— Ну да. Ее ребёнок. Иначе зачем бы его положили к ней в гроб?
Костя кивнул. Наклонился к банке, пытаясь понять, действительно ли выражение, застывшее на лице чудовища, являлось следствием боли. Могло ли столь невероятное создание смеяться?
— Ты слышишь? — спросил Выродок за спиной. — Слышишь, как он шепчет? Нет?
— Слышу, — одними губами ответил Костя.
Больше всего это было похоже на воспоминания. Внезапные и яркие воспоминания, затмевающие всё остальное, заполняющие сознание целиком, заставляющие застывать на месте и хвататься за голову. Голос в этих воспоминаниях звучал негромко, но отчётливо, требуя немедленно, немедленно, немедленно обернуться.
Костя успел отпрянуть в последний момент. Топор на стальной рукояти, разрубив воздух там, где всего секунду назад находилась его шея, с хрустом вонзился в землю.
— Чёрт, — сказал Выродок и, выдернув топор, замахнулся ещё раз. Костя откатился в сторону, ослеплённый бьющим в глаза светом фонаря, инстинктивно мотнулся вправо, стараясь отделиться от нападающего разрытой могилой. Пальцы скользнули по ручке брошенной сапёрной лопатки, и он рывком поднялся, выставив ее перед собой.
— Ну же, Кощей, — прошипел Выродок. — II тут всё испортишь. Завязывай.
— Какого хрена?! Ты что творишь?
— Возрождаю банду, — луч фонаря скользнул к жуткой банке. — У нас теперь новый ударник.
— Тебе совсем кукушку сорвало! — завопил Костя. — Не подходи!
— Ну, сам посуди, дружище: ты не играл два года, оброс домашним уютом, от бабы своей рук оторвать не можешь. Разве так живут? А?
— Это же я! Мы дружим пятнадцать лет! Антоха, очнись!
— Те, кто заключил сделку с Голландцем Михелем, не способны дружить. Помнишь?
— Да нет никакого Голландца! — взвизгнул Костя, чувствуя во рту тяжёлый медный привкус. — Заткнись, сука! Это просто старая сказка! Нет никакого Михеля, и не было никогда!
— Разве? — спросил Выродок и бросился на него через могилу.
Костя отшатнулся, интуитивно вскинув для защиты левую руку. Древко топора врезалось в неё чуть ниже локтя. Вскрикнув от боли, он ударил лопаткой наотмашь, наугад — куда-то в непроглядную черноту вокруг слепящего фонаря. Удар достиг цели, и фонарь, взметнув луч к небу, отлетел в сторону — а Выродок, потеряв равновесие, с жалобным всхлипом упал навзничь, прямо в широко распахнутую яму.
Костя спрыгнул следом, и там, внизу, среди ржавых обломков гроба, среди хрупких, будто веточки, древних костей, среди ледяного, скользкого мрака, он бил лопаткой снова и снова, рыча как древний богатырь, как Георгий Победоносец, одолевающий змия, пока тощее длинное тело под ним не перестало извиваться, пока всё не стихло, пока в этой тишине не зазвучал опять негромкий, полный спокойной мудрости голос.
Домой он вернулся под утро. Некоторое время стоял в прихожей, прислушиваясь. Внимательно изучал отражающееся в зеркале бледное, испачканное засохшей кровью лицо, пытаясь отыскать в нем знакомые черты. Потом, не сняв куртку, и не разувшись, прошёл в кухню, поставил банку на стол, щёлкнул выключателем.
Показалось, что существо за стеклом вздрогнуло. Отвыкло от света, проторчав столько десятилетий в полной темноте. Здесь, под мощной люстрой, ему нечем было скрыть свою неестественность.
— Чего ты хочешь от меня? — прошептал Костя, склонившись над банкой. — Что тебе нужно?
Существо больше не шевелилось, но ответ не заставил себя ждать. Мысль — чуждая, словно лезвие, вонзившееся в плоть, — мгновенно превратилась в уверенность. Тяжело, пьяно ступая, он прошёл в большую комнату, встал перед стенкой. Взгляд заскользил по полкам, по корешкам книг и упаковок DVD.
Образы, один за другим наполнявшие сознание, мешали сосредоточиться. Дом, построенный из костей. Гадюки, покрывающие пол шевелящимся ковром. Сводящее сума шипение, складывающееся в бессмысленные слова. Тусклые масляные светильники, которых едва хватает, чтобы раздвинуть тени. Бесчисленные запылённые склянки, в каждой из которых пульсирует багровый комок размером с кулак.
Костя затряс головой. Его мутило.
— Я больше не подведу, — простонал он. — Честное слово, я больше не брошу тебя. Ни за что.
Видения отступили, дышать стало легче. Костя отыскал нужную полку, где между подарочными изданиями культовых фэнтезийных романов и самоучителем английского притаились несколько дисков и аудиокассет — альбомы, выпущенные группой «Hollandermichel» за двенадцать лет существования. Он вытащил всю стопку, стал перебирать, глядя на мрачные, безыскусно оформленные обложки, стараясь вспомнить, что скрыто под каждой из них. «Речи Павшего», «Пожарища», «Веселье висельников», ЕР «Вброд через Совиный ручей», сплит с московской командой «Козлоголовые», в самом низу — дебютный альбом «Воронограй», с черно-белым а ртом и пафосной фотографией на заднике, на которой все они позировали в корпспэйнте.
Да, пожалуй, «Воронограй» подойдёт. С чего ещё начинать знакомство с творчеством группы, как не с первой работы? Костя вытащил из коробочки диск, скорм ил его стереосистеме, располагавшейся рядом, в предназначенной для телевизора нише. Нажал «Рlау». Отступил на шаг.
Из динамиков полился медленный, меланхоличный гитарный перебор. Звук был грязен, полон песка — неудивительно, учитывая, что записывался заглавный трек альбома в актовом зале техникума — но для такой музыки любой технический недостаток мог оказаться достоинством, работающим на атмосферу. Мягкие и в то же время тревожные звуки затопили комнату. Они тянулись длинной вереницей, неспешной траурной процессией, появлялись из ниоткуда и таяли в пустоте. Струна за струной, словно лопасти неспешно вращающегося мельничного колеса, нота за нотой, словно одинокие путники, цепляющиеся друг за друга, чтобы не отстать, не потеряться в ночи.
Сознание вспыхнуло яркими образами: обрывистая гора, поросшая густым сосновым лесом, чёрный силуэт совы, скользящий над озёрной гладью, едва различимая луна посреди вечерней синевы.
— Всё верно, — шептал Костя, глотая слезы. — Это мы сделали. Мы.
— Родной? — голос Ани, встревоженный, но ещё полный прерванным сном, спугнул видение. — Что такое?
Он обернулся. Жена стояла в дверях спальни, одетая в его футболку с логотипом «Behemoth». В ней она казалась особенно хрупкой. Заспанные глаза влажно блестели.
Костя шагнул к девушке, думая о том, что если бы ему когда-то хватило духу грохнуть об пол фарфоровый чайник, всего этого, возможно, удалось бы избежать. Позади взвыли электрогитары, сопровождаемые чётким, техничным бластбитом — сплошная стена агрессивного, стылого звука, в которой, как ни удивительно, выразительность акустического вступления не потерялась, но развилась во что-то большее, усилив безысходную тоску яростью и гневом.
— Костик, эго кровь? — спросила Аня.
К полудню распогодилось. Мартынов брёл сквозь пахнущий весной город стараясь почувствовать хоть что-то, кроме боли. Его трясло, всё тело было напряжено, мучительно ныла шея и левая рука. Банка покоилась за спиной, в рюкзаке вместе с барабанными палочками, и шёпот ее обитателя непрерывно шелестел в Костиных ушах.
До репетиционной точки «Hollandermichel» он мог дойти напрямую за пятнадцать минут. Вместо этого Костя выбрал окольный путь, через частный сектор и гаражные массивы. Там меньше людей. Там нет прохожих, спешащих мимо. Там можно остановиться на мгновение — например, на мосту через Волчью речку — и избавиться от жуткой ноши. Просто разжать руки. Нет, конечно, он этого не сделает. Никогда не нарушит данного слова. Не посмеет избавиться от вдохновения, от внезапно проснувшегося дара.
— Я знаю, кто ты, — цедил сквозь зубы Костя, потому что только произнесённые вслух слова могли тягаться по громкости со словами, звучащими в его голове. — Ты дьявол. Маленький мёртвый дьявол. Ты лишил меня всего, чтобы осталась только музыка. Жаль огорчать, но наш жанр не особенно популярен. Во всём городе едва ли наберётся сотня любителей. В Москве больше, но и там это андерграунд. Хотя чего тебе ещё желать?
На мосту через Волчью речку Костя всё же остановился. Он вдруг понял, что никто не помешает ему вынуть из рюкзака банку и бросить ее вниз. Овраг, на дне которого тёк по камням тёплый от сточных вод ручей, носивший столь громкое имя, был достаточно глубок. Никакое стекло не выдержит. Но что дальше?
Ему конец. Это неоспоримо. Он слабак, потому демон и выбрал его прошлой ночью. Он обречён, как обречён каждый, заключивший сделку с великаном в сердце леса. Сколько времени пройдёт, прежде чем обнаружат Аню или Выродка, прежде чем люди в форме возьмут его след? День, максимум — два. Родители жены наверняка начнут беспокоиться уже этим вечером.
Костя с радостью бы зарыдал сейчас, сдался на волю чудовищной вины, которая следовала за ним по пятам, готовая наброситься и сожрать с потрохами, но не мог. Не имел права. Он неистово хотел играть, очутиться за ударной установкой ещё хотя бы раз. Ступня на педали, хлёсткий удар от плеча по «ведущему» — а потом хоть потоп.
Оставшиеся кварталы Костя преодолел едва ли не бегом. Репетиционная база располагалась в ветхом двухэтажном доме, над давно закрывшимся магазином автозапчастей. Под окном росла величественная старая ель. Отделённое от шумной улицы обширным и вечно пустым двором, это место верой и правдой служило группе в последние годы ее существования. Помещение принадлежало родственнику Илюхи, басиста «Голландца», и арендная плата всегда была крошечной. Здесь играли, сочиняли, пили, взрывали косяки, уединялись с девчонками, устраивали импровизированные концерты для своих. Здесь жили. До тех пор, пока окружающий мир не забросил удочку через двор и не выдернул их одного за другим, подобрав для каждого особую наживку.
Костя поднялся на второй этаж, распахнул заветную дверь. Его встретили восторженным рёвом трое оставшихся участников группы. Басист Илюха, не способный определиться с устрашающим псевдонимом и потому числившийся на каждом альбоме под новым, порядочно располнел за прошедшее с их последней встречи время. Гитарист Цеп — сокращение от пафосного «Цепеш» — напротив, успел подкачаться, отпустить аккуратную бородку и теперь, со своей гривой длинных светлых волос, походил на модного скандинавского бога. Второй гитарист, Дыба, самый отвязный из всех, побрился