За деревьями, за домами
Утро на остановке вобрало в себя всё типичное, что могло вобрать. Грязную марлю неба. Промозглый ветер, проникающий под одежду. Туман в кронах тополей. Запахи сырости и земли.
Однако сегодня что-то изменилось, и я не сразу понимаю, что именно. В стылом воздухе разливается перезвон, тихий, словно весенняя капель. От этого звука в животе всё сжимается, будто в желудок швырнули горсть речной гальки.
Сцена из ужастика, который однажды мы смотрели с Лизой: играет колыбельная, стихает, мгновение абсолютной тишины перед тем, как выскакивает монстр. Ещё с месяц я просыпался в поту и слезах, словно доказывая, что от прошлого не сбежать.
Ищу источник звука, пока в поле зрения не попадает пластиковый обруч, болтающийся на ветке. С него свисают металлические трубочки. Они сталкиваются: дзинь, дзинь…
К гальке подсыпают ведро грязного льда. Глотаю сырой воздух и не могу надышаться. В ушах стучит. Когда подъезжает нужная маршрутка, я разворачиваюсь и бегу прочь от остановки.
Все, кто мне дорог, в очень большой опасности.
Должно быть, с высоты птичьего полёта то ещё зрелище: беспокойная фигурка мечется от здания к зданию. Ни дать ни взять муравей спасается от солнечного луча, сконцентрированного увеличительным стеклом. Скрываюсь под кронами деревьев, под козырьками подъездов, стараюсь не показываться на открытой местности. Домой возвращаться нельзя — за квартирой, скорее всего, уже следят.
А ведь я только устроился на работу, которая мне по душе, познакомился с классной девушкой. Надо позвонить. Достаю смартфон. Пять пропущенных вызовов, и все от мамы. К чёрту! Набираю номер Лизы. Череда длинных гудков кажется бесконечной. Неужели её нашли? Сердце болезненно сжимается. Ну пожалуйста, ответь.
— Да?
Слава богу, всё в порядке. Присаживаюсь на скамейку у подъезда.
— Лиз, есть разговор.
— Слушаю, — голос на том конце трубки становится настороженным.
— То, что я скажу, тебе покажется странным, но, — в наш разговор вплетаются короткие гудки. Мама. Разумеется, мама, — позвони сегодня на работу, — гудок, — и отпросись. Скажи, — гудок, — что заболела. Придумай, — гудок, — что-нибудь. Например, — гудок, — простыла, или отравилась, или… — гудок, — блин, да сколько можно?
— Ты чего ругаешься?
— Мама звонит, — гудок, а затем тишина. Судорожно роюсь в настройках, ищу опцию, которая бы отключила второй вызов. Нашёл! Едва я включаю её, мама звонит опять. Гудки звучат издевательски.
— Может, позже перезвонишь тогда?
— Хорошо, — гудок. — Лиза, ты меня поняла? — гудок. — Отпросись с работы, спрячься дома и никуда не показывайся. Даже к окнам не подходи. Потом объясню, почему. Лиз?
На экране смартфона дрожит зелёная трубка. Мама.
— Да?
— Сынок, а ты куда пропал? Звоню, звоню, а ты всё трубку не берёшь.
— Привет, мам. На работу иду, телефон в кармане, не слышно.
— Неужели?
— Мам, что-то случилось? — озираюсь по сторонам. Обычно они прячутся за деревьями, за домами. Но пока периметр чист. На скамейке у подъезда восседает старуха в платке и бежевом пальто. На миг мне представляется, что я вижу пластиковую миниатюру, а двор и хрущёвка на фоне — всего лишь декорация, и за ними… но нет, старуха двигается, и наваждение рассеивается.
— Да нет, ничего, просто соскучилась, хотела поговорить. Как дела? Как там эта твоя…
— Лиза, мам.
— Да, точно. Вы ещё встречаетесь?
— Блин, тебя послушать, так можно подумать, что я девчонок как перчатки меняю.
— Ты же знаешь, что я имею в виду, — да, я знаю. Обычный бытовой разговор, который так переполнен скрытыми смыслами, что напоминает урок по фехтованию. Сколько можно? Не позволю собой помыкать. — Просто она…
— Мам, хватит! Вечно говоришь, что я мог бы найти кого получше, и в то же время никто тебя не устраивает. Может, пора остановиться, а? — я решительным шагом направляюсь к метро. Надоело скрываться. Да и работу никто не отменял. Ещё один больничный, и меня выгонят.
— Хорошо-хорошо, сынок, — послышалось, или в её голосе прозвучали угрожающие нотки?
— Раз, два, три, четыре, пять… Я иду искать.
В детстве родительская квартира представлялась целым миром, огромной комнатой игрушек. Напротив старенького «Сони» находилось Задиванье — тёмное пространство, куда не дотягивался папин пылесос. Кроме пыли, там можно было обнаружить старые носки, а если повезёт, то и монету — сокровище для ребёнка. Над диваном располагалось Полочное королевство; родители не любили, когда я отправлялся туда с миссией. Постоянные «Не залезай так высоко, разобьёшься» привели к тому, что я действительно упал, а очнулся уже в операционной, когда доктор накладывал швы. С тех пор я сменил много жилищ, но ни одна съёмная квартира не располагалась выше второго этажа.
Я любил узкие, тесные пространства. Пахнущий старым лаком Комодостан. Подкроватье — однажды папа вернулся с работы и грохнулся спать, не ведая, что едва не раздавил меня. Иногда мама находила меня в одном из отделений шкафа (увы, для него названия не нашлось). Наверное, привези кто в квартиру гроб, я бы спрятался и там. Мне нравилось представлять, как внутри мебельной стенки обнаруживается лаз, и я ползу по нему как герой Уиллиса из «Крепкого орешка» по вентиляции, а локти, коленки и спина упираются в твёрдое, и в этой деревянной утробе так комфортно и уютно. Безопасно.
Открытые пространства я не любил.
Когда маршрутка проезжает по мосту, ведущему к метро, я вцепляюсь в рюкзак. По воде гуляет рябь, между многоэтажек на том берегу бродит серая фигура, и если она меня заметит… Стекаю по сиденью, и всё равно, что подумают остальные пассажиры. Пулей выскакиваю на нужной остановке и бегу к метро.
Площадь перед входом на станцию огорожена красно-белой лентой. Тех, кто норовит поднырнуть под неё, ловят работники в оранжевых робах. Подхожу ближе. От дурных предчувствий сжимается горло. И точно, фигурная плитка продавлена; на широком конце продолговатой рытвины — пять ямок поменьше.
С трудом просачиваюсь сквозь давку у входа в вестибюль. Пищат турникеты, голос диктора бодро зачитывает рекламный текст, тоннели наполняются гулом. Хочется затеряться в человеческой гуще, снова переехать. Проблема в том, что, куда ни отправься, с тобой останется тот же багаж.
Поезд мчится так, словно того и гляди развалится, но мне уже всё равно. А телефон разрывается от звонков, даже здесь, под землёй. Теперь папа не даёт покоя.
— Смотрите, кто явился, — приветствует меня охранник. Он единственный, кто стоит в зале. Официанты бегают с подносами. Менеджер помогает принимать заказы. Даже бармен носится от полок с бутылками к холодильнику, а оттуда к стойке, колдует с бутылками и шейкером. Гости сидят: одни читают меню, другие едят, третьи болтают. Я пробегаю через служебный вход, мимо кухни и крикливых поваров к раздевалке. Через несколько минут хостес проводит к столику новых посетителей, я принимаю заказ и вбиваю его через терминал. Рабочий день начался.
Телефон остался в шкафчике вместе с повседневной одеждой, но всё равно слышу его пронзительную трель. Он будет звонить, даже если его выключить. Даже если утопить или бросить под поезд. До тех пор пока я не отвечу.
— Мне, пожалуйста, салат «Цезарь» и стейк средней прожарки, — говорит паренёк на диване. У него борода и модная стрижка, одежда от топовых производителей. На меня он не смотрит, тонкие пальцы бегают по экрану последнего «айфона». Папа обозвал бы его бабой, «жидким мужиком» или кем похуже.
Я повторяю заказ и иду к терминалу. От отца мне достались волевой подбородок, серые глаза, широкие плечи. Телосложение рабочего. Папа занимался со мной как мог, всё пытался подтянуть математику, потом физику. Ругался, когда я не поступил в техникум. Хотел, чтобы я устроился на завод. Сложно объяснить ему, что большинство мужчин — грубые матюгающиеся дети, и мне с ними некомфортно.
Я вообще не соответствую ожиданиям отца. Парень с мощной спиной и грубыми ладонями — лишь оболочка. Под ней человек, который предпочитает книжку попойке с друзьями. Может быть, поэтому у него мало друзей. Он фотографирует закаты, потому что они потрясающие. Он любит наблюдать за танцующими людьми. Ему вообще нравится всё красивое. Однажды он умрёт. Последней его мыслью будет то, что мир — прекрасное, но жестокое место.
От грохота на улице подпрыгивают приборы и посуда, моргают лампы. Какая-то женщина вскрикивает, а затем нервно смеётся. Я застываю на месте, но шаги удаляются, сопровождаемые лязгом металла, звоном стекла и перекличкой сигнализаций. Стук сердца тоже стихает. Надо покурить.
Во внутреннем дворике грузчики носят коробки с продуктами. Менеджер со старшим официантом стоят поодаль и что-то обсуждают. Завидев меня, оба умолкают. Понятно. Подхожу, спрашиваю зажигалку. Пока коллега роется в карманах, менеджер откашливается.
— Слушай, — говорит он, — ты же помнишь, я говорил тебе: ещё раз опоздаешь, и всё, пиши увольнительную. Было такое?
Я лишь киваю в ответ.
— Так вот, — продолжает он. — Сегодня ты когда должен был приехать?
— В девять, — старшему официанту звонят, и он отходит в сторонку, чтобы ответить.
— Так точно. А пришёл ты во сколько?
К чему эта пытка? Что-то трещит в паре шагов от нас — деревянный ящик, из которого во все стороны катятся помидоры. Грузчиков нигде не видно. Хочу вернуться, но менеджер хватает меня за локоть.
— Слушай, — говорит он, — ты говорил, проблемы с семьёй. Но ты не должен приносить их с собой, понима…
Небо темнеет. Сзади нас раздаётся короткий вскрик. Оборачиваемся — двор опустел. Сверху падает и разлетается на осколки смартфон.
— Не понял, — говорит менеджер. Хочу объяснить ему, что это мои проблемы пришли за мной, но просто отворачиваюсь и зажмуриваю глаза. Еле заметное движение воздуха за спиной; звук, будто что-то тянут вверх с большой скоростью. Секунда абсолютной тишины, словно даже крысы боятся пискнуть. Грохочут, удаляясь, шаги, и всё живое вокруг облегчённо вздыхает.
Открываю глаза. Мысли заглушил страшный барабан, поселившийся в сердце. Во дворе ни людей, ни грузовика. Двери в ресторан тоже нет; стену на её месте стянули, словно пластилин; кажется, я даже вижу отпечатки пальцев на штукатурке. Гигантских пальцев.
Забегаю в ближайшую арку. Надо забрать Лизу, а потом… Исполинская босая ступня проминает асфальт между «хондой» и грузовиком. Переждать здесь? Здание содрогается до основания, и я падаю. В лицо летит бетонная крошка. С трудом встаю. В ушах звенит, арка болтается перед глазами, гигантские змеи тыкаются в решётку. Не змеи — пальцы. Жёлтые ногти, под которыми скопилась грязь, скрежещут по железу. Бегом возвращаюсь во двор, заскакиваю в подъезд, вжимаюсь в угол. Пусть, пусть меня обнаружили, но Лиза здесь ни при чём. Надо сказать ей самое важное, пока не стало слишком поздно.
На экране смартфона застыла ненавистная зелёная трубка. Красного значка нет, вообще никаких альтернатив. Ты пойдёшь в школу, поступишь в университет, отслужишь в армии, устроишься на работу. Ненавистный кусок пластика улетает к ступенькам. Видимо, тачскрин реагирует на удар, потому что снаружи всё разом затихает. И в наступившей тишине раздаётся знакомый голос. Он доносится одновременно из динамика и откуда-то с невообразимых высот:
— Алло? Сынок?
— Мам мне уже тридцать лет, — кричу я. Жалкое зрелище: джинсы порваны на коленях, ладони кровоточат, одежда белая от пыли. — Хватит со мной сюсюкаться! Я уже работаю, встречаюсь с девушкой, которую люблю. У меня должна быть своя жизнь. Взрослая жизнь.
— Но для нас ты всегда будешь маленьким, — раздаётся второй голос. На площадке темнеет: я не вижу, но знаю, что это два лица поочерёдно заглядывают в окна. Сверху лопается стекло, затем звук раздаётся вновь, уже ближе. Скоро меня найдут. Они всегда меня находили, куда бы я ни забирался.
— Отпустите Лизу, — кричу я. — Она ни в чём не виновата.
— Но милый, — говорит мама. — Лиза здесь. С ней всё хорошо. Сам посмотри.
Это последняя капля. Я покидаю убежище. Во дворе царит разруха. Куски стен валяются, словно детали от «лего». Перевёрнутый грузовик кажется игрушечным рядом с исполинскими фигурами, которые подпирают небо. Одна скрестила руки на груди, другая наклоняется ко мне:
— Смотри, Лиза здесь, — пальцы аккуратно опускают тело, которое тут же безвольно валится на асфальт. В глазах-пуговицах нет ни любви, ни интереса к жизни, стежки плотно стянули рот, тряпичные руки не тянутся ко мне. И всё же, я обнимаю эту подделку, потому что альтернатив всё равно нет.
Так проходит несколько минут. Я стою на коленях, слёзы капают на тряпичное лицо, мир вокруг чужой и непостижимый, а время играть подходит к концу. Сколько раз я сбегал, сколько меня находили? Кажется, я никогда и не был взрослым, это всё страшная игра, а рядом родители, они такие большие, что я легко помещаюсь у отца на ладони, мамины глаза смотрят на меня с затаённой тревогой: не брошу ли я их, не потеряюсь ли, но нет, я здесь, и они здесь, и даже Лиза, и мы никогда, никогда не умрём.
— Пошли спать, — говорит папа. Ему не нравится, что я играю с куклами, но что поделать. Сильные руки подхватывают меня и несут над зданиями и улицами, к колыбели с решётками вместо стен. В воздухе разливается знакомая мелодия, тихая, словно весенняя капель. Она должна убаюкивать, но почему от неё всё сжимается внутри?