же ему удалось списаться и встретиться с одним путешественником, почему-то пожелавшим не называть своё настоящее имя, но в то же время любезно предоставившего в распоряжение моего воспылавшего азартом друга подробные карты и координаты местообитания этого нового сорта дикарей; даже пообещавшего нам, — то есть Николасу и мне, ибо он уже тогда заикнулся о возможности моего участи в этом рискованном предприятии, — пообещавшего нам двоим проводника, человека, хорошо знакомого с бытом и обычаями данного племени, а также умеющего ходить по джунглям.
Я стоял и слушал всё это, разинув рот: такая удача не может быть случайной! Это знак судьбы! Мы избраны, чтобы внести великий вклад в науку, встать рядом с известнейшими учёными-антропологами — Лебоном, Брока, Миклухо-Маклаем и т. д. и т. п.
Глупые мечты самоуверенного болвана! Теперь же я часто думаю, что этим путешественником должен был быть не кто иной, как слуга самого дьявола, в чьи нечестивые обязанности входит заманивать наивных людей в алчущую пасть своего хозяина.
В тот день мы, разумеется, не отправились ни на какие занятия, а, взяв себе отпуска, в предвкушении разошлись по домам, готовиться и собирать вещи. Наш корабль отплывал через три дня… Думаю, мне стоит опустить подробности нашего весьма заурядного путешествия через океан. Хотя, к чёрту, если быть до конца искренним, то да, признаюсь, мне просто страшно, ибо мы не ведаем, каких чудовищных тварей скрывает от нашего взора внешне спокойная гладь воды.
Опять же опущу подробности нашего прибытия в порт К* и схему маршрута, ибо не хочу, чтобы кто-то, такой же азартный и горячий, пострадал из-за меня. Думаю, дорогой читатель, когда я доскажу свою историю, тебе станут ясны причины и мотивы этой скрытности.
Скажу лишь, что до места мы добрались в целости и сохранности 12 сентября того же года. Наш проводник — угольно-чёрный негр, обросший густой и жёсткой щетиной, делавшей его похожим на экзотического дикобраза, был угрюм и неразговорчив, наподобие своего воображаемого тотема. За всё время наших нетерпеливых расспросов от него удалось добиться только того, что племя, к которому мы едем, называет себя Хтау-лимну — «стоящие перед землёй», и в подтверждение своего имени, Хтау-лимну очень чтят землю и всё, что с ней связано: они не пашут, не сеют, не строят жилищ из камня, глины и прочего, что предоставляет нам земная твердь. К тому же, — здесь старик делал недоброе лицо и неохотно цедил из-за сжатых зубов, — белым людям тоже неплохо было бы научиться уважать землю, ибо в противном случае та непременно разверзнется под их ногами и поглотит грешников.
В этой части его рассказа мы с Николасом неизменно пожимали плечами и отходили прочь от полубезумного дикаря. Как мой друг говорил мне в моменты, когда мы оставались одни, — подобный священный трепет аборигенов перед тем, что любому просвещённому человеку кажется простым и заурядным, скорее всего происходит от того, что в этих местах нередки весьма разрушительные землетрясения, и наивные дикари, должно полагать, младенчески боятся их и стараются задобрить своего гневливого бога таким вот оригинальным и в чём-то даже забавным способом. Знать бы тогда, насколько всё непросто, и отказаться, отказаться от этой безумной, рождающей панику идеи, но теперь поздно, слишком поздно…
19 сентября солнечным и душным утром мы прибыли к месту поселения Хтау-лимну. Это, как и следовало ожидать, оказались приземистые дикари, что мужчины, что женщины, ниже пояса укрытые юбочками из длинных высушенных трав, связанных наподобие балетной пачки, верхнюю же часть своего тела они старательно натирали вездесущей пылью, отчего их грубая эбонитовая кожа казалась гораздо светлее. Кроме того, этот странный и нечистоплотный обычай, соседствуя с необходимостью взрослым и высокопоставленным племенным мужам постоянно ходить со свежими разрезами на щеках в виде пары волнистых линий, расположенных одна над другой, вызвал во мне смесь брезгливости с некой разновидностью сочувствия — ведь из-за пыли, покрывающей их тела с непрестанно кровоточащими ранами, среди взрослого и сильного мужского населения Хтау-лимну должна быть очень высокая смертность от заражения крови. И как же быть тогда с возможностью того, что, прельстившись на беззащитных женщин и детей, на их племя нападёт другое племя?
Выслушав мои соображения, наш проводник лишь усмехнулся и уверил меня, что другое племя не посмеет нападать даже и в мыслях. Хтау-лимну охраняет сама Уммбаттау — «Открытая Земля». Произнося эту сколь безумную, столь и пафосную тираду, мой собеседник тут же опустился на колени и старательно обтёр себе лицо тем, что нашёл под ногами, отчего его засорённые песком глаза немедленно приняли откровенно бычье выражение.
Я пожал плечами и поспешил присоединиться к моему другу, который ушёл несколько вперёд меня. Надо сказать, что быстро ходить было весьма неудобно, так как вождь племени, о чём-то посовещавшись с проводником, выставил условия. Белокожие пришельцы могут остаться и в течение нескольких дней безвозмездно пользоваться их гостеприимством, если только будут уважать их божество Уммбаттау и не навлекут его гнев на жителей деревни. Мы согласились, и наш проводник огласил нам список условий, одним из которых, самым тяжёлым, была необходимость передвигаться без обуви. Я хотел было протестовать, так как мои непривычные к голой земле и камням стопы легко могли быть травмированы, и тогда, возможно, исход мой будет печален — я подхвачу столбняк и погибну в этих глухих местах без надлежащей медицинской помощи.
Но Николас отвёл меня в сторону и, апеллируя к перенесённым тяготам пройденного пути, а также к нашей с ним сияющей славе в грядущем, уговорил-таки меня принять эти дурацкие условия. Впрочем, тонкие носки из козьей шерсти мне было милостиво позволено оставить. Хоть какая-то защита…
С этими мыслями я неспешно брёл по деревне, стараясь распределить своё внимание между дорогой под ногами и примитивными постройками вдоль моего пути. Проводник рассказал нам сущую правду: эти наивные дети природы и правда не использовали в своих псевдо-архитектурных сооружениях никаких иных материалов, кроме смеси сухих и свежих листьев, кое-как скреплённых между собой размочаленными волокнами деревьев. «Странно, — подумал я, — ведь эти убогие халупы должны неизменно разваливаться при каждом маломальском сотрясении земной коры, кои в силу величайшей подвижности оной, случаются здесь с частотой едва ли не по разу в неделю». Землетрясение — мой мозг почему-то цепко ухватился за это слово, и я не знаю, было ли это предчувствием, проблеском некоего звериного инстинкта, доставшегося нам от далёких, покрытых шерстью предков, и властно велящим немедленно покинуть опасное место, — однако, именно тогда я впервые почувствовал себя как-то неуютно, словно земля уходит из-по ног. Надо сказать, что в этих местах уже в течение нескольких дней мы с Николасом временами испытывали дискомфорт из-за регулярных лёгких колебаний поверхности. И этот непрекращающийся грохот…
Со вчерашнего полудня мой слух улавливал непрекращающиеся раскаты, наподобие далёкой грозы или грома сотен барабанов, взывающих к отваге защитников отечества и к ниспровержению захватчиков. Ещё тогда, заинтересовавшись, я вновь обратился с расспросами к нашему проводнику, но не смог добиться от него ничего вразумительнее фразы: «Это ворочается Уммбаттау… — он добавил, поймав мой вопросительный взгляд, — Кто увидит Уммбаттау — тот более чем мёртв…» Больше ничего об этом сверхъестественном Уммбаттау мне узнать не удалось. Помню, что в тот раз, как и в несчётное количество предыдущих, я отнёс всё к суевериям, подпитываемым страхами и предрассудками невежественных людей. Теперь же мне и впрямь стало не по себе — горизонт был девственно чист, никаких врагов вокруг не было и в помине, а зловещий гром тем не менее и не думал утихать; со вчерашнего дня он стал только ближе, явственнее, отчётливее. От мысли, что то, что способно издавать такие неистовые звуки, должно быть поистине огромным и несущим в себе невероятную мощь и энергию, мне стало не по себе, и на мгновение я было допустил мысль о том, что эти наивные люди, возможно, не так уж и не правы в своих опасениях. Но в следующую же секунду пытливый учёный во мне взял верх, и я сказал себе: «Не будь малодушным, Артур! Ты в будущем великий учёный, разумеется, в паре с твоим другом Николасом, — тут же подправил я себя, — так что не давай пустым страхам расти и расцветать в твоей душе. Если будет нужно, ты исследуешь и первым опишешь эту диковинную геологическую аномалию». Подбодрив себя этим честолюбивым рассуждением, я подобрался и отправился дальше, продолжив свои попытки где-нибудь разыскать моего друга и вместе с тем поближе познакомиться с бытом Хтау-лимну.
Надо сказать, последнее сделать было несложно. Их жилища, больше напоминающие огромные ульи из травы, не имели ни окон, ни дверей, потому с улицы любому было видно, что в них происходит. А происходило везде примерно одно и то же: голые и грязные дети с пронзительными криками молотили друг друга палками и дрались. Их кожа была покрыта старыми и новыми ранами и саднящими вспученными язвами.
Здесь надо добавить, что Хтау-лимну ничего не подбирают с пола — будь то упавшая еда, посуда, предметы. По их поверьям, земля так «ест» и сама выбирает эти предметы себе в жертву. А поскольку полы в их хибарах земляные, то думаю, излишним будет сообщать, что эти люди добровольно жили на гниющей свалке, которую сами же и создали у себя под ногами; их дети резались и заражались от гниющих повсюду отходов пищи, а также от роящихся кругом мух.
По этой причине я решил пока не продвигаться вглубь деревни, в гущу смрада, а подумал, что лучше будет обойти странную деревушку вокруг, и заодно, может, что-то прояснится с этой таинственной Уммбаттау. Но тут моё внимание привлёк пронзительный и отчаянный крик, переходящий на самых высоких нотах в истошный вопль. Кричала женщина. Потому первым моим желанием, как джентльмена, было броситься на помощь, но потом, вспомнив о неприглядной наружности грязных аборигенок, я уже поумерил свой пыл, но в следующую секунду меня до костей прожгло одно-единственное сло