Написать книгу я решил, чтобы немного избавиться от тяжёлых, ненастоящих дней. Архивы открыли для меня свои двери, и я стал работать. Днём преподавал, а вечером, зарывшись в бумаги, выводил на страницах историю зверств захватчиков. Писал каждый день, по два часа, любой подтвердит, но забросил. Жена сокрушалась и советовала продолжать, но я не мог. Рука больше не могла вывести и слова. Забросил после того, как наткнулся на старую фотографию.
Чёрно-белый снимок, на котором изображён мальчик в майке и шортах, на груди расплывается тёмное пятно, в застывших глазах удивление и непонимание. А на голове чепчик. Цвет зернистый снимок не передал, но это и не было нужно. Голубой. Саню я узнал сразу. Он ничуть не изменился. Сверил даты. Почти три года с момента его исчезновения в лесу, а нет ни малейших изменений, даже одежда та же. Неизвестная жертва садистов. Неизвестная. Так и забросил книгу. К чёрту, решил.
Мир перешагнул в новый век, споткнувшись по дороге.
На очередной юбилей мне подарили квартиру, выходящую окнами на лесополосу. Красивую квартиру, хоть и однокомнатную, в огромном сером доме, свечой возвышающемся над остальными. В последнее время дочь с сыном просят переехать к ним: стало быть, я уже слишком стар для жизни в одиночку, но каждый раз отказываюсь. Я не развалина, хотя и кажусь таким иногда. Нет. Я могу о себе позаботиться.
Вчера нога не давала спать, визжа болью почти как в тот памятный зимний день. От Сани я приобрёл привычку смолить, но папиросы нынче совсем не те, конечно, мне немного не хватает лёгкого привкуса травы. Я вышел на кухню и обнаружил, что в пачке пусто, сплюнул и похромал в ближайший киоск. Путешествие не из лёгких, но я справился отлично, лёд не смог побороть ветерана.
На обратном пути я замер, до боли сжал ручку костыля, нога перестала гореть и теперь просто стонала. Ледяной ветер донёс до меня тяжёлый аромат.
В песочнице, накрытой металлическим мухомором, сидела соседская девочка в шубке, с белоснежным шарфиком, а напротив Варя в грязном, местами пропалённом и дырявом платье. Я не сразу её узнал, помогла косынка. Чумазое личико, тонкие пальчики, волосы, припорошенные то ли снегом, то ли пеплом, и колючая проволока, вплетённая в них.
Соседская девочка что-то весело рассказывала, а Варя гладила её по щеке. Наконец, они встали. Варя сняла с девочки шарфик, немного подержала в руках, будто сомневаясь, а затем повязала ей на глаза. Дети взялись за руки, и пошли в сторону леса. Медленно, не оборачиваясь. Варя уводила нового Бога прочь, а я стоял и смотрел вслед, по щекам бежали слезы, которые, казалось, ещё чуть-чуть и превратятся в ледышки.
Плохо помню, как дошёл до дома.
Весь следующий день прошёл в криках соседей. Приезжал полицейский, всех опрашивал. Тыкал в лицо фотографией.
— Вы видели её?
Покачал головой и закрыл дверь.
Темнело. Соседка выла раненным зверем. Сосед с кем-то ругался по телефону. Не уснуть. Просто писать, бередя старую рану. Скоро всем станет не до девочки. Телевизор что-то рассказывает об эскалации конфликта и желании всё решить мирными методами. Забавно. Ведь этот год тоже, наверное, был грибной. Гостью снова призвали.
Дописав, я пойду на кухню, закурю, заварю чай, спать не лягу, ведь догадываюсь, какой приснится сон. Лучше буду смотреть на звёздное небо, пока ещё чистое, но ненадолго, полагаю.
Мне жаль соседку, но, с другой стороны, Варя свободна. И я хотел бы увидеться с ней в месте, где никогда не завоют сирены, и где нет надобности в гостьях; в месте далёком отсюда; в месте, где мы навсегда забудем грязь и холод войны, снова став беспечными детьми, грустящими из-за неудачно закопчённой картошки. Хотелось бы.
Но я понимаю, что это ложь. Такого не будет никогда. Такого места просто не существует. Однажды закрыв глаза, я окажусь возле Машины. На этот раз не во сне. На этот раз навсегда.
РУСЛАН ЛЮТЕНКОСМЕРТНЫЙ СОН
Дом скрипел. Дышал в спину. Содрогался кишечниками коридоров, трепетал сфинктерами дверей. Человека затопил животный ужас. Человек находился здесь три тысячи двести сорок три года. Его звали Адповркугк, тело двигалось без помощи ног, сердце стало огромным, не давало вздохнуть. Его звали Вркповол, он голый стоял перед толпой и давал обещания «снижукоммуналкувдваразастроительствоквартирбарашекповышениепеисийновыерабочиеместабетельгейзе», он бегал по сжимающемуся вокруг дому. Стены рушились, осталась только тесная-тесная-тесная коробка. Снаружи доносились пугающие тяжёлые шаги — отец выпил, ему мало, сейчас он достанет меня из шкафа и снова отлупит…
— Кирилл, это всего лишь сон.
Шаги разносили вселенную в пыль. Дверь шкафа натянулась с той стороны в форме страшного лица и ладоней. В ушах стоял душераздирающий крик, голова раскалывалась от бьющегося в ней сердца.
— Дышите, Кирилл, — голос-набат, голос-медведь, голос-Дракула.
Он пытался дышать. Посмотрел на ручку двери и увидел посыпанный пудрой крендель. В голове шестьдесят восемь раз пронёсся лик мужчины-доктора, образ его слов, флёр полученных от него навыков.
Он не в доме отца. Его зовут Кирилл. Отец давно умер.
Он толкнул дверь.
Свет солнца заплескал всё вокруг, Кирилл летел в небесном просторе, его руки стали крыльями. В шуме ветра звучали слова «шов», «уравнение», «электорат». Рядом пристроился другой крылатый. Тот самый мужчина. Смеясь, он сделал быстрый кульбит в воздухе…
Кирилл Васильевич распахнул глаза. Первый вдох дался тяжело, будто он не пользовался лёгкими уже несколько лет.
— Вот это да… — прохрипел он, стирая испарину со лба. — Это был самый реальный сон в моей жизни.
Ощущение полёта сохранилось в каждой клеточке тела. Как и чувство леденящего страха, которое он недавно испытал. Но прислушавшись к себе, Кирилл Васильевич с удивлением понял, что по спине уже не бегут мурашки, стоит ему представить себя в закрытом пространстве.
Напротив него из кресла, снимая с головы электроды, поднимался тот самый мужчина, голос которого он почему-то во сне назвал голосом-Дракулой. Профессор Градов — известный психиатр, сомнолог, пионер снохождения — несколько секунд смотрел в одну точку, прикрыв нос и рот рукой. Его ассистентка — молодая смуглая женщина — тем временем заносила какие-то показатели в компьютер.
— Прошу прощения, — сказал наконец Градов.
— Для меня ваш сон и был реальностью. Это… тяжело в какой-то степени.
— Вы всё видели?
— Да.
Кирилл Васильевич вспомнил сцены, тускнеющие с каждой секундой: он голый перед толпой, потом вроде бы — мальчик, трясущийся от страха в шкафу. Лицо залила краска стыда, хотя он славился бесстрастностью во время самых напряжённых дебатов.
— Кроме меня и вашего психотерапевта о подробностях сна не узнает никто.
— А запись?
— Только в виде ЭЭГ-ритма. Записывать сны, или смотреть их, не подключаясь — недостижимая технология, — Градов покачал головой. — А жаль. Они так насыщены, что я едва запоминаю десятую часть терапевтического материала. Но в вашем случае, Кирилл Васильевич, это не критично — вы демонстрируете хорошую динамику. На первом же сеансе преодолели клаустрофобию. Как себя чувствуете?
— Знаете, лучше. Действительно лучше, — он бросил взгляд на часы. — Господи! Мне пора — я сегодня ещё должен выступить перед шахтёрами. Зайду под землю, заодно и проверю свою «динамику».
После ухода клиента Градов ещё с полчаса надиктовывал результаты сессии на записывающее устройство — материалы должны были стать подспорьем для Кириллова психотерапевта. Всё это время Сабина — его аспирантка — заканчивала приготовления в соседней лаборатории-холодильнике. Её движения были чересчур резкими, тело — напряжённым, а зубы стучали — не от холода, скорее — от волнения. Или даже страха.
Градов вошёл в помещение, как раз когда она пристроила рядом с открытой морозильной камерой каталку.
— Вы что, собирались тащить его в одиночку? — спросил он, пытаясь снять напряжение.
— Обязательно стоит это делать? — вопросом на вопрос ответила Сабина.
— Да, перерыв бы не помешал, но у нас нет времени: через час будет обход, к этому моменту мы должны покинуть лабораторию и избавиться от доказательств, — Градов махнул рукой на морозилку.
— Нет. Я имею в виду не сейчас, а вообще. Алексей Игоревич, мне немного не по себе.
Когда он коснулся её плеча, по телу женщины прошла дрожь.
— За годы применения технологии ни один снохожденец не пострадал. Это не опаснее продвинутой виртуальной реальности — грубо говоря, мы просто смотрим фильм. Однажды я «умер» во время сеанса. Слишком углубился в сон клиента, и меня пронзило копьём, представляете? Ощутил при этом только толчок и резко проснулся. Вот и всё.
— Но ещё никто не делал такого.
Сабина перевела взгляд с лица Градова на морозильную камеру, в которой, обложенный льдом, лежал труп. Молодой, остриженный наголо мужчина, который вчера вечером неудачно порыбачил на озере — провалился под лёд и не смог выплыть. Его кожа была синей, губы — фиолетовыми, словно обмазанными черничным соком. От одного взгляда па мертвеца становилось зябко.
Градов поднял обнажённое тело и погрузил на каталку. Вместе с Сабиной они подвезли её к креслу для снохождения, возле которого профессор уже установил прибор транскраниальной стимуляции. Лысая синюшная голова при посадке трупа в кресло безвольно свесилась вниз, открывая просверленное ниже затылка отверстие. Чуть сверху от него вдоль позвоночника находилась россыпь мелких красных точек — следов от инъекций.
— Подумайте, Сабина, какой это будет прорыв, если мы проникнем в «сны», — Градов сделал пальцами знак кавычек вокруг этого слова, — мёртвого. Это поможет в опознании, расследовании убийств… Я и представить не могу всей возможной выгоды.
Его глаза горели. Он говорил, подсоединяя электроды к голове мертвеца и регулируя подведённый к виску ТЭС-зонд. При этом все движения были отточены до остроты — рука не дрогнула, даже когда он вводил провод для инвазивной стимуляции трупу в позвоночник.