Некоторые слабые или, наоборот, сильные духом даже предпочитали не возвращаться в лагерь, чтобы не тратить на дорогу туда и обратно целых пятьдесят пять минут, и ложились спать прямо у последнего законченного ими куста, чтобы с утра очнуться уже прямо на рабочем месте. Постепенно у них появилось даже что-то вроде переносных временных землянок, в которых они и ночевали.
Сейчас я жалею о том, что не примкнул к любителям свежего ночного воздуха, потому что они почти не встречались с Гастелло.
Правда, у них было много своих внутренних проблем.
Нас — тех, кто приезжали каждое утро из лагеря на автобусе и потом поднимались ещё пешком от дороги по склону горы на высоту 1250 метров, где и располагались виноградные плантации — они почему-то называли «легионерами».
Вообще, это отдельная история, они очень быстро стали говорить на каком-то своём малопонятном гортанном языке, обсуждая только уже одним им понятные вещи, питались непонятно чем, и местные жители никогда в ночное время не ходили по дороге мимо склона после нескольких странных исчезновений, после костров на склоне, выложенных в виде девятиконечной звезды, и ещё некоторых случаев, о которых я не хочу даже вспоминать.
В наше время их бы назвали «виноградные дети».
Итак, утром мы поднимались по склону, видя вверху ещё тлеющие костры, которые, очевидно, горели всю ночь, одинокую фигурку дозорного (как они его называли), сидящего на камне и глядящего на наше приближение сквозь синие очки, видимо снятые с какого-то местного жителя, и казалось, что так неподвижно он сидит здесь уже тысячу лет.
Словно призрак того времени, когда виноградники давали некрепкое монастырское вино, а солдаты носили красно-чёрные пеплумы.
Когда мы доходили до Змеиного дерева и нам оставалось идти ещё минут пятнадцать, о чем он, конечно же, прекрасно знал, дозорный медленно, как ящерица, слезал с камня, чтобы сделать свои нехитрые утренние дела — затушить догорающие угли из кастрюли с дождевой водой, потом он закапывал какие-то невидимые нам предметы, которые, очевидно, нужно было закопать, и, наконец, будил остальных виноградных братьев странными гортанными выкриками, наверное, подражая какой-нибудь ночной птице.
Они выползали из своих временных землянок и, собравшись вокруг кастрюли, умывались, медленно переговариваясь, и до нас доносились их гортанные шепоты и усмешки, основанные на воспоминаниях о прошедшей ночи, и бог знает, чём ещё.
От них пахло звериной шерстью, какой-то трупной гнилью и сладковатым дымом костров.
В те блаженные дни, когда шёл дождь, мы оставались в «Лагере», играли в нехитрые настольные игры — автоматический биллиард и музыкальные шкатулки, некоторые, в том числе и я, бродили по посёлку, размытому дождём.
Такие дни были очень спокойны — стирка белья, мытье в бане, чёрно-белый телевизор. Кстати, именно там, в «Лагере», я впервые посмотрел «Сокровища Агры», телевизионный фильм, который поразил и разрушил моё воображение.
Весь день девическая часть «Лагеря» под холодное сопровождение дождя жарила на кухне блины, куда время от времени забредал каждый из нас, проголодавшись или просто устав от автоматического биллиарда.
По жребию составлялись делегации из двух человек — в «Магазин № 1» за сметаной и земляничным вареньем, потом, ближе к вечеру, на картах разыгрывался состав дипломатической миссии к виноградным братьям; считалось традицией в такие дни приносить им блины в алюминиевой кастрюле, завёрнутой в несколько полотенец для сохранения тепла.
В состав миссии входили те, кому выпадал пиковый и крестовый тузы.
Виноградные братья даже в дни дождя не приходили в «Лагерь», оставаясь в своих временных землянках, неизвестно почему, в их мысли и причины их поступков мы старались не вникать.
Однажды мне тоже выпал пиковый туз и мы, позаимствовав зонтики у Гастелло, которая их коллекционировала, отправились к склону горы.
Кастрюля была всё ещё тёплой, когда наверху мы увидели дозорного.
Он сидел на камне, закутанный в пластиковую пелерину, рядом с искусно замаскированным от дождя костром, как какая-то большая грустная птица, сквозь пластик смутно виднелись его синие очки, которые, как мы уже знали, являлись отличительной особенностью дозорного, передаваемым по кругу их тайным символом.
Он поприветствовал нас коротким гортанным вскриком, подняв вверх правую руку, и стал спускаться нам навстречу.
Мы встретились у Змеиного дерева и передали ему кастрюлю.
Он что-то пробормотал — мы уже плохо понимали их язык — и побрёл назад, к временным землянкам, откуда нам сквозь линии дождя чувствовались внимательные и настороженные взгляды.
Вечерами таких дней мы занимались необременительной трудотерапией по инициативе Гастелло — изготовлением переговорных устройств.
Переговорные устройства были очень просты и предназначались приюту для детей со слабым умственным развитием, который находился неподалёку.
Они состояли из двух пустых спичечных коробков, в днище которых с помощью иголки продевалась нитка длиною в восемь с половиной метров, и они соединялись друг с другом.
Таким образом, теоретически, дети со слабым умственным развитием, даже находясь в разных комнатах, могли переговариваться друг с другом по этим коробкам, но только если те были в полувы-двинутом положении.
Потом мы относили переговорные устройства в комнату Гастелло.
Она обычно сидела за столом, заваленном всякой всячиной, чаще всего перед ней лежал кубик Рубика, который она внимательно разглядывала, положив локти на стол и подперев подбородок руками, изучая расположение цветных квадратов.
Мы никогда не видели, чтобы она брала его в руки.
Тем не менее, всё-таки иногда расположение цветных квадратов менялось.
Рядом с ней почти всегда стояла сковородка, на которой медленно горело что-нибудь с неприятным запахом.
Перед сном мы молились о том, чтобы завтра опять был дождь.
Во сне мне часто снился этот странный приют, он представлялся мне, почему-то, средневековым замком со множеством загадочных комнат.
Каменный пол, устланный переплетением разноцветных нитей, ведущих во все стороны, невнятные, приглушённые голоса, факелы на стенах и бронзовый гонг, созывающий грустных обитателей замка к ужину в обеденный зал первого этажа.
Руководителем этого приюта, который назывался просто «Приют», был, как я случайно узнал, некто Николай Джатуравичюс — тайный любовник Гастелло.
Впервые я увидел его в одно из воскресений в «Магазине № 2», где я стоял у полки с прошлогодними журналами, которые никто, естественно, из местных жителей не покупал.
Рядом стоял один из виноградных братьев, они иногда посещали этот магазин, вопреки своим принципам не подходить близко к «Лагерю» и посёлку, в котором все аборигены их ненавидели и боялись.
Я читал «Вокруг света» — большой материал с фотографическими снимками о безумных обычаях новозеландских племён несколько веков назад, с удивлением отмечая необыкновенное сходство между той и этой жизнью.
А виноградный брат увлеченно читал «Изобретатель и рационализатор», время от времени делая пометки химическом карандашом прямо на голой левой руке — от его плеча до запястья тянулись какие-то странные чертежи и формулы — периферическим зрением в то же время сканируя всё пространство магазина.
Вдруг он пробормотал — он знал, что я уже немного понимаю их диалект, последние дни я работал в основном рядом с ними на виноградных плантациях — легаварэн хуйнэ за Джатуравичюс… (легионер, глянь — Джатуравичюс…)
Они вообще были удивительно осведомлены.
Я увидел невысокого человека, неуловимо схожего со священнослужителем, с высветленными, почти белыми волосами.
К моему удивлению, он достал из кармана спичечный коробок, потом второй, и отдал его продавцу, они выдвинули их и начали неслышно переговариваться, приложив их к губам.
Коробки были почему-то без ниток.
И тут я испытал настоящий шок — виноградный брат тоже достал из кармана несколько пустых коробков, он по очереди поднёс их к губам, и вдруг из одного из них, на этикетке которого был изображён весёлый снеговик, тихо зазвучали их голоса.
Он искривил тубы злою и холодною усмешкой и записал на внешней стороне запястья — Джаг — зимонжик… (Джаг — снеговик).
Разговор для меня шёл ни о чем, о каких-то людях, которых я не знал, встречах и событиях.
Но виноградный брат слушал очень внимательно, как настороженный паук, закусывая губы и весь подёргиваясь, по-видимому, отлично понимая, о чем идёт речь.
Наконец Джатуравичюс ушёл, вскоре вышли и мы, провожаемые взглядом продавца.
Я от нечего делать пошёл провожать виноградного брата до склона, по пути мы зашли на кухню, вернее я один, а он ждал меня на улице.
Я взял хлеба и каких-то консервов и отдал их ему.
В благодарность по дороге он рассказал мне кое-что о переговорных устройствах.
Оказывается, нитки, соединяющие переговорные устройства, это всего лишь символ, специально для детей со слабым умственным развитием.
На самом деле они не нужны.
Самоё главное — чтобы этикетки были идентичны, тогда связь осуществляется нормально.
И, более того, можно слышать все разговоры, ведущиеся с помощью коробков с такой же этикеткой.
Я спросил виноградного брата, не кажется ли это ему странным?
Хуйда иармал (это нормально), — ответил он.
Он всё время смотрел себе под ноги, как оказалось, выискивая пустые спичечные коробки.
Вдруг он с коротким гортанным вскриком поднял с земли коробок.
Он осторожно счистил грязь с этикетки и, весьма довольный, сказал — кэшэ сайбира… (кошка сибирской породы…)
Он поднёс коробок к губам, но радиоэфир молчал.
Также оказалось, что абсолютно все жители посёлка имеют переговорные устройства.
Для удобства у женских ПУ по диагонали была срезана часть этикетки.
Таким образом, по внешнему виду ПУ всегда можно было абсолютно точно узнать пол его владельца.