ы обо всём догадаешься сама — ты у меня сообразительная.
И последнее, что я скажу тебе, будет:
— Они утверждали, что в этот мир нас явилось двое. Но правда состоит в том, что я всегда был один. Только я и больше никого.
ПО ТУ СТОРОНУ СНА♦
ЭРИХ ФОН НЕФФМИСТЕР ОБЖОРА
ERICH VON NEFF
MR. СОЕ
1960
Мистер Обжора, помнится, был толстый, очень толстый. Он был огненно-рыжий, с довольно странной улыбкой. Пухлые, ярко-красные губы, крупный рот. А волосы у него завивались кудряшками.
Мистер Обжора предпочитал носить штаны на подтяжках. Подтяжки у него были всяких разных цветов, кроме красного. Его обширный зад едва помещался в штаны, так что ткань едва не лопалась по шву. Также мистер Обжора носил клетчатые рубашки, причём никогда не застёгивал воротник. Пиджаки всегда были тёмно-зелёные.
И, непременно, теннисные туфли.
Мистер Обжора жил в большом многоквартирном доме из красного кирпича. Его квартира располагалась на верхнем этаже. Стены всех комнат в его квартире были жёлтые, за исключением ванной. Она была оранжевой. В гостиной стоял красный диван. А возле дивана — магнитофон. У мистера Обжоры было полно музыкальных записей с трубачами. Трубачи, только трубачи, ничего кроме трубачей.
Из постели мистер Обжора поднимался поздно днём. Он никогда никуда не спешил. Спал он нагишом, так что, проснувшись, он видел свою бледную белую кожу, усыпанную веснушками. Поднявшись, мистер Обжора первым делом надевал теннисные туфли. Затем включал магнитофонную запись с каким-нибудь трубачом.
На завтрак у мистера Обжоры была яичница-глазунья из четырёх яиц, слабо прожаренный бифштекс, сочащийся кровью, и ананасовый сок. Позавтракав, мистер Обжора надевал клетчатую рубашку, тёмно-зелёный костюм, подтяжки. И шёл гулять, засунув руки в карманы.
По соседству с домом располагалось поле для гольфа. Мистер Обжора направлялся именно туда, по мере приближения ускоряя шаги. Трава на поле была ярко-зелёной; он обожал этот цвет. Забравшись в кусты неподалёку от стартовой площадки, мистер Обжора замирал в нетерпеливом ожидании. Белые мячики для гольфа, катящиеся по зелёной траве, приводили его в экстаз. Порой мячик залетал в кусты и падал неподалёку от мистера Обжоры. Тогда мистер Обжора быстренько хватал мячик и возвращался на свою излюбленную позицию. Когда гольфисты расходились, закончив игру, и на поле стихало всякое движение, тогда, уверенный, что никто его не увидит, мистер Обжора вынимал мячик из кармана и брал его в левую руку. Он пристально разглядывал мячик, затем мастурбировал, обливая его своим семенем. Бледные потёки спермы… на белом мячике для гольфа… В завершение этого своего мероприятия мистер Обжора обязательно слушал, как в зарослях щебечут птицы. Потом, в мечтательном настроении, шёл домой.
Вернувшись в квартиру, мистер Обжора опять заводил магнитофон, съедал ланч, затем шёл в ванную комнату и открывал горячую воду. Когда ванна заполнялась, мистер Обжора прихватывал с собой охапку комиксов про утёнка Дональда, которые всегда припасал загодя. Так, с комиксами в руках, он неторопливо погружался в горячую воду. Пролистав дюжину-другую утиных историй, мистер Обжора задрёмывал. Когда вода остывала, он просыпался, выбирался из ванны, не удосужившись вытереться полотенцем, надевал банный халат и шлёпанцы, брёл в гостиную, чтобы повалиться на красный диван. Там, развалившись пузом кверху, с большой кружкой пива в обнимку, он слушал записи трубачей. На полную громкость.
После этого мистер Обжора шёл обедать. Стейк, яйца, гора салата и пирог. Покончив со всем этим изобилием, мистер Обжора отправлялся на аттракционы. Обычно он катался на американских горках и на бамперных машинках в автодроме, где азартно врезался во всех подряд. Ещё ему нравился водолазный колокол и тагада, крутящееся колесо, внутри которого люди валятся друг на дружку. А заканчивал мистер Обжора всегда на карусели, кружился с банкой пива в руке, слушая весёленькие мелодии. Когда аттракционы начинали закрываться, он неверной походкой плёлся домой, чтобы завалиться спать.
Так мистер Обжора жил в своё удовольствие, пока однажды ему не пришёл конец. Как-то мистер Обжора не вышел из квартиры, чтобы отправиться на поле для гольфа. Никто особенно и не расстроился. Никто бы и не заметил, но у человека, который жил этажом ниже, стало капать с потолка. Он позвал других соседей, и все вместе они пошли наверх, чтобы выяснить, в чём дело. Выставили дверь; весь пол в квартире мистера Обжоры заливала вода. Соседи открыли дверь ванной комнаты и в изумлении уставились на оранжевые стены. По поверхности воды плавали мячики для гольфа, много-много мячиков. Воняло хуже, чем в сортире, и повсюду была кровь и дерьмо. Мистер Обжора лежал в ванне, совершенно голый, но в теннисных туфлях. И с очень странной улыбкой; его горло было разрезано от уха до уха. Ко всему прочему мистер Обжора лишился своих собственных шаров; отрезанные, они лежали на полу, среди мячиков для гольфа. Окровавленные, среди белых…
Мистер Обжора больше никогда не будет слушать трубачей.
Бедный мистер Обжора.
ШЕЙМУС ФРЭЗЕРПЯТАЯ МАСКА
SHAMUS FRAZER
THE FIFTH MASK
1957
Помните, помните ли — то Пятое ноября? Единственное моё желание — это забыть его. Но каждый год в этот день кому-то приходится вспоминать о том, что было — и о том, что будет. Петарды трещат в затянутых туманом аллеях уже в конце октября; острый запах пороха в резком воздухе; пороговые явления памяти, как они есть — заварушка перед началом серьёзной кампании чистейшего зла.
В этот сезон я держусь крупных улиц. Но даже на Стрэнде, среди неоновых огней ты стремишься в эти маленькие мрачные шествия, подальше от крысиных нор в речном тумане. Лица цвета почерневшей пробки, заезженная тележка с мылом, и этот крепко сбитый, раздутый парень в растопыренном поношенном костюме, со шляпой головореза, опущенной на безглазую, обломанную маску; и не имеет значения, как быстро ты пытаешься пройти мимо, тебе не избежать этого по-крысячьи визгливого рефрена: «монетку для штарика, миштер…». Словно ледяным пальцем промеж лопаток — вот как оно меня пробирает.
Я спешу мимо со всех ног, пока не замолкают кинутые мне в спину сквернословия, и я не вхожу в свой прежний ритм и не продолжаю думать о том, как же остановить своё мышление.
О, я пробовал фильмотерапию — но в кинозалах слишком темно и всё время это бормотание и придыхание у тебя за спиной; и даже когда зажигают огни, лица незнакомцев бурлят вокруг тебя… как маски… ожидая темноты, если вы меня понимаете. Так что обычно остаётся паб. К счастью, я нашёл один такой. Я был измотан. Всю дорогу вдоль и поперёк этот чёртов припев: «Помни, помни… монетку для штарика.» Затем, на углу… прямо позади заиндевелого окна с нарисованным на нём козлом и ходулями — ребёнок в маске; он ничего не говорил, но когда я уже проходил мимо него, он сделал так, как будто хотел снять её — маску, то есть. Тут я повернулся, чтобы зайти внутрь — и оступился.
Упал, скажете вы? Что ж, я определённо кувыркнулся через входной ковёр, если вы это имеете в виду. Дурацкое место, чтобы класть здесь ковёр.
Нервы? Что ж, в этом тоже что-то есть — но нет ничего, чтобы не имело бы объяснения. Вот что здесь самое пугающее — а именно, почему это должно было произойти со мной; и если тут есть причина, то говорю вам, что я не желаю знать её.
Почему меня выбрал какой-то малец? Робину Труби и мне не было ещё и десяти, если вообще было, когда… произошёл… тот случай, который я тщетно силюсь стереть из памяти.
Нет, дайте мне пережить это. Два двойных виски, мисс. Джентльмен платит, э? Это хорошо, очень хорошо — но я не вижу причины; падение немного встряхнуло меня, но сейчас я в порядке. Виски и кто-либо, имеющий терпение, помогут мне сейчас.
Робин? Робин теперь мёртв. Это было в Нормандии; одну из тех фосфорных бомб, которые он перевозил, задело пулей — сгорел заживо с фосфором в кишках. Вам не удалось бы его загасить, подобно одному из тех парней, которых они набивают фейрверками; им было просто не подобраться к нему. Остался лишь я, до поры до времени…
Мы были друзьями в детстве, наши родители жили рядом, видите как. Дело было в Фэйлинге, что в Даркшире. Я сам с севера, хотя вы, возможно, и не догадываетесь об этом; со времени войны и жизни здесь я изменился. Житель более несуществующего города, вот он я — и все мы, если дойдёт до этого. Но есть что-то реальное в месте, где ты жил в детстве.
Вам ведь никогда не доводилось посещать Фэйлинг, так? Что ж, там особо не на что смотреть — это вам не Лондон или чего подобное. Индустриальный такой пригород, знаете ли: почернелые от копоти церквушки, и ряд за рядом жёлтокирпичных домов, накрытых крышами из синего шифера. Мои и Робина Труби родные жилы бок о бок, как говорится, в одном из этих рядов — и мы всегда были то внутри, то снаружи дома каждого из нас, либо же лазали через стену, перекрывавшую наши задние дворы. Робин был тот ещё прохвост — рыжеволосый и всё такое. Мы звали его Робином Худом, а я был Братец Тук, так как был добротно сложен и ещё носил очки.
Да, я знаю — вы спросите, какое это всё имеет дело с тем, о чём я хочу рассказать, то есть о том парне, Пятом ноября и всём прочем? Но я сделаю это в своё время, сэр, если хотя бы время всё ещё в нашем распоряжении, а не сдано нам в аренду нарезкой из различных протяжённостей. Я однажды работал у драпировщика и… но это вовсе не то, на что мне надо настроиться для рассказывания.
Мы обычно копили деньги к пятому числу — Робин и я; копили, значит, пенни и покупали в магазинчике фейерверков бирманские огни, пугачи, звёздные ракеты, римские свечи, екатерининские колёса и прочие штучки, но в основном пугачи. И целыми неделями надоедали нашим отцам, выпрашивая у них старую шляпу, пару брюк с заношенной заплатой на седалище, пальто с истёртыми локтями — что угодно из стариковского гардероба. В последние несколько ночей октября мы наряжались… в маски… и шли выклянчивать медяки, как будто у нас их было недостаточно; однако, мы уходили в о