На пустой улочке он гладил кота, щуря глаз на солнце. Сомнения отпали, когда из рваного кармана посыпались орешки. Он нас не помнит, но признался, что убил многих. Подумал, я чей-то дед. Я зарядил пистолет, но… Когда-то споткнулся он, теперь я: кот бросился на спину, старик ударил ножом, я выстрелил. Он мёртв, но ничего не изменить. Я умираю, прости. И дай попрощаться.
Мой друг закрывает глаза. Он говорил сам с собой и вряд ли заметил, что отвечал на мои немые вопросы. Таланты Князя в мире призраков почти безграничны, но что они в мире живых? Много лет я задавался этим вопросом, боясь тратить лишнюю крупицу таланта на что-то неважное. И годами мечтал о том, чтобы вновь сказать что-то человеческим голосом. Хватит ли у меня сил?
— Ми — н — даль, — говорю я давно забытым голосом. Произношу то слово, ради которого никогда не использовал дар Князя. То, важнее которого нет ничего в моём давно сгнившем сердце.
Мальчишка — а сейчас передо мной именно он — замирает. Глаза чуть не выкатываются из орбит. Мой голос — эхо в небе, что слышало сотни подобных историй. Что такое семья? Любовь? Я не знаю. У меня был ты, миндаль и снеговик, тающий в лучах солнца.
Мой друг падает у могилы. В воспоминании мальчик бежал издалека, но теперь я знаю: мой друг бежал всю жизнь.
— Учитель? — бесшумно спрашиваю я.
— Да? — отвечает он.
— Завтра принесут стихи. Считай эго желанием в выигранном споре.
Он отвечает — я не слышу. Орешки падают на мёрзлую землю. Звёзды сбежали, вокруг тьма — такая же, как в душе одноглазого старика.
Хотя мой друг и сам старик. Вряд ли он думает обо мне: обручальное кольцо скажет лучше слов. Кто она? Как зовут детей, внуков? Помни о них. Знаю, ты вернулся бы, будь второй шанс. Жаль, что их не бывает. Ведь и ты умер осенью 1953 года, потому что не жил, а боролся со страхом. Я слышу отголоски твоих мыслей: дети исчезают в тесных, облепленных жвачкой лифтах, орехи — яд, а лица беспризорников — агония мальчишки, что не выговаривает «Р».
Я — Князь? Это правда лишь отчасти. Спросите, как я забыл смерть? Отвечу: забыть легче, чем помнить.
Меня зовут Лебетун. Я умер шестьдесят четыре года назад. Может, не так плохо остаться мальчишкой?
Зов нестерпим. Пока Учитель, Ловкач-Два-Пальца. Не плачь, Семнадцать, тебя помнят. Что может быть важнее?
Орешки проваливаются в землю. Каков миндаль на вкус?
— Спроси у белочек, — шепчет мой друг и смеётся, как в то далёкое ноябрьское утро.
Из последних сил, я добавляю:
— Надеюсь, в другом мире не кормят манной кашей.
АЛЕКСАНДР ДЕДОВПАНСПЕРМИЯ
Проверка системы! Раз-раз. Кажется, нашему кораблю конец. Моей аварийной капсуле удалось катапультироваться. Полчаса назад закончилась гибернация. Не знаю, выжил ли кто-то ещё. В ста метрах от меня лежит разбитая капсула инженера автономных систем жизнеобеспечения. Патрикян мёртв… Боже! Как же всё это вышло? Даже если напарник Патрикяна выжил, нам всё равно придётся туго: материалы и аппаратура для оборудования базы, скорее всего, остались на орбите, либо разбросаны по всей планете. Нужно прийти в себя…
Мы взяли верный курс! Планета земной группы в системе красного карлика спектрального класса M2V. Шлюпка приземлилась в передней линии терминатора. Система связи уловила мощный сигнал радиомаяка. Он-то мне и нужен! Другого выбора нет. Буду идти на сигнал, к дневной стороне планеты.
Ровная пустыня: только оранжевый песок, серые камни и больше ничего. Планета находится в орбитальном резонансе: солнце не заходит за горизонт. Тусклый охристожёлтый диск лишь немного гуляет вверх и вниз по зеленовато-оранже в ому небу; ни заката, ни восхода, только вечное грёбаное утро. К этому невозможно привыкнуть, ждёшь, когда наступит ночь или рассветёт по-настоящему.
Датчики закончили химический анализ атмосферы: ядовитых примесей нет, химический состав атмосферы почти идентичен земному! Одно нажатие кнопки, шлем разъезжается на пластины и складывается под горловиной скафандра. Горячий воздух ничем не пахнет. Стерильно…
Это бесконечное утро сводит с ума… Хорошо, что коммуникатор скафандра передаёт хронометраж. Я иду уже тридцать шесть часов — ландшафт не меняется, никаких следов жизни. Стерильная, мёртвая планета. Тишина давит на барабанные перепонки, я вслушиваюсь в хруст собственных шагов. Но ведь сигнал, мы уловили его ещё на Земле. Перепроверяли несколько раз — это не могло быть ошибкой, космическим шумом, багом, глюком — называйте как угодно. На чёртовой планете должен быть хоть какой-то намёк на жизнь!
Звезда вспыхнула! Я успел нажать кнопку, и шлем меня защитил! Безумие случается со звёздами малой массы: спектр излучения «синеет», поверхность планеты щедро поливает ультрафиолетом и рентгеновским излучением. Мой скафандр рассчитан и на такие неприятности. Красиво! В небе вспыхивают и гаснут огни, которые мы на Земле называем «северным сиянием».
Я набрёл на небольшое озеро, и очень кстати: в резервуаре скафандра заканчивается вода. И здесь никаких намёков на жизнь! Нет ничего похожего на водоросли или о кол сводные растения. Вода невкусная, словно кипячёная из чайника.
Вспышки случаются всё чаще! Коммуникатор сбоит, часть записей стёрлись с карты памяти. Не знаю, как долго скафандр сможет работать на износ, без него звезда добьёт меня за две-три вспышки. Часы сбились, не знаю, сколько времени прошло, очень хочу есть…
Пожалуй, немного отдохну. Хорошая новость: местность становится всё более рельефной. Есть оврага, в них можно укрыться от вспышек. Вздремну часок-другой.
Спал почти сутки. Меня по пояс занесло песком. Должно быть, буря. Ветер здесь почти всегда дует в одном направлении: от дневной стороны к теневому полюсу, но во время вспышек он сходит с ума. Как мы могли подумать, что на планете у маленькой безумной звезды может быть жизнь? Недостаточно одной лишь воды и атмосферы. Атмосфера здесь, кстати, в пять раз плотнее земной. Без шлема лучше не дышать слишком глубоко — начинает кружиться голова.
Достаточно любопытное открытие: я обнаружил породу, которая воспламеняется при контакте с ультрафиолетовым излучением. Горящие камни! В другой ситуации эта находка могла бы принести пользу, но сейчас она — лишь повод отвлечься от мрачных мыслей. Я должен идти на сигнал, сейчас он стал отчётливее, обрываясь лишь во время вспышек. Идти. На. Сигнал.
Местность становится более каменистой. На горизонте выросли горы. Среди скал есть расщелины; есть, где спрятаться от вспышек. Во время привалов заставляю себя спать, но сон не идёт: мучают кошмары.
Я отощал: болтаюсь в скафандре как карандаш в стакане. От голода и усталости подкашиваются нога. Спасибо, хоть нет недостатка в воде, иначе бы моё путешествие закончилось гораздо раньше… Боже, как же хочется есть! Я бы отдал сейчас ногу на отсечение за маленький бутерброд с ветчиной, или просто за кусочек ветчины… Или хотя бы хлеба!
Я нашёл напарника Патрикяна, вернее, его верхнюю половину… И его капсула разбилась вдребезги!
Я предполагаю, что в наш корабль врезался астероид, других версий нет. Выжил ли ещё кто-нибудь? Какая теперь разница?..
Инженер Брюквин сохранился хорошо: в местной атмосфере нет микробов, а его собственные кишечные бактерии остались в утерянной нижней половине. Плоть чуть подсохла, оголённое мясо заветрилось и немного подпеклось на «звёздном гриле». Бедный Брюквин…
Хватило сил собрать небольшую кучку камней. Жду вспышки; как назло — звезда спокойна в самый нужный момент. Давай, грёбаный красный карлик! Мне нужен костёр! Ну же, проклятая звезда, вспышка! Вспыыышка! Вспыыышка!
Пришлось ждать почти двадцать четыре часа, земные сутки… Бомбардировка ультрафиолетом сделала своё дело: в моём распоряжении костёр из камней.
С останками Брюквина пришлось повозиться: мышцы закоченели и высохли, у ножа из ремкомплекта слишком короткое лезвие… Мякоть спины и рук, жареная на костре из камней, на вкус отвратительна. Жёсткая, горько-солёная, сухая. Я давлюсь слезами и человечиной. Проклятая экспедиция сделала меня каннибалом, но я не должен сдохнуть! Я обязан прийти к источнику этого чёртов о го сигнала, во что бы то ни стало!
Жара и горы. Чем дальше я ухожу от места аварийной посадки, тем выше в зенит уходит звезда. Пресные озёра по-прежнему встречаются, но вода в них непригодна для питья: запах серы и чёрт знает чего ещё, мгновенно вызывает тошноту. Фильтры скафандра не справляются, но без воды никак. Скафандр анализирует моё состояние, делает укол антирадов.
Я взял с собой столько мяса, сколько смог унести. За спиной импровизированный мешок, наспех склеенный из Брюквиновского скафандра.
Подумать только: я несу с собой мясо собственного товарища, а ведь когда-то мы сидели за одним столом, смеялись, ели паштет из тюбиков и запивали растворимым кофе. Он был добряк — Брюквин. Всегда готовый помочь, старался сглаживать острые углы в отношениях коллектива и вот — его последний подарок! Прости меня, Серёга… Надеюсь, мы с тобой встретимся на той стороне — ну или навести меня в аду. Хочется верить в то, что ад и рай есть. Так легче переносить мысли о неминуемости собственной смерти. Ад гораздо лучше этого места! Там хотя бы есть с кем поговорить по душам…
Очень сильный ветер, почти ураган. Температура — семьдесят один градус по шкале Цельсия, Настоящая сауна! Я больше не убираю шлем, стараюсь пить как можно меньше, ибо вода из здешних озёр не только отвратительна на вкус, но и ядовита. Как минимум, мне грозит отравление, на такой жаре обильная дефекация обеспечит ещё большую потерю жидкости. Обгадиться и умереть на полпути к цели? Ну уж нет.