Я подумал, что тут дело в моей близорукости, и автоматически я нашарил маску, которую держал, и очки поверх неё.
Затем я тоже начал подвывать. У леди было другое лицо — ужасное шрамированное иссохшее нечто со съеденной гниением плотью носа.
— Прекратить скулёж! — её голос стал ещё резче и холоднее. — Почему бы мне тоже не одевать маски — на Пятое-то ноября? Должно ли мне хныкать и скулить, когда двое маленьких чудовищ выходят ко мне из тумана? Вы, конечно, думаете, что если это было моё лицо, я должна была пережить какой-то ужасный несчастный случай, так что ли? Или, возможно, я отмечена знаком пугающего недуга, эм? Но вы можете перестать хныкать — это всего лишь маска. А если бы и нет, что ж, на этой тёмной земле несчастья — всего лишь элементы Творения, знаете ли, а что касается болезни, ну, она суть такая же обычная эпидемия, как простуда, не так ли, господин Смерть?
Мы слышали слова, но их значение дошло до меня лишь годы спустя — боюсь, я до сих пор не до конца понимаю их значение. Однако звук её голоса словно бы убаюкал нас в некое подобие транса. Мы прекратили ныть — но я слышал, как кто-то клацает зубами, и не мог бы с уверенностью сказать, что это не были мои зубы.
— Вы по-прежнему не нашли пенни. Итак, кто же готов снять эту маску?… Эники, беники, ели вареники. Схвачу я…
Она остановилась, и хотя чёрные пустые глазницы не выказывали никаких признаков жизни, каждый из нас знал, что она смотрит на кого-то ещё, кого-то, стоящего немного позади нас. Это могло выразиться в поднятии этой мерзостной маски — что-то, возможно, какая-то новая настороженность в худом теле, что заставила меня заглянуть за плечо.
— Ещё один молодой человек? — сказала она. — Ещё один маленький мальчик хочет поглядеть на мой фокус с пенни. Что ж, у меня достаточно публики, нет, паствы, нет, собрания. Подойди же ближе, дитя.
Поначалу я подумал, что этот новоприбывший тоже одел маску, потому что его лицо было столь бледным, а глаза — столь зачарованными. Это был малец на год-два помладше нас с Робином, у него были чудесные и аккуратно расчёсанные волосы, а одет он был в ладное серое пальто и серые же гольфы. В одной руке у него была льняная сумка, в которой лежали танцевальные туфли, так как можно было различить пятку из лакированной кожи, торчащую из верхней части сумки. Должно быть, он возвращался из танцевального класса или с какой-нибудь детской вечеринки через Таун-Филдз. Возможно, что он жил в одном из тех больших особняков, чьи мигающие огни мы видели отсюда за накрытыми туманом верхушками садовых деревьев.
Это был не тот типаж, на который Робин или я обратили бы внимание в обычное время. Если бы мы встретили его одного, то наверняка бы прикололи, закинув его сияющие туфли в глубь мангельвурцелей и посоветовав ему не замарать ручки в поисках их. «Маленький лорд Фонтлерой?» — мы бы дразнили его (в наших тогдашних словарях не было ещё «неженки»), и стали бы толкать его, втирая ему грязь в волосы и получая от этого свою толику забавы. Но сейчас… Не моту говорить за Робина, но что до меня, то был несказанно рад его прибытию, и ещё сочувствовал ему. Я хотел предостеречь его, хотел сказать: «Беги, парень, беги так быстро, как можешь, прежде чем она пришпилит тебя тут, как она сделала со мной и моим другом. Беги же и приведи подмогу!» Однако всё, на что я был способен, это каркнуть: «Привет, малой». Я хотел, чтобы это прозвучало дружелюбно, так как был благодарен, что мы больше не были одни.
Пусть даже этот тип был испуган, его не покинуло высокомерие. О, с его бравадой всё было тип-топ.
— Она напугала вас? — спросил он, и голос у него был такой, какой моя матушка называет «настоящий класс». — Я видел её тут раз или два раньше, — и добавил так тихо, что она не могла бы это услышать обычным слухом. — Я думаю, что она, видимо, пациентка, которую отпустили из… какого-то Дома — для людей с повреждённой психикой, знаете ли… Что это у неё на лице?
— Маска! — тонкий приглушённый голос застал его врасплох. — И кто же подойдёт, чтобы снять и найти пенни… Кого мы должны пригласить, чтобы снять уже её?.. Не тебя ли, мой маленький сладкоголосый танцевальный партнёр?… Никто?… Тогда мне придётся снять её самой…
Её длинные измождённые пальцы приблизились к её лицу, и она отслоила эту иссохшую мерзость, под которой оказалась маска Робина, черепушка, так же плотно сидящая на физиономии леди, что и раньше.
Теперь уже это был фокус, который я мог оценить. Она должна была каким-то образом переместить маску Робина из своих рук и подсунуть её под другую, чтобы мы вообще ничего не заметили. Это был вполне себе фокус, полагаю — и я немного утратил ощущение… дискомфорта, думая о том, как она это провернула. Тут требовалась ловкость рук реального иллюзиониста, чтобы так вот скрыть маску из вида и подсунуть под другую…
— Она надула тебя, Робин, — сказал я. — Она вновь забрала у тебя твою маску, гляди.
И я не был готов к тому, что произошло дальше. Робин закричал. Он просто стоял и кричал, из-за неимения слов.
— Робин, что за дела? — крикнул я на него, весь в гусиной коже. — Что с тобой такое?
Тогда он прекратил визжать. Его трясло, и когда он заговорил, его голос был выдохшийся, не его.
— Моя маска одета на тебе, Фред. Ты взял её тогда и одел. Она сейчас на тебе — и твои очки поверх неё.
Я положил руку на маску, и прежде, чем я снял её, чтобы взглянуть, то уже знал, что слова Робина были правдой. Я ощутил, что сейчас потеряю равновесие. Кричать уже было поздно.
— Итак, у нас имеется четыре маски, — вклинилось в разговор старое пугало, — и вопрос всё тот же — где же пенни? Может быть, возмездия за грехи кроются под этим? — она постучала по крепкой лобной кости ногтём. — Что вы думаете, мастер Бледнолицая Смерть? Или же это пятая маска, э, Красногрудка? Или ничего из этого, совершенно ничего, мой маленький Нижинский? Что ж, когда-нибудь мы это выясним, не так ли? Так вот, кто готов снять четвёртую маску, мои милые?… Должна ли я попросить добровольца? Эмм?
Длинный крючковатый палец вновь развернулся от её груди, и она стала водить им туда-сюда между нами, вновь затянув эту страшную песенку — знакомую всем нам детскую считалку, но интонированную так, как будто это была некая тёмная литания в исполнении этого леденящего высокого тембра:
Эники, беники, ели мы драники!
Схвачу я ниггера за его подштанники.
Если он запищит, ну его веником.
Эники… беники… ели… ВАРЕНИКИ!
Палец застыл и указал на моё сердце — и я двинулся вперёд с щемящим чувством сродни отчаянию. Это было сродни апогею ночного кошмара, и я вытянул мою руку вперёд, навстречу этому костяному ужасу под чёрным соломенным капотом, когда моё запястье перехватили, и голос сказал мне прямо в ухо — словно сквозь тысячи световых лет: «Нет, нет… оставь её. Она — тьма безумия. Пошли отсюда».
Это был тот самый парнишка с чудесной шевелюрой и туфлями для ирландского танца.
— Мои родные живут неподалёку отсюда вниз по дороге. Вернёмся вместе. Ты не в порядке. Они могут позвонить…
Его прервал этот одиозно-тонкий и острый, как осколок льда, голос:
— Итак, если никто не собирается помочь мне, я должна снять четвёртую маску лично…
Её руки потянулись к той штуке, которая не была лицом и… и Робин и я завизжали. Мы завопили, как если бы паши сердца извлекли прямо из-под рёбер. И было похоже на то, что наш общий вопль освободил нас из транса, в котором нас держали.
«Если завопит, ну его веником…» О да, мы завопили что надо, и продолжали кричать, пока бежали очертя головы под трещащими газовыми фонарями. Ужас заставил меня обернуться кругом, чтобы посмотреть, не следует ли она за нами. Нет — она была всё там же, застывшая, как столб, и в руках у неё было что-то белое, возможно, маска. Чудесный парень стоял перед ней как вкопанный — он не двинулся и не издал ни единого крика. Я повернул голову обратно и поддал ещё, крича о помощи.
Уже было достаточно темно, и туман стал плотнее. Робин оставил меня позади, но я нагнал его за несколько мгновений, скорчившегося под покрытой плющом стеной с позывами к рвоте.
Когда мы перевели дыхание, чтобы можно было говорить, Робин всхлипнул:
— Кто она? Кто она, во имя всех святых, Фред?
— Паренёк предположил, что она сбежала… откуда-то, — сказал я.
— А он сам-то сбежал?.. Он сделал ноги?
— Он остался там, — ответил я. — Он остался посмотреть, что там под костями… взглянуть на Пятую Маску, Робин.
— Мы не должны были оставлять его, — сказал Робин, — только не с ней… не так.
— Он мог бы сбежать точно так же, как сделали мы.
— Она зачаровала его, вот в чём дело — так же, как и нас.
— Он был отважным малым… — не знаю, почему я говорил про него в прошедшем времени, слова сами шли из меня. — Я думаю, он остался, потому что хотел видеть… была ли она вообще чем-то, живым, я имею в виду.
— Он хотел увидеть..? — воспрянул Робин. — О нет, точно нет. Он бы дал дёру не хуже нашего, если бы смог.
— Возможно, это мы навоображали себе невесть чего, Робин. Она не могла навредить нам, когда ты начал об этом думать. Она малость с приветом, вот и всё, но ничего опасного.
Робин всегда был лидером нашей шайки в школе — и теперь это был тот же старина Робин Худ, вернувшийся к жизни.
— Мы не должны бросать его с ней, Фред. Это неправильно. Только не после того, что он говорил тебе, когда ты собрался… собрался…
— Я знаю, — отрезал я и содрогнулся, — знаю, что мне нужно делать.
— Мы обязаны вернуться назад… и позвать его, Братец.
— Чёрта лысого я туда вернусь, Робин, если только дикие кони не прискачут и не схватят меня… — и я содрогнулся вновь, потому что эти слова вызвали перед моим мысленным оком картину диких лошадей, которые и впрямь были посланы, чтобы схватить меня — лоснящиеся, смолисто-чёрные жеребцы с глазами, полыхающими как раскалённые угли, и с дымными гривами, и с чёрными страусиными плюмажами, покачивающимися на их головах — погребальные кони и стеклянный катафалк, громыхающий позади них.