ыл с ним до самого конца. Я в долгу перед ним за все, что он сделал для меня; и могу ли я более достойно вернуть ему этот долг, чем поведать миру истинные факты о его ужасной психической метаморфозе и трагической смерти?
Если у меня получится внести ясность в это дело и очистить имя Гордона от несправедливого пятна безумия, значит, я жил не напрасно. Поэтому я и решил все записать.
Я прекрасно понимаю, что в эту историю трудно поверить. Есть определённые, — скажем так, «сенсационные аспекты», — которые заставили меня сделать этот шаг и раскрыть его случай перед публикой. Но у меня есть возможность погасить долг — а, скорее, отдать дань гению, которым был некогда Эдгар Хенквист Гордон. Итак, вот эта история.
Это произошло около шести лет назад, когда я впервые встретил его. Я даже не знал, что мы оба проживали в одном городе, пока наш общий корреспондент случайно не упомянул об этом в письме.
Я, конечно же, слышал о нем раньше. Я был подающим надежды (а, временами, безнадёжным) писателем-любителем, и на меня оказали большое влияние и впечатлили его работы, опубликованные в различных журналах, посвящённых фантастической литературе, которую я очень любил. В то время он был известен в некоторой степени практически всем читателям таких журналов, как исключительно подкованный писатель историй ужаса. Его стиль принёс ему известность в этой области, хотя даже тогда были те, кто позволял себе насмехаться над гротескностью его тем.
Но я горячо восхищался им. В результате я нанёс дружеский визит мистеру Гордону в его доме. Мы стали друзьями.
Как ни удивительно, этот мечтатель-затворник, похоже, наслаждался моей компанией. Он жил один, не заводил никаких знакомств и не имел иных контактов со своими друзьями, кроме как посредством переписки. Однако список его адресатов был огромен. Он обменивался письмами с авторами и редакторами по всей стране; с потенциальными писателями, честолюбивыми журналистами, мыслителями и студентами во всем мире. Я проник в его окружение — и он, похоже, был доволен дружбой со мной. Излишне говорить, что я был в восторге.
То, что Эдгар Гордон сделал для меня в течение следующих трёх лет, не возможно рассказать должным образом. Его умелая помощь, дружеская критика и сердечная поддержка, наконец, преуспели в том, чтобы сделать из меня писателя, и после этого наши взаимные интересы создали между нами дополнительную связь.
То, что он рассказывал о своих великолепных историях, поражало меня. Нечто подобное я подозревал с самого начала.
Гордон был высоким, худым, угловатым человеком с бледным лицом и глубокими глазами, которые выдавали в нем мечтателя. Его язык был поэтическим и глубоким; его движения были почти сомнамбулистичны в их выработанной неторопливости, как будто разум, который руководил его механическими движениями, был чужим и далёким. По этим знакам, естественно, я мог бы догадаться о его тайне. Но я этого не сделал, и был очень удивлён, когда он первый заговорил об этом.
Эдгар Гордон создал все свои истории на основе снов! Сюжет, постановка и персонажи были продуктом его собственных красочных грёз — все, что ему было нужно, это перенести свои фантазии на бумагу.
Позже я узнал, что это не совсем уникальное явление. Покойный Эдвард Лукас Уайт утверждал, что написал несколько книг, основываясь исключительно на сновиденных фантазиях. Г. Ф. Лавкрафт произвел на свет целый ряд великолепных рассказов, вдохновлённый аналогичным источником. И, конечно же, Кольридж увидел своего Кубла-хана во снах. Психология полна примеров, свидетельствующих о возможности ночного вдохновения. Но тем, что делало признание Гордона настолько странным, были некоторые личные особенности, связанные с его собственными стадиями сна. Он совершенно серьёзно утверждал, что может закрыть глаза в любое время, позволить себе расслабиться в сонной позе — и грезить столько, сколько нужно. Не имело значения, было ли это сделано днём или ночью, спал ли он пятнадцать часов или пятнадцать минут. Он казался особенно восприимчивым к подсознательным впечатлениям.
Мои небольшие исследования в области психологии заставили меня поверить, что это была форма самогипноза, и что его быстрые погружения в сон были действительно определённой стадией месмерического просачивания, во время которого субъект был открыт для любого внушения.
Побуждаемый интересом, я очень внимательно расспрашивал его о содержании этих снов. Поначалу, как только я рассказал ему о своих собственных мыслях на этот счёт, он отвечал охотно. Он поведал несколько из них мне, и я записал их в блокнот для будущего анализа.
Фантазии Гордона были далеки от обычных фрейдистских сублимаций и разновидностей вытеснения. В них не было различимых скрытых моделей желаний или символических аспектов. Они были чем-то чуждым. Он рассказал мне, как ему приснился сон, лёгший в основу его знаменитой истории о Горгулье; о посещённых им чёрных городах, расположенных на причудливых внешних окоёмах пространства, и о их странных обитателях, которые говорили с ним с бесформенных престолов, существовавших вне всякой материи. Его яркие описания ужасающей странной геометрии и ультра-земных форм жизни убедили меня в том, что он обладал необычным разумом, способным породить такие жуткие и тревожные тени.
Лёгкость, с которой он вспоминал яркие детали своих снов, также была необычной. Казалось, что он вообще не видел размытых ментальных образов; он помнил каждую деталь из снов, которые видел, возможно, несколько лет назад. Время от времени он замалчивал часть своих описаний, говоря в своё оправдание, что «невозможно вразумительно описать эти вещи человеческой речью». Он утверждал, что видел и понимал многое из того, что невозможно изобразить в трёхмерном виде, и что во снах он мог чувствовать цвета и слышать ощущения.
Естественно, для меня это была захватывающая область исследований. Отвечая на мои вопросы, Гордон однажды сказал, что он помнит все свои сны, начиная с самого раннего в детстве и до наших дней, и что единственное различие между первым и последним было в увеличении интенсивности. Теперь он утверждал, что чувствует свои впечатления гораздо сильнее.
Место действия снов было необычайно постоянным. Почти все они происходили среди пейзажей, которые, как он каким-то образом понял, находились за пределами нашей вселенной. Горы чёрных сталагмитов; пики и конусы среди кратерных долин мёртвых солнц; каменные города в недрах звёзд — все это было обычным явлением. Иногда он ходил или летал, еле тащился или двигался по безымянным тропам рядом с неописуемыми расами с других планет. Чудовища, которых он описывал, обладали определённым интеллектом, и существовали только в газообразных, расплывчатых формах; были и другие, которые представляли собой воплощения немыслимой силы.
Гордон всегда осознавал, что сам присутствует во сне. Несмотря на удивительные и подчас лишающие всяческих сил приключения, которые он описывал, он утверждал, что ни один из этих сно-видческих образов не может быть классифицирован как кошмары. Он никогда не испытывал страх. Действительно, временами он испытывал любопытные изменения личности, так что он считал свои сны реальными, а жизнь здесь и сейчас — нереальной.
Я расспрашивал его об этом как можно глубже, но он не мог дать мне никаких объяснений на этот счёт. История его семьи была обычной в этом и в любом другом отношении, хотя один из его предков был «колдуном» в Уэльсе. Сам он не был суеверным человеком, но был вынужден признавать, что некоторые его сны необычайно совпадали с определёнными отрывками из таких книг, как «Некрополей кон», «Тайны червя» и «Книга Эйбона». Однако, он видел подобные сны задолго до того, как его разум побудил его прочитать эти древние тома. Он был уверен, что видел «Азозат» и «Юггот» ещё до того, как узнал об их полумифическом существовании в легендарных знаниях древних времён. Он мог описать «Ньярлатхотепа» и «Иог-Сотота», утверждая, что имел реальный контакт во снах с этими аллегорическими сущностями.
Я был глубоко впечатлён этими заявлениями и, наконец, был вынужден признать, что у меня не было логического объяснения им. Он сам настолько серьёзно относился ко всему этому, что я никогда не пытался подшучивать над ним или высмеивать его мнение.
Действительно, каждый раз, когда он писал новую историю, я со всей серьёзностью расспрашивал его о сне, вдохновившем его, и в течение нескольких лет он рассказывал мне о подобных вещах на наших еженедельных встречах.
Но именно в это время он вступил в новый период написания текстов, из-за которого впал во всеобщую немилость. Журналы, которые печатали его работы, стали отказываться от некоторых рукописей, аргументируя это тем, что они слишком ужасны и отвратительны для вкусов общественности. Его первая опубликованная книга «Ночные призраки» стала провалом из-за своего болезненного содержания.
Я ощущал тонкие изменения в его стиле и сюжетах. Он больше не придерживался традиционного построения сюжета. Он начал рассказывать свои истории от первого лица, но рассказчик в них не был человеком. Избираемый им стиль изложения чётко указывал на гиперестезию.
В ответ на мои возражения по поводу введения в повествование нечеловеческих идей он утверждал, что настоящую жуткую историю следует рассказывать с точки зрения самого монстра или подобной сущности. Для меня это была не новая теория, но я действительно возражал против отвратительно-болезненной ноты, на которой сейчас акцентировались его рассказы Помимо прочего, его нечеловеческие персонажи не были обычными упырями, оборотнями или вампирами. Вместо них он представлял странных демонов и звёздных существ, и даже написал рассказ о лишённом телесной оболочки разуме, который назвал «Источник Зла».
Этот материал был не только метафизическим и окутанным мраком, но также безумным в отношении любой нормальной концепции мысли. Идеи и теории, которые он излагал, становились совершенно кощунственными. Только взгляните на открывающее