— Она растит громадных чудовищ и отправляет их воевать с нами, — прибавил Смурин. — Мы способны дать сдачи, мы сражаемся. Но как долго это может продолжаться? Климат на Земле стал другим. Если с людьми не в состоянии справиться щупальца и зубы, в ход идут холод, болезни, исчезновение суши. Сколько океан поглотил её в последние годы? Лишь за мою жизнь мы лишились четвёртой части земной тверди. Города лежат на дне, под толщей безумных тёмных вод, и никто не знает, кто населяет их теперь.
Олечка слушала внимательно. Она знала кое-о-чем, о фактах, которые способны напугать и расстроить даже самых стойких духом. Мир переживает не лучшие времена — даже ребёнок способен понять это. И никакие корабли, никакие, даже самые бронированные дредноуты с мощными пушками, не в состоянии это изменить. На место одного кракена придёт обязательно другой. На месте мегалодона, потопленного глубинными бомбами, возникнет следующий.
Они, подводные обитатели, не насытятся никогда, пока Равновесие не восстановится. Прав ли этот философ, спросила себя Олечка Смурина. Может быть, он ошибается, и причины всего происходящего в другом?
Глядя в серьёзное, но при этом лукавое лицо отца, девочка подумала: «Может быть, стоило спросить у чудовищ, что им нужно?» Олечка погладила обложку старой книги.
— У Афанасия Никитина много противников, — сказал Смурин. — Философы обвиняют его в излишней мрачности, умозрительности его построений, религиозной экзальтации. Вот тут, в конце есть раздел «Видения и прозрения». Эти тексты подвергаются критике сильнее всего. Пристрастившись в конце жизни к наркотикам, Никитин начал страдать галлюцинациями. В периоды прояснения он записывал их. Чтение, моту сказать, милая, подходит даже не для всех взрослых, так что имей в виду.
Олечка кивнула. Книга пугала её, это правда. Но то, что пугает, часто кажется привлекательнее всего. Раскрыв том, девочка пролистала несколько страниц.
— Я мог бы дать тебе любое другое объяснение, взятое из головы, — сказал капитан, — просто чтобы от тебя отделаться. Но тогда я был бы плохим отцом. И потом, ведь я обещал не врать.
С немалым, почти оперным пафосом капитан положил руку ей на плечо и прибавил:
— Как знать… может, завтра этот мир расколется, словно орех под чьим-то сапогом… Иногда по ночам я слышу этот странный треск. Кора земная вот-вот окончательно потеряет свою целостность…
Олечка смотрела на отца снизу вверх глазами, полными слез. Наверное, хорошо, что мама не дожила до этого дня.
Анадырь был моложе Катинграда, но казался очень древним. Его словно подняли со дна моря, очистили от ила, грязи, водорослей, починили стены и башни, чтобы вернуть им прежний вид. Поражённая, Олечка не переставала глазеть на это суровое, циклопическое великолепие. Одна из немногих оставшихся в мире колоний людей, наверное, могла простоять ещё тысячу лет — несокрушимая твердыня, памятник человеческому упорству. Да что там тысячу! Казалось, эти камни с насмешкой встретят даже конец вселенной.
И всё же дела у Анадыря шли неважно. Ни толстые стены, ни совершенное оружие, ни отвага не в состоянии остановить неизбежное. Рано или поздно людям придётся уйти отсюда и бросить остров…
Олечка Смурина сошла на берег.
Мощёные улицы были длинными, прямыми, районы города имели чёткую планировку. Брусчатка блестела от влаги, отражая свет газовых фонарей. По ней текли в разных направлениях тени прохожих, экипажей, грузовых повозок. Как ни в чем не бывало, горожане занимались своими делами. Говорили, смеялись, строили планы.
Глядя по сторонам, Олечка спрашивала себя: они настолько привыкли к своему положению, или это такое проявление храбрости?
Чудными нашёл бы её мысли доктор. «За пределами Анадыря рыщут безумные хищники, — думала девочка, — а где-то под землёй, как знать, таится громадная сила, способная развалить Анадырь, словно карточный домик…»
Олечка представляла себе её, эту силу, в образе бесформенного монстра с большим количеством конечностей. У него были и лапы, и клешни, и щупальца, и вообще всё, что можно взять на вооружение от собратьев сухопутных и морских. Может быть, в этот самый момент он лежит под ногами Олечки и ждёт. Копит силы.
Эта мысль пугала, вызывая покалывание в затылке. Опустив голову, Олечка начала вглядываться в зазоры между камнями мостовой. Вдруг ей удастся рассмотреть его?
Так, погрузившись в мир своих фантазий, она умудрилась отойти от сопровождающих и едва не угодила под лошадь. На козлах брички сидел настоящий ихтильмен в широкополой шляпе. Его выпученные рыбьи глаза смотрели на Олечку, ничего не выражая.
— Простите! — воскликнула она с испугом и отпрыгнула к обочине, где чуть не столкнулась с женщиной-урсом. Толстая, массивная, та оглядела Олечку и фыркнула. От женщины ожидаемо пахло духами и медведем.
В тот же миг налетел старпом. В его болтовне было множество советов, как вести себя, чтобы не попасть в беду. Хомутов, обещавший отдать за капитанскую дочку жизнь, стоял бледный. Если бы Олечка угодила под колеса и умерла, ему пришлось бы сделать то же самое.
Пошли дальше. Старпом вел подопечную удивительными маршрутами и рассказывал историю города. Здесь Ланжеронский родился и отсюда, вступив в пору отрочества, отплыл в Катинград учиться в Военно-морской Академии при Адмиралтействе.
Олечка спросила, нет ли среди его предков ихтильменов. Старпом подтвердил, что, конечно, есть. Его бабка и дед чистокровные ихтильмены. Они до сих пор живы, но уже не общаются с миром. И даже оставили Анадырь.
Олечке стало жутко интересно, и она спросила, где они сейчас.
— За пределами города есть целая колония чешуйчатых. В основном, там старики, решившие удалиться от мира и вернуться к корням. Да-с, — объяснил Ланжеронский.
На реплику Олечки, что за пределами Анадыря живут чудовища, старпом ответил:
— Они не трогают ихтильменов. Они им не интересны. Урсы вот тоже. Да-с.
Девочка пыталась себе представить эту жизнь и не смогла. Чудовищам нет дела до нелюдей. Почему?
После экскурсии по городу втроём они пообедали в ресторации, потом сходили в театр на небольшое комедийное представление, в котором Олечка ничегошеньки не поняла. Смеялся только Ланжеронский, постоянно пихающий локтем мрачного, похожего на истукана, Хомутова.
После театра вышли на улицу, чтобы поймать экипаж и вернуться в порт. Огни горели ярко. Анадырь жил своей жизнью и очень походил на столичный город. Олечка могла сравнить его даже с Москвой, которую видела на старых открытках. Сейчас Москвы давно нет, её поглотил океан, но когда-то там было так же красиво.
Прежде чем Олечка Смурина оказалась в экипаже, она увидела нечто удивительное: странные худые фигуры в масках, которые шли по тротуару и заставляли прохожих расступаться. Шестеро. Их лохмотья, полностью скрывающие тела, волочились по земле. Маски же были странными и нелепыми, гладкими, всего лишь с одним отверстием в центре. Процессия молча двигалась с севера на юг по улице, пока не исчезла из вида.
Олечка Смурина повернулась к старпому:
— Кто это такие?
Ланжеронский хмуро поглядел вдаль и ответил:
— Странствующие Дервиши. Так их все называют.
Олечка не отставала.
— А что они делают? Куда идут?
Ланжеронский лишь напустил тумана. Якобы появляются Дервиши тут и там, никто не знает зачем, а потом исчезают. У них нет документов, жандармы уж давно перестали их задерживать, ибо ничего опасного они всё равно не делают. Дервиши просто есть. Как есть ветер и море.
Впечатлённая и запутанная этим рассказом, Олечка Смурина уселась в экипаж, который мигом домчал их троих до порта. «Кыштым», освещённый огнями, могучий, как крепость, стоял у причала. На его фоне фотографировались беспечные анадырцы.
Ужин прошёл незаметно. Олечка механически отвечала на вопросы отца. Да, ей понравилось то, ей понравилось это, конечно, всё было здорово.
Капитан Смурин смеялся, шутил, но глаза у него были грустными. Точнее сказать, грустными и напряжёнными. Словно он чего-то ждал.
Олечка, занятая мыслями о Дервишах и подземном монстре, который, возможно, дремлет под Анадырем, не придала особенного значения этим отцовским странностям.
После того, как всё было съедено и выпито, капитану принесли ленточку с телеграфным сообщением.
Помрачнев, Смурин выпрямился и сказал: «Та-ак!» Олечка, стоя на пороге своей комнатки, услышала и то, что он прибавил через секунду: «Губернатор был прав… начинается!» Впрочем, девочка не стала бы клясться, что из-под отцовых усов вылетело именно это. Она слишком устала.
Закрывшись, Олечка улеглась на кровать и начала листать «О сущностях мира». Чтиво было трудным. Увязая, словно в трясине, в массе слов и выражений, Олечка пыталась уловить хоть каплю смысла в философических построениях Никитина. В конце концов, сдалась. Наверное, чтобы понять это, надо окончить философский факультет Катин-градского университета.
Не желая, впрочем, откладывать книгу окончательно, Олечка перешла в раздел видений и пророческих снов Никитина. Слог здесь был иным — лёгким, бегучим, но даже более насыщенным метафорами. Странные и действительно пугающие вещи писал одолеваемый наркотическим дурманом философ. В его мире громадные монстры из самого основания мира поднимались к поверхности вод и тверди земной и воздавали человеку за его грехи. Тысячи тысяч бед обрушивались на головы несчастных, и не было никому спасения. Равновесие, которому было безразлично, чей дом оно разрушит и чьего близкого отнимет, стремилось обрести себя. С ним невозможно договориться, невозможно разжалобить. Стремясь стряхнуть с себя бремя человека, мир становился беспощадным палачом.
Заснув в пучине из кипящих видений конца реальности, Олечка Смурина увидел матушку. Она сидела на стуле у стены и смотрела на неё. Теперь не русалка, а обычная женщина в чёрном платье, которого Олечка никогда не видела. Рядом с матушкой стоял философ Афанасий Никитин, строгий, бородатый, ещё молодой, не истощённый наркотиками и безумием. На нём был костюм, его борода, аккуратно подстриженная, походила на совочек для работы в саду. Заняв место сбоку, он положил руку матушке на плечо. Вдвоём они замерли, глядя перед собой, точно позировали фотографу.