающие горошины звёзд, и так их много, что кружилась голова.
Под окном расстелил плед.
Скрытая покрывалом картина стояла там же, но от Полины Эдуардовны не укрылось, что холст заменили, новый был чуть длиннее, и простыня не до конца его закрывала. Полина Эдуардовна не могла предположить, что такого рисовал шпаклёвщик, что потребовалось срочно менять и прятать.
Сдёрнул покрывало. Холст — тёмно-черничное, чернично-синее, с мотыльками-звёздами и лёгкими мазками лунной дорожки. Небо. Ясное ночное небо. Полина Эдуардовна ахнула. Раньше шпаклёвщик рисовал только туманы и мифы.
— Луны не хватает, — сказала она.
— Да. Сейчас достанем.
— Будете рисовать?
— Я не рисую.
Он сел на плед. Полина Эдуардовна присела на другой край. От шпаклёвщика пахло куревом, впрочем, как обычно.
— Знаете, раньше был моряком, — шпаклёвщик лёг на спину и смотрел в небо.
— Вы попали в шторм, вас выбросило на берег, и вы полтора месяца пролежали в коме. Это я знаю.
— Видел теней туманных. Там, когда волны разбивались о пьяный корабль, видел теней из волн и тумана. Скользили вокруг.
— Разве тени это не детская страшилка? Не ходите, дети, ночью к морю, придут к вам тени, зазовут с собой, не ходите вы с тенями. Все о них говорят, но никто ничего кроме тумана не видел.
Аркадий Савельевич хмыкнул.
Полина Эдуардовна живо интересовалась легендами и преданиями, любила сказки, но ни разу не видела ни одного всамделишного мифа Только во снах они приходили к ней, приходили обрывками, урывками, пытаясь достучаться. В глубине души она считала, что это всё выдумка. Миф — всего лишь один из способов, каким человек объясняет устройство мира. От того же Ардальона она отличалась лишь благосклонностью и трепетным вниманием к мифам, но вера её была слаба.
— На пустом месте сказки не рождаются. Знаете, что ещё не сказка? — шпаклёвщик протянул руку к небу и сорвал с него месяц, затем поднялся к холсту и прикрепил месяц в верхнем правом углу. — Теперь всё.
Полина Эдуардовна посмотрела на картину: чернильное небо, месяц с тонкими уголками. Посмотрела на небо в мансардном окне: и там тихо висит лунный серп.
Сдавленно кивнула, медленно встала с пледа и замерла. Одна её часть хотела бежать, но другая часть, которая когда-то тонула в холодном тумане, хотела остаться. Та часть знала правду. И эту правду Полина Эдуардовна всегда прятала глубоко-глубоко.
— Знаешь, в чём дело, Полина? Я признаю, что я — то, что я есть. А ты постоянно бежишь от самой своей сути. Может, пора остановиться и принять правду?
Полине Эдуардовне стало холодно, и она выбежала прочь.
На улице глубоко вздохнула. Неистово билось сердце. Она не пошла ни домой, где бабушка спала под звуки телевизора, ни в музей.
Хотелось глотками заглатывать воздух. Хотелось жить, но жизнь куда-то утекала, растворялась.
Полина Эдуардовна скользила к морю.
Осенью море холодило.
И зябко прятала обнажённые ладони в рукава пальто, шею закрывала овечьей шалью.
Море набегало на берег. Льдинки смешивались с чёрной галькой. На дне, может, дремало существо, бесконечное и безначальное.
Пенились волны. Тревоги отступали.
— Полина Эдуардовна!
Обернулась. В свете фонаря к ней торопливо подходил утренний знакомец, Вячеслав.
— Море, значит, ночью смотрите? — улыбался Вячеслав. Он был немного пьян, то ли от вина, то ли от неожиданного счастья. Пьян от того, что на него вдруг свалилась вся лёгкость бытия, и ему хотелось дышать, а лучше всего дышится у моря. Так и не найдя мобильный телефон, он вдруг ощутил себя свободным. Свободным от прошлого и настоящего, от определённого будущего. Он окунулся в безвременье, познавая свою суть и пьянея от радости познания. И ему хотелось укутаться свободой, как сахарной ватой, и сладко есть её. И подумав, что утренняя женщина из кафе чувствовала ту же страстную жажду жизни, отправился её искать.
— Я часто сюда прихожу, ночью здесь тихо.
— И не боитесь? Мало ли кто ночью повстречается, — говорил Вячеслав.
Полина Эдуардовна — та её часть, что утонула в море, — усмехнулась.
— А таким, как я нечего, бояться.
— С чего это?
— Знаете сказку о тенях, которые приходят с туманом?
И Полина Эдуардовна рассказала страшную сказку о детях, которых забрали тени с моря, о детях, которые вернулись, и когда касались воды, та становилась кровью. Рассказала о тумане, который опускается холодно на город. И дети, дети бродят в тумане; и зовут, зовут всех, кто их услышит, зовут их в море, откуда не вернуться, где холод поёт колыбельную.
— И что же, вы — такая тень?
— Может, и тень. А может, и нет, просто не боюсь. А вот вы бойтесь. Они за вами придут. Видите, какой туман с моря валит.
Вячеслав долго смотрел на клубящуюся дымку, пока у него не заледенели пальцы. И вдруг вспомнил, что говорил шеф: если не вернёшься утром вторника, то уже никогда не вернёшься. И Вячеслав думал о том, как ему не хочется возвращаться. Хотелось остаться с Полиной Эдуардовной и слушать её страшные сказки.
— Давайте завтра утром поговорим? — сказал он.
— Хорошо.
Вячеслав поспешно ушёл. Ему было легко и весело. Ему было всё равно, что он пропустил встречу с Ардальо-ном, всё равно, что украли покупку, и всё равно, найдут ли её.
Полина Эдуардовна стояла у кромки воды, и ледяное море сладко целовало босые ступни. Ботиночки стояли рядом, аккуратно свёрнутые носочки лежали на них. И холодно не было.
Туман подкрадывался к берегу, и в морских тенях плыл муж Полины Эдуардовны. Она не помнила, когда море забрало его, год назад, или два, или десять, или вообще никогда. И всё это было сновидением. Сновидением, которое началось, когда Полина Эдуардовна упала с баржи и тонула в пенистых солёных волнах, когда морские утопленницы обнимали её ноги? Или ещё раньше? Сновидением, которое началось, когда шторм с Гандвика обрушился на приморский город, вымывая с улиц жизнь? Или сновидение началось, когда маленькая Полечка убежала от мамы к морю, а волна подхватила её и понесла к спящим в тумане скалам, а там с ней водили хоровод тени, Полечка лежала на мокром песке, слушала чаек, истошный крик матери? Или это вовсе не было сновидением? А былью, самой настоящей, самой живой, колючей и солёной былью?
Холодное море сладко целовало босые ступни Полины Эдуардовны. Из тумана выходили тени. Хотелось пойти им навстречу, ступая по воде и не проваливаясь, не касаясь песка и камней, а скользить над водой, как распятый богосын.
— Иди к нам, — говорили тени. Полина Эдуардовна застыла. Она что-то вспоминала, но всё никак не могла вспомнить.
— Полина Эдуардовна! Полина!
Вздрогнула. И сразу ей стало холодно и зябко. Захотелось обтереть мокрые ступни о края платья и обуть тёплые ботиночки с мехом.
Уже светало. По бетонным ступеням бегом спускался Аркадий Савельевич.
— Картину украли!
Наступил понедельник.
Полина Эдуардовна неторопливо обтёрла босые ноги и обулась.
— Какую?
— С коровами.
В недоумении пожала плечами.
— Но кому она нужна? Может, перевесили?
Картину с коровами прадед Аркадия Савельевича написал во времена, когда жгли церкви, раскулачивали и отбирали имущество. На первый взгляд, картина напоминала серое пятно. Но внимательный зритель мог разглядеть выходящих из сизого тумана трёх коров, тощих, с впалыми боками и с большими грустными глазами.
О коровах была легенда. Эдуард Федорович Коровин не случайно завёл коров. Говорят, туманы с моря приходили всегда и всегда уходили, унося с собой тех, кто позволял. И только коров боялись туманы. Потому что серые коровы раскрывали рты и откусывали от тумана по кусочку. Тени с моря боялись их мычания и обходили стороной. Говорят, когда появились коровы, туман и тени с моря почти не посещали город.
А потом случилась революция, красные сменили белых. Новая власть не любила богатых и отбирала имущество в пользу государства. Когда у Эдуарда Фёдоровича потребовали коров, он обратился к прадеду Аркадия Савельевича и попросил перенести коров на картину, чтобы они остались в городе и могли время от времени сходить с полотна и откусывать туман.