Это был бред абсолютно безумного человека, и у Михаила не было никакого желания продолжать его слушать. Не для того он мёрз всё это время, чтобы внимать бессвязному потоку сознания больного человека, стоящего совершенно голым напротив него.
Он развернулся и решительно направился к склону оврага, чтобы покинуть это место, добраться до дома, и навсегда забыть о Вячеславе и всех этих рассказах о богах, живущих в раковых опухолях, книгах, единых везде и всюду, и о тайнах, сочащихся чёрной гниющей слизью.
Пока он взбирался по осыпающейся обледенелой тропе, Вячеслав продолжал вещать за его спиной.
— Я разжёг двенадцать костров, здесь. Я высчитал всё, что было нужно — ведь теперь я знал, что́ нужно высчитывать и как это сделать правильно. Грань миров так тонка там, где истончается войло земное. Болота, острые выступы скал, овраги… Я прошёл по осыпанному прахом мосту над безднами, осенённый оскалами чёрно-зелёных звёзд. Я блуждал в тени между мирами, и запредельные ветра облизывали моё тело, слизывая с него плоть, словно воск с тающей свечи. Как видишь, мне больше нет нужды в одежде; да и плоть я одел исключительно ради того, чтобы сохранить до поры твой рассудок в целости. Реки мёртвого огня вливались в мой рот, и прах убиенных в утробе миров касался моих ноздрей. Я видел миры, лежащие у основания, видел миры, лежащие у Предела — в них были размер и форма; я был в мирах, лежащих за Пределом — и там нет ни размера, ни формы, ибо всякий обитающий там сам себе размер и форма. Я беседовал с теми, кто мудр в своём безумии, и с теми, кто безумен в своей мудрости. Я смотрел в глаза кипящих в ядовитых соках безвременья созданий, и те делились со мной своим знанием…
Почти на половине подъёма Михаил неудачно поставил ногу, и та заскользила по обледенелой поверхности суглинка. Он рухнул вниз с высоты полутора десятков метров, изорвав одежду и лицо, прямо к ногам Вячеслава; до его слуха донёсся хруст переломанной ноги. Окровавленный, он прохрипел, глядя на безумца:
— Помоги…
— …плоть тверди прогрызена, грань так тонка. Здесь, прямо под нами, одна из дверей, к которой нужно лишь подобрать верный ключ. Если ты помнишь, я говорил тебе — всем вам — об углах, о дорогах, ведущих в иные миры. Но не все миры пересекаются с нашим посредством углов; есть и те, что расположены параллельно нашему миру, и попасть в них не так-то просто. Обитатели их ещё более ужасны и причудливы, чем те, кто возлежат на гранях, а законы, действующие там, чужды любому смертному разуму. Тогда я хотел, чтобы вы увидели и услышали, но вы не захотели этого; вы солгали мне — теперь я явственно вижу это. Так смотри же сейчас, пока ещё есть такая возможность.
Оглохший, наполовину ослепший, Михаил глотал кровь и слёзы. Он замерзал, он не мог пошевелиться. Взглянув прямо в глаза Вячеслава, пылающие на его бесстрастном лице, он, не имея силы выносить этот взгляд, отвернулся лицом к земле. Тонкая корочка льда, опадавшая в течение несчётных лет листва, земля — всё расплывалось перед его глазами, становилось подобным мутному стеклу. Под тем стеклом клубились наполненные ядовитыми испарениями гнилостного цвета небеса, источавшие потоки слизевых ливней на вязкую дыбящуюся твердь, напоминавшую разлагающуюся смрадную раковую опухоль, протянувшуюся от края до края горизонта. Что-то двигалось под её поверхностью, извивалось и вращалось; неведомая жизнь бурлила там, словно известь в кипучем омуте разложения… Поражённый, Михаил забыл о боли и вновь поднял взгляд на Вячеслава.
— Я стал един с теми, кто приходит оттуда. У вас — у тебя — тоже был выбор: встать рядом со мной и переступить черту вместе. Но ты избрал путь презренной жизни, ты отказывался видеть и слышать, тогда как они видели и слышали тебя. Они рассказали мне обо всём, о каждом твоём шаге, открыли каждую твою мысль. Они пульсировали в моей голове метастатическими литаниями сквамозным карциномическим богам. Жировоск, гордо называвший себя человеком, твоё время пришло. Копошащаяся грязь на теле мира, смотри, как они идут сюда из слизи и крови!
Воздух гудел, словно разлагающаяся в могиле плоть. Летящий снег обжигал кожу изъязвляющей кислотой. Михаил заплакал — как никогда ещё не плакал в своей жизни.
— Друг… брат…
В бессилии он вновь свалился ничком. За матовым стеклом, в том мире, что лежал под ним, твердь лопалась, словно многоглавый гнойник, и что-то немыслимое, цвета гниющей рвотной массы, устремлялось, извиваясь нерестящимися в мутных водах угрями, к тонкой плёнке, отделявшей Михаила от иного мира.
Он окончательно оглох, но теперь он мог слышать. Он окончательно ослеп, но теперь он мог видеть. Он слышал голоса неведомых безликих богов, поющих в поражённой недугом черепной коробке безумца. Он видел чёрно-зелёные оскалы когтистых лезвий звёзд раковых клеток. Он чувствовал, как сотни вечно голодных безгубых ртов прогрызают иглистыми зубами тонкую грань двух миров и впиваются в его плоть, проникают внутрь, словно черви в отданное земле тело. На мгновение он увидел лицо Вячеслава — но это не лицо, это маска! И она опадает вниз последней из вуалей познания, открывая взору безграничную разлагающуюся вселенную, в которой пылают два отсвета творения — две последних искры разума в сознании сошедшего с ума творца…
А затем, внезапно, он перестал что-либо видеть, слышать и чувствовать.
Катерина БренчугинаБогиня
Я открыл глаза.
Полная неизвестность. Пустое пространство.
Темнота быстро отступила, и я увидел, что парю в воздухе. Я не падал, не летел в каком-либо направлении, я просто парил. И при этом я прекрасно осознавал, что держусь там своими силами. Рядом ничего нет. Я один. В этом пустом пространстве я один! Самым страшным было то, что я даже не двигался, я просто ничего не понимал, и было страшно, волнительно настолько, что воздух густыми каменьями душил лёгкие. Через какое-то время я увидел, что завис где-то в стратосфере, под ногами виднелись часть континента и голубой океан, огромный и пустой. Изредка дребезжание сине-зелёной природы прерывалось небольшими урывками перисто-кучевых облачных островков, перекликающимися пушистыми барашками с точками деревьев. Хотя я и не поднимал головы, но знал, что мне в затылок светит Солнце, и, почему-то, сильно ощущаются его масштабы. Оно было близко, оно состояло из огня и источало нестерпимый жар. А небо… небо было бесконечно глубоким и прерывалось только неуверенным бледным блином земли. Оно было настолько густое, что над головою становилось черным.
При всём том, что мне открылось, я оставался смертным человеком. Мне не были доступны какие-либо заветные знания, видения, я был простым существом, но при этом невероятных размеров!
В какой-то момент я всё же решился посмотреть на Солнце. Там меня уже ждали. Ждала. Вместо палящих лучей я увидел Нечто… нечто прекрасное!
Я увидел Богиню. Она была титанических размеров. Сначала виднелся лишь ее тёмный силуэт, но потом она подлетела ко мне ближе, и я смог всю ее рассмотреть. Солнце же, что не давало спокойно открыть глаза, медленно превратилось в золотой диск, нимб над головой Богини. Тёплая и нежная — так бы я охарактеризовал Её. Смеющиеся янтарно-зелёные глаза, бледный розово-персиковый тон кожи. Каштаново-рыжие волосы, собранные назад, напоминали объёмную шапку, в них были вплетены тонкие золотистые ленты. Платье струилось золотисто-охристыми складками, настолько лёгкими, что с ними сравнились бы крылья бабочек, в подоле платья виднелись вышитые кадмиево-коричневые узоры трав, цветов. Богиня восседала на облаках, которые то собирались в плотные тучи, то рвались как вата и развеивались. Я чувствовал, что я Её уже знаю, что мы с Ней всегда друг друга знали и вот, спустя столько времени, наконец, встретились. В моей голове роились вопросы, словно потревоженные сильным порывом ветра белые пушинки одуванчиков; их было много, они вертелись, кружились, но ни одной я не мог поймать и узнать, что за вопрос несёт в себе она — или любая другая. Взгляд прекрасной Богини говорил о том, что Она это знает, явно представляет, что я хочу сказать, но не могу.
Наконец Она ещё сильнее приблизилась ко мне и сказала: «Небо — мой Отец, Солнце — моя Мать, Облака — моя Колыбель, но Земля — мой Дом». Своей шёлковой рукой Она указала в сторону севера самого большого континента, где земля была припудрена белым рассыпчатым покрывалом и продолжила: «На Небе холодно, а на Земле жарко. Я появилась там, потому что те условия близки моим родным». Широкая полоса укрывистого белого снега сияла на солнце и рефлексировала бледным голубым светом. Когда я вновь обернулся к Богине, мы держали друг друга за руку на всё ещё большом расстоянии. Это было так странно, ощущать Её руку в своей, как будто держишь плотный мягкий воздух. Она была телесна, но в то же время метафизична. Это Божество таило в себе столько добра, столько света, Великого Света! Она была истинным и любимым чадом природы, её сил, дыхания, воспоминаний, времени… Она была результатом существования этого мира — и моим другом.
В ней были и покой, и радость, и детская искренность, и вечная мудрость… В ней была Сила Жизни.
В следующее же мгновение наши одежды сменились. Мои повседневные грубые ткани и Её платье сменились белоснежными. У меня появился кадмиево-красный пояс, а у Богини того же цвета треугольник, идущий с расширения на вырезе у ворота до сужения на талии. Мы связаны, навсегда.
Медленно, Она начинает опускать меня на землю. Хотя я и не чувствую скорости, но подо мной нижние ярусы облаков просто разлетаются, подобно кругам на воде. Это момент прощания.
Она остаётся на Небе, я возвращаюсь на Землю. Мы всегда будем рядом — и при этом безумно далеко. Я не хочу отпускать Её руку! Ведь, если я её отпущу, мы больше никогда не увидимся. Чувство скорой потери начинает нарастать по мере того, как я опускаюсь к земле. Я стремлюсь уловить каждую секунду, пока перед моими глазами Она. Я хочу кричать, но не могу произнести и звука. Наконец, вихрь мыслей в моей голове застыл в одном предложении «НЕ ОТПУСКАЙ!». Внутри всё кричало лишь эти два слова. Я боялся упасть, боялся остаться без Неё, потерять Её, боялся неизвестности. Х