Даже в самый голодный год охотник, преследуя добычу, не смеет следовать за ней в Зону Тишины. А тех, кто хоть на полшага заступит на запретную территорию, ждёт суровая кара. Четыре месяца не могут они разжигать огонь, и должны всей семьёй переселиться из юрт в землянки, жить там, не видя солнечного света. И каждый может придти к ним и беспрепятственно зарезать ножом или забить палкой. Ведь нет больше сострадания к ним.
Такой была Зона Тишины. Такой она пришла к нам из глубин веков и такой останется до Судного Дня. Обширная граница земли, овеянная ореолом таинственности, страшными слухами, но — всё же — прекрасная своей странной природой.
Я здесь из-за легенды. Легенда — зерно стараний многих историков, фольклористов и путешественников мира. Готов поклясться, что они и мыслить не могли о том, что, работая независимо друг от друга, отделённые меж собой пространством и временем, мимолётно, крохами касаются одних и тех же вещей. Возможно, единственным человеком, связавшим всё воедино, был тот Старик, которого нет теперь в живых…
Возможно, ему было видение… Но я уверен, что всё Старик почерпнул из древних запретных рукописей что, возможно, ещё хранятся у некоторых буддийских лам, или спрятаны в гиблых местах Монгольской пустыни.
Давным-давно, тысячелетия назад, по этим просторам кочевали арийские племена, расселяясь по всему свету, чтоб создать первые цивилизованные государства. Это была заря нового человека. В эти годы стали проявляться принципы, обычаи, традиции, что, слегка изменившись, правят и современными людьми. Именно тогда стал медленно происходить разлом — постепенное расслоение на богатых и бедных, на управителей и подчинённых. Теперь в каждом племени были свои вожди-шаманы, знать воинов, а в противовес им — чёрные люди — рабы. С течением времени пропасть между ними всё расширялась и расширялась, становясь нерушимой преградой. Вожди стали живыми детьми богов. Они могли диктовать свою волю, они правили жизнью своих людей, карали и миловали. А те, кто охотились, пасли скот и обрабатывали землю, скатились до уровня вещи, стали собственностью высших каст.
Именно в то время утопающие в роскоши Наместники Богов окружили себя идеей о том, что не пристало им покоиться в одной земле с простыми смертными. И когда уходили они из жизни, их приближённые с почестями и дарами тайно уносили тела далеко, в неведомые, безлюдные земли, чтобы схоронить там, в Царстве Мёртвых, как они верили.
Так родилась легенда, которой суждено было пережить арийцев и другие племёна, пришедшие им на смену. Легенда о Пахьёле — загадочной Стране Мёртвых. Сейчас уже нет сомнений в том, что древние верили в существование Загробного Мира не в небесах или под землей, а здесь, на одной с нами земле, только где-то далеко на севере или западе. «И приходят оттуда с разрушительными ветрами злобные духи — буревестники войн и катастроф». Лишь посвящённые знали, где находится эта земля на самом деле. Знали и держали свои знания в тайне.
Этносы сменяли друг друга, истребляли друг друга, оттесняли с нажитых мест.
Никто не может сказать, хоронили ли скифы своих королей в бесплодных, запрещённых землях, и дошли ли слухи до гуннов, двинувшихся на запад в поисках легендарного золота… Правдивым кажется лишь то, что идея о Земле Мёртвых с новой силой вспыхнула в Монгольской Империи, скопившей в себе всю силу Азии.
Стоит вспомнить хотя бы историю Чингисхана. Историю о том, как после его смерти военачальники решили сделать все, чтобы дать душе Властелина насладиться вечностью в «идеальном месте». О том, как его хоронила процессия из двух тысяч человек, которые после были изрублены восьмью сотнями конных воинов, дабы они не смогли поведать о месте захоронения. Да и сами воины прожили не больше дня: их казнили для сохранения тайны.
На этом история Пахьёлы заканчивается…
Но нет! Нет — это не всё! Стоит нырнуть глубже в воды истории, в самые недосягаемые её районы и увидеть, как в начинающем леденеть Северном океане гибнет цивилизация Гипербореи. Последние выжившие жители бегут на материк, на юг, спасаясь от наступающего холода. Они почти бессмертны и всемогущи, но под гнётом мировой катастрофы они начинают деградировать. А что, если для вместилища своих знаний они выбрали именно это место? Место, о котором у местных охотников осталась лишь уверенность в том, что каждый камень здесь имеет отношение к судьбе мира, да название — «Зона Тишины»?
Мы вышли на берег реки, и я сразу понял — она, эта река, была в моём сне. Нет, я не видел её там, но я её чувствовал. Такое странное, ни на что не похожее чувство.
Бурный поток несся, петляя, совершая множество поворотов, разбиваясь о валуны. К берегам приносило пену, кое-где в воздухе стояла водяная пыль. Дальше река расширялась — течение становилось медленным, скучным. Но потом сужалась вновь, и вновь поток мчался — извиваясь, преодолевая пороги.
Со всех сторон реку окружали каменистые холмы, покрытые пятнами грязного снега. Их цепи создавали что-то вроде желоба — дельту реки. В этом году было мало снега, и воображение рисовало, как в самые снежные годы желоб наполнялся доверху, и река бурлила, ревела, как затравленный медведь.
Я — на одном из холмов. Я ощущаю себя после чёрного провала в памяти, и то, как я попал сюда — тайна. Точно после могилы Старика ничего не существовало — и тут река. Холм, на котором я стою, самый высокий. Я вижу с него всю панораму. Всю — и каждую часть в отдельности, будто моту остановить мгновение и придвинуть к себе, увеличить любой предмет, будь он хоть трижды далеко от меня. Вот оно, то чувство, что было во сне…
Я вижу холмы; то, как они уменьшаются, становясь неровной линией на границе земли и неба. Я вижу, как далеко-далеко на западе, почти на границе зрения, стоит горный кряж — чёрный, как чёртовы зубы. Вижу — яркая лента реки, то, как она, петляя, уходит вдаль. Вижу, как на покрытую бородавками корягу с бледно-голубого неба опускается орел. Клюв его приоткрыт. В нём слегка поднят красный язык. Орлиная грудь быстро вздымается: он торопливо дышит, остужаясь после полёта. Крылья расправлены наполовину. Орёл огромен. В глазах моих растёт, увеличивается. Вот он собирается взлететь, и мне становится страшно — он затмит половину неба. Но он взлетает — какой-то маленький и грязный…
Чудесное ощущение пропадает…
Тыкым бросил в реку снежок из талого снега. Тот тут же всплыл горстью бесцветной каши.
— Хорошая река, — с улыбкой сказал Тыкым. — Весёлая!
Но мне не весело.
Какое-то время мы пытались мыть золото, получая одно лишь мучение. Вода была ужасно холодной, словно прокатившись меж холмами, она впитала последние остатки зимы. Пальцы краснели, делались бесчувственными. Вслед за руками мёрзло всё тело.
В конце концов, мытьё золота было безнадёжным делом. К чему было тратить время, уже зная, что все искомые сокровища в сияющей горе? И мы решили — вернее, я решил — двигаться дальше по берегу реки, не останавливаясь.
Но река всё-таки преподнесла сюрприз.
Позже, в одном из тех мест, где движение воды становится медленным и тягучим, Тыкым увидел что-то на дне. Сразу же в нём произошла перемена. Спина сгорбилась. Узкие глаза расширились. Одним прыжком он очутился в воде по колено.
Эта перемена меня напугала. Я, как прикованный, наблюдал за его действиями, не в силах оторвать взгляда.
Тыкым, по-кошачьи фыркая, изучал дно руками. От брызг его штаны и рукава намокли, приобрели тёмный оттенок. Несколько капель попали на широкое лицо, и, там где они стекали, остались тёмные борозды вечной грязи.
Наконец, он что-то нащупал, дернул, напрягшись всем телом, и чуть было не упал. С жёлтым продолговатым предметом в руках он в два прыжка выбрался на берег, дрожа от холода.
Лицо Тыкыма сияло. Глаза горели. На губах сияла улыбка, казавшаяся мне уродливой.
— Давным-давно, старые говорят, свалились с неба люди, — плёл он с радостным видом. — Только небо тогда было чёрное, и звёзды маленькие — дети ещё. А люди были огромные. Со скалу вышиной. Стали они юрты ставить, да земля провалилась подвесом. Попали люди под землю. Ослепли совсем. Живут там, ходы клыками роют, пока не помрут, да земля не вытолкнет кости кверху. О, какие у них большие кости!
Тыкым держал кусок мамонтового бивня.
Он улыбался, произнося свои бессмысленные фразы, а я был поглощён его лицом.
Оно мне незнакомо. Оно вызывает какие-то отталкивающие ассоциации. Я вижу в нём нечто новое. Новое и мерзкое. Словно за ним, как за маской, скрыто что-то ещё — непонятное, отвратительное.
Как это взрослый мужчина с умом ребёнка мог втереться в дело? Как он вообще здесь очутился? Он глуп. Но так ли он глуп?..
От того, что он всегда был со мной, а я его даже не замечал, мне сделалось плохо.
Кто on?
Мне стало страшно. Я зашагал вперёд, не оборачиваясь.
Тем же вечером, вслушиваясь в храп Тыкыма, я думал:
«Мамонтовая кость — подарок. Подарок щедрый, но недорогой. В Европе идёт война. Взрываются снаряды, льётся кровь — державы бьются, не жалея сил. Страны рушатся, утопая в крови и страхе — неизвестно за кем останется власть. Мир после войны будет другим. Он будет голодным, озлобленным. Что там будет стоить мамонтовая кость?
Золото — дело другое. Оно всегда в цене, нужно при любой власти. Золото — это вещь, которая правит миром. Война пройдёт, него цена возрастёт вдвое, втрое, в десятки раз!..
Да и сама война из-за золота. Те, кто идут на смерть, даже не знают, за что воюют. За мир? За свободу? Как бы ни так! Легионы лежат мертвецами, орошают кровью поля, даже не задумываясь при этом, что все они — пешки в красной игре поверх их голов. Война идёт за золото! Ведь золото — и есть власть. Из-за него рушатся крепости, создаются герои, и кучки людей управляют миллионами.
Каждый человек болеет той же болезнью… С той лишь разницей, что их недуг в зачаточном состоянии. Но стоит им узнать то, что знаю я… Стоит появиться надежде…»