Живодраг — золотой солдат, в его руках пулемёт оживает, метко жалит! Глаз зоркий — и мышь мимо прожектора не пробежит. У Адриана все стражники как на подбор, уж на несколько дней замена найдётся.
Чтобы немного отвлечься, капитан велел Живо-драгу приготовить ужин. Потчевали простецкой мужицкой едой: варёный рис с мясом да пара кувшинов доброго эля. Адриан хоть и собственной суровостью людей наизнанку выворачивал, да сердце у него не каменное, сам жену и мать похоронил. Был он тогда, как и Живодраг — старшиной, вернулся с дежурства домой, а бабы высушенные, закоченевшие лежат, кругом слизь зелёная; гончие поохотились…
От тяжёлых мыслей помогает прогулка, голову иногда проветривать нужно, иначе мысли плесенью покрываются и человеку вредят. Капитан не любил гулять без оружия, верный револьвер покоился в кобуре, старшина же привык полагаться на шашку.
Ночь выдалась спокойной. Горят фонари на стенах — часовые бродят, мужики неторопливо бредут к таверне и из таверны, из окна нет-нет, да слышится бранная речь недовольных жён: опять на бровях домой приполз!
Вдоль Вересковой улицы тянутся низкие одноэтажные дома с черепичными крышами, живут здесь в основном крестьяне и шелудеи, оседлые степняки, решившие завязать со своей дикой разбойничьей жизнью. Адриан не любил шелудеев, а они не любили Адриана, но каждый знал — шутить с капитаном не стоит, стреляет метко! Но всё же польза от бывших степняков была: из далёких походов привозили они лекарственные травы, редкие ткани и жир. Цену они не ломили, просили ровно столько, сколько люди могут дать, за это шоршеткалоки дозволили шелудеям носить кожаные сандалии; какая никакая — обувь, а обутого человека хоть немножко уважать нужно. Дикий степной нрав иной раз просыпался, но дальше драк и редкой поножовщины дело не доходило.
Кончалась Вересковая улица Обозной площадью, здесь шелудеи и крестьяне продавали всё, что городу нужно для жизни. Обычно здесь ночью безлюдно, но сегодня толпа собралась поглазеть на шута и фокусника.
У капитана под сердцем укололо: долговязый старик помолодел, его косы отрасли на добрых две пяди, вороные пряди пробивались сквозь снежную седину, тонкие руки стали крепкими, как у землепашца, густые чёрные усы свисали ниже подбородка. Адриан не узнал в этом могучем мужчине того немощного, сухощавого старика, которого он видел две недели назад.
— Слепота подарила Чичеку ловкость, — голос фокусника громыхал раскатами грома. — Она же лишила его страха. Он не боится смерти, клянусь вашей обувкой, о достойные горожане!
В толпе раздавались одобрительные возгласы. Все затаились в предвкушении невероятных трюков.
— И что же, пан фокусник, ваш Чичек сможет сделать полсотни двойных сальто? — из толпы вышел Жечка, правая рука атамана акробатов. — Хотя бы с крыши вон того прилавка. Или он у вас только по стенам бегать умеет?
— О! Снова босоногий пожаловал. Как там ваш атаман? Жив-здоров?
— Не плюйся ядом, бродяга. Это предложение. Условия те же, что и в прошлый раз.
— Ба! Вам мало одного проигрыша? Мы-то не против, вот только ты сам-то сможешь полсотни сальто подряд сделать? Мы в один дом не хотим играть…
Жечка достал из-за пояса увесистый кисет, подбросил его и тут же поймал: внутри звякнули монеты.
— Вдвое больше дам. Сколько сейчас в твоей шляпе?
— Нет! — зашипел фокусник. — Не нужны мне твои паршивые медяки. Не отвлекай, видишь же — народ развлекаю.
По толпе прокатилась волна недовольных возгласов, горожане жаждали великого зрелища.
— Давай, фокусник, — кричал из толпы кузнец. — Прикажи шуту сделать пятьдесят сальто. Ты же нам минуту назад говорил, что он у тебя смерти не боится! Жрёшь и пьёшь тут за наш счёт, вон как усы лоснятся. Не примешь вызов — мы тебя за ворота вытолкаем!
— Да, да, вытолкаем! — поддакивали из толпы.
Фокусник прошипел себе под нос что-то на ше-ольском языке, пристукнул копьём по брусчатке и сказал:
— Что ж, акробат, раз толпа просит — изволь, любуйся!
Шут замер, ожидая команды. Фокусник вскинул руки и раздался хлопок, ещё один и ещё. Согбенная фигура в цветастых тряпках стремглав понеслась к прилавку, в воздухе зазвенели бубенцы — вот и первое сальто. Разогнался, прыгнул, кувыркнулся — второе.
Ладони фокусника отбивали мерный ритм, Шут был ловок и точен в движениях. Под чёрными усами фокусника гуляла недобрая ухмылка.
— Ату, ату его! — крикнул Жечка.
Акробаты вынырнули из темноты и оказались в шаге от фокусника. Четыре сына высоты крепко схватили кудесника за руки.
Не слыша хлопков, шут замер прямо в прыжке, всего мгновение и он полетел к земле вниз головой, раздался глухой удар.
— Что вы наделали, босоногие! — взвыл фокусник Он опустился на колени перед недвижимой фигурой шута.
Стражники, дежурившие неподалёку, нехотя заломали сынов высоты. Акробаты не сопротивлялись.
— Погодите! Всем успокоиться, — крикнул Дьекимович. Стражники шарахнулись, они не привыкли видеть командира стражи без чёрного мундира. — Ну-ка, фокусник, хлопни в ладоши. Как ты там делаешь, чтобы он через голову прыгал?
Фокусник встал, отряхнул колени и злобно посмотрел на капитана, нависнув над ним бурой тенью.
— Зачем вы надо мной издеваетесь, пан офицер? Вы же видели — он свернул шею.
— Хлопай, я тебе сказал! — капитан достал револьвер из-за пазухи.
Старик переменился в лице. Куда-то исчезла лихая улыбка, глаза потускли испугом, весь он как-то скрючился и будто бы стал ниже ростом.
— Хлопай! — капитан взвёл курок.
Старик выпрямился и засучил рукава. Хлопок… Шут зашевелился в грязи и медленно встал на ноги. От падения серебряная маска съехала в сторону, а под ней иссохшее лицо с торчащими жёлтыми зубами, в глазницах чернеет пустота, кожа землистого цвета покрылась трещинами. Мертвец…
— Смертоблуд! — взревела горластая баба из толпы.
— Мертвовод! — подхватил кузнец.
В шута полетели камни, на фокусника набросились с кулаками, а он, будто медведь, расшвыривал накатывающую живую волну. Бурые одежды на длинном теле изорвали в клочки, люди увидели бледную наготу и ахнули: под синюшной кожей бегали лица, с той стороны к ним тянулись руки, изнутри фокусника всё непрерывно шевелилось и менялось.
— Матушка… — всхлипнул Живодраг, глядя как из живота проклятого колдуна вытягивается материно лицо, пытается прорвать тонкую завесу плоти. — Матушка!
Старшина взревел вепрем. Выверенным движением он извлёк шашку из ножен, точный удар рассёк череп фокусника пополам, голова разошлась аккурат по пробору между длинными косами.
Раздался звонкий щелчок, трещина побежала вниз, ополовинивая тело. Изнутри струилась тьма, а из неё яркими всполохами улетали в небо серебристые искры. Пленённые души обрели свободу…
Фокусник таял как лёд, его бледная плоть превращалась в чёрный туман, который ленивым потоком тянулся к дыре канализационного стока.
— Квартерон! Это был квартерон! — Жечка не верил своим глазам. До последнего он думал, что атаман ошибся, но Войко снова оказался прав.
Жечка и Слободан шли вверх по Собачьему переулку медленно, никуда не торопясь. Всё кончилось. У обоих болели бока, у Жечки саднило под глазом — стражник прикладом заехал; эти ребята не упустят случая босоногому по роже дать. Капитан Адриан был не из таких, беспричинную жестокость офицер не одобрял. Он сказал, что не отпустит акробатов, пока те не расскажут ему про квартерона.
Жечке пришлось всё выложить про утомительную слежку, про то, как фокусник и его шут будто по волшебству исчезали посреди двора, а потом вырастали из темноты где-нибудь в пяти переулках к северу. Лишь чудом Слободану удалось заметить, как фокусник, забравшись в самую глухую часть города, прячет закоченелое тело шута на чердаке заброшенного дома, как ужом вползает в канализационный слив, скручиваясь и вытягиваясь, чтобы пролезть в дыру шириной с два кулака.
— Добрую работу сделали, Слободан. Капитан обещал пять гривенников, велел завтра зайти.
— Хорошие деньги! На братьев новых штанов купим, ещё много останется на солонину и рис!
— Ну-ну, мальчишка, не придумывай траты, пока монеты в руках не подержал!
Когда они были уже у самого порога Дома Высоты, раздался выстрел: громыхал атаманов карабин!
— Живо наверх! — крикнул Жечка. Но было поздно. Когда они добежали до спальни атамана, в воздухе ещё стоял пороховой дым. Возле постели Войко разметались ошмётки грязи, в воздухе пахло жжёным торфом. Атаман глядел в потолок ясными голубыми глазами, а на шее его остались чёрные отпечатки долгопалых ладоней.
— Небо святое… — страх укусил Жечку за самое сердце. — Добрался нечистый до нашего Войко… Довершил начатое…
Клан нанял жреца Неба. Крутлопузый мужик в голубом балахоне заявился через час. Зажёг в кадиле какие-то благовония, забормотал молитвы, над всеми дверными косяками и над каждым окном повесил по гирлянде из птичьих перьев и лапок бесов.
— Электрический свет ещё пару ночей не выключайте, нечистые его жуть как не любят. Уж простите, что так долго шёл. Нас тут всего пятеро на целый город, а с болота всё прут и прут. Прихо-клир я не могу, так что выкручиваемся, как можем.
— Понимаем, отец Иллирий. У самих работа неблагодарная…
— Что ж, тогда с вас восемьдесят медяков.
Увесистый кисет упал на пухлую ладонь жреца.
— Вот спасибо! Погребальную мессу заказывать будете?
— Спасибо, отец Иллирий. Сами управимся. Завтра утром похороним.
— Как хотите, — жрец пожал плечами и поспешил покинуть Дом Высоты.
Труп атамана завернули в промасленную парусину. Каждый из клана поклонился телу предводителя и сказал несколько слов на прощание. Кто-то отправился спать, кто-то вернулся к ночным бдениям. Эта ночь обещала быть спокойной, однако на душе Жечки скребли кошки. Он устал и решил отдохнуть, они со Слободаном это заслужили.
Хлоп-хлоп. Звонкие удары сотрясали темноту. Хлоооооп-хлоп-хлоп.