10) Один-в-один как Элвис Пресли, а по совместительству — он местный диско-дэнсер-дурачок и ненасытный импотент Эдуард Бездетный, заблаговременно уменьшивший свой детородный орган, чтоб, как он сам признался, ничто не помешало исполнять как можно эротичней танцы страсти после разрывания ленты на финишной прямой.
На гонку он решил пойти в коротких лыжах. А для ускорения он предварительно обильно смазал любрикантом анальное отверстие, чтоб эффективнее скользили ягодицы в кожаных штанах. Он двигался самозабвенно, как неугомонный ловелас — герой утех… пока не зазвучали шлягеры из прошлого столетия. И «лунная походка» повернула вспять его заход на гонку. Как можно чётче и «на стиле», под крики взбалмошной толпы, на месте закрутился вычурный дебил, забывший в ритме музыкальном, что изначально план на день был чуточку иной.
Звонкий скрежет и дребезжащий шум прервал в другом пространстве трассы музыкальный ритм:
11) Байкер Иннокентии из грозной группировки «Ночные горшки» катился на шестиколёсном тазике, напоминающем советский луноход в XX веке. И Кеша поместился в нём, торчала только голова с арбузным шлемом. Но вот на идеально ровной кочке отлетает полусфера и… ничего такого, слава высшим силам, он продолжает гонку. Идеально ровной кочкой на аномальной зоне за кольцами Московии в простонародье у людей зовётся — «пункт», иль по-другому — «мелкий пунктик»: «пучок условно невидимой кривизны территории», их ежедневно замечают местные сталкеры, живущие десятки лет в Московии и способные разглядеть пространственные искривления, пришедшие от катастроф давно минувших дней.
12) Славянский вэдэвэшник Алоизий Штойнберг (или просто — Изя) на боевом слоне, который постоянно делал остановки у паровых фонтанов (коих много) для набора влаги, ведь толстокожий боевой юнит всё знает: его наездник просто жить не может без воды термальной.
Ну как же здесь не быть на наших гонках хоботам на ножках. Филькина Республика — родина слонов. На радость извозюкавшимся детям и вспотевшим интуристам Асии наш бравый пацифист способствовал поливу жаждущих вкусить публичных бань. Мы не в обиде, что гонку он не выиграл. Поток горячего добра из хобота — всеобщая награда.
А на финишной прямой всех обогнал 13) элитный вегетарианец-бомж по кличке Леопольд на чуточку хромой, но шестилапой аристократической дворняге панинской породы по прозвищу Ковбой. Бомжа довольным хрипом поддержали веганы-друзья, арендовавшие себе замызганную ложу под стать их вип-персонам.
Рыблёвская позолоченная, молодёжь усердно обслужила постеленную ими же трёхслойную картонку, поднося бомжам коктейль «Кровавой мэрии» (в её состав идёт незамерзайка с экстрактом реагентов), а также успевала каждому бродяге поднести поджарый чебурек с крапивой, щавелевый супец, а на десерт — желе с крыжовником. А вытирали (эти свободные от предрассудков люди) свои небритые мордахи постными блинами в виде ромба.
Таковы итоги этих гонок, дорогие радиодрузья.
Не огорчайтесь, мы расстаёмся ненадолго. И не беда, что не у всех есть единственно оставшийся и вечный живчик — серверо-корейский телеграфный интернет, а просто напишите на клочке бумаги и отправляйте ваш конверт на общеизвестный адрес ОРТ — площадка Останков Россиянской Телебашни. Все письма прочитаем и обязательно ответим всем.
До новых встреч, друзья!
С вами был Дми-итрий Нудиев. Удачи вам, любви, терпения. Всё… пока… пока.
КАТЕРИНА БРЕНЧУГИНАТИХИЙ БЕРЕГ
Однажды я увидела сон. Удивительно, но я запомнила его до мельчайших подробностей.
Я не помню, как всё началось. Но помню, где: расположенный на одном берегу небольшой безвестный городок — и вечная тишина и почти нетронутая природа на другом.
Речь пойдёт о тихом береге.
Когда мы покидали город, на дворе был ХIХ век. Стояла тихая и безветренная погода с пустым и безвкусным воздухом. Нас, детей, повезли в расположенный на противоположном берегу лагерь. Мы сели в повозку, и она неспешно заскрипела по укатанной земле. Сначала мы проехали по широкому тракту мимо соснового бора, после въехали на большой серый мост и от него свернули налево в берёзовую рощу По одну сторону дороги деревья были большими и развесистыми, по другую же — тонкими и хлипкими.
Вскоре мы выехали из рощи, и первым, что открылось нашему взгляду, было небольшое здание из красного кирпича. Оно впитало в себя изящество XIX века и простоту ещё не наступившего XX. Крыша, словно старая поношенная шляпа, устало накинутая на голову нищего, грозила обрушиться в любой момент. Над ней вздымались полуразвалившиеся, почерневшие трубы, судя по всему, давно не использовавшиеся. Рядом находилась небольшая деревянная пристройка, тоже старая и почерневшая, наверняка не раз познавшая ярость пожара — но в ней до сих пор шла какая-то деятельность, выдававшая себя непрестанным шелестом бумаги.
Кирпичное здание было трёхэтажным, причём каждый этаж разной высоты. Первый из них был пуст, никем и ничем не занят; круглые сутки по нему гулял сквозняк, играя несмазанными петлями небрежно сколоченных из досок дверей и гулко хохоча под высокими потолками. Второй предназначался для руководителей лагеря, на нем располагались кабинеты и пара жилых комнат. Третий мог бы быть чердаком, однако не являлся им; неизвестно, зачем он вообще там был, и зачем к нему была пристроена лестница — он пустовал так же, как и первый этаж. Уже после нам рассказали, что когда-то внутри него находились огромные печи, тепло от которых отапливало и это здание, и соседние. Второе здание было белым, слегка обшарпанным, над окнами и дверьми виднелась лепнина в виде кустов, цветков, горшков, руст, барельефов с изображениями детских лиц, львиных голов и птиц. Единственный его этаж был укреплён над землёй на толстых колоннах; там располагались жилые комнаты, подняться к которым можно было по изящным, украшенным тонкими кругло скульптурными листьями лестницам, стоящим в шахматном порядке по обеим сторонам странного строения. Около пяти комнат — и больше ничего.
Вокруг этого комплекса причудливых зданий был лишь оголённый участок земли, лишённый клумб и тропинок. Дорога, ведущая к лагерю, оканчивалась прямо у «дома-на-колоннах».
Над нашими головами нависало серо-белое небо, всегда.
Менялось время, дул ветер. Всех детей в лагере чему-то обучали, предметов было немного, и каждый день был похож на предыдущий, менялся лишь излагаемый на уроках материал. Складывалось впечатление, что из нашего сознания делают единую машину — безвольную, тупую. До сих пор мне вспоминается непонятное оцепенение в сознании, Не помню точно, сколько мы пробыли в лагере, да и от тех уроков в голове мало что осталось. Всё казалось одним из тех снов, которые стираются из памяти после пробуждения. Единственным изменчивым в этом лагере на тихом берегу была постоянная суета, нараставшая день за днём. Причины её не были известны. В то время, пока наши детские организмы медленно росли, в глазах взрослых зрели испуг и паника.
В одно утро, проснувшись, мы заметили, что небо над нами заплывало серыми пасмурными облаками, гонимыми сильным ветром, пронизавшим насквозь стены и тела. Наши учителя, воспитатели и даже охранники спешно собирали вещи, суетились, словно боясь не успеть до начала чего-то. Мы не могли взять в толк, что происходит вокруг. На нас никто не обращал внимания, не отвечал на наши вопросы — и мы не могли понять, намеренно или нет они себя так ведут. Ветер всё усиливался, тучи наливались чернотой, и вскоре над нами навис такой глухой и непроглядный занавес, что сам мир потемнел так, словно наступила ночь.
Поняв, что наши жизни теперь в наших руках, я решила действовать незамедлительно. Но с чего начать, что делать, если все молчат о том, какая беда приближается к нам? Повозки одного за другим подхватывали напуганных людей и уносили прочь. Последняя из них подъехала к третьей комнате «дома-на-колоннах», и я поспешила туда. В комнате царил хаос, кучи вещей, перемежённые обломками мебели и битым стеклом, валялись на полу, на кровати, что-то даже свисало с картины. Среди этого беспорядка стояла испуганная женщина. Я вспомнила её — она была одним из преподавателей, лёгкой и добродушной женщиной, так отличавшейся от своих безразличных и чёрствых коллег. Предмет свой она не любила, и была рада лишний раз прогулять занятие. Немолодая, подсвежённая макияжем, она нарядилась в дорогое болотно-зелёное платье с коричнево-чёрными узорными цветами, на которые ниспадали золотисто-белые волнистые волосы. В дальнем углу стоял её белокурый сын с большими выпученными серыми глазами, одетый в бурый костюм. Похоже, они торопились покинуть лагерь, и, мягко говоря, были не рады моему внезапному появлению. Я буквально вцепилась в женщину, требуя, чтобы она рассказала мне всё, что знает. Немного помолчав, она, наконец, поведала мне то, что до этого нам не раз рассказывали на уроках истории, то, что все считали вымыслом, во что никто раньше не верил:
— Мы живём на гигантских часах, замерших сотни лет назад. Циферблат порос травой, и время остановилось, всецело отдав себя людям. Пока мы были здесь, на тихом берегу, мы прожили полтора века. В мире очень мало мест, подобных этому, и нам очень повезло, что мы живём рядом с одним из них — ведь это один из редких способов продлить себе жизнь. Но сейчас, по неведомым причинам, часы вновь заработали, около трёх часов назад. И никто не знает, как их остановить и стоит ли это делать. Вслед за стрелкой, ветер меняет своё направление и с каждым часом становится всё сильнее. Но когда часы вновь пошли, здесь время догонит столько, на сколько отстало. И тогда мы погибнем. Если мы хотим уцелеть, нам нужно скорее бежать отсюда, бежать домой…
Выслушав её, я ринулась к своим товарищам, пытаясь отогнать от себя худшие предположения. Снаружи нарастал хаос. Все взрослые покинули лагерь, не оставив нам ни одной повозки. Возле красного кирпичного здания толпились люди, половину из которых я не могла узнать. Как оказалось, мы не единственные, кто попал на тихий берег, неподалёку от нас был другой лагерь, в котором находились ребята постарше. Они уже успели со всем разобраться и пришли к нам на помощь. Среди них была и моя старая знакомая Алёна, девушка буйного нрава, постоянно одевавшаяся в тёмную одеж