ион снов. Когда его хотели вывести из задумчивости или просто спрашивали о чём-нибудь совсем невинном или постороннем, он почему-то обижался: «И чего они так воспеклись обо мне!». На любое случайно ляпнутое словцо он отвечал внешней медленностью и произносимыми внутри себя нервоуспокаивающими словесными формулами, что у него вообще впечатление от всего окружающего коллектива, как будто попал на праздник дураков.
В тот четверг к Терленю подошёл его начальник Эмиль Дустович Эрфольг, черногривый, квадрозадый кобылец, которого подозревали в бытовом эксгибиционизме. Он спросил:
— Не хочешь ли совместить приятное с необходимым?
Это означало снова отправиться в геометрически прохладную пустоту космоса, слетать в космологический заповедник.
Нет необходимости говорить, что и там, в бесконечной пустоте, люди передвигались тоже интуитивно. На орбиту их поднимал лифт. А вниз они, выполнив необходимое, просто медленно опускались под собственной тяжестью. Как в воздухе оседает пыль или капля стекает по стеклу. Атмосфера на их планете была очень разреженной. Гравитация — слабой. Себя они называли «людьми» — точно так же, как и любая цивилизация считала себя «человеческой», а все остальные — инопланетными. Поэтому утром в пятницу, зацепившись за промышленно произведённый луч света, корабль «покорителей бытия» в составе пяти человек числом нырнул в белую мглу космоса, отправился в заповедник. Полёт проходил в штатном режиме. Терлень, как обычно, находился на посту возле тонковизора. Сочинял. И вышло у него в этот раз неплохо.
Сочти звёзды.
Назови их число.
Это имя бесконечности.
— «Дофамин» в действительности был последний альбом. До. Фа. Ми, — продолжил Роджер через некоторое время.
— Но это же десять лет назад…
— Кстати, ваши слова насчёт «не очень», — словно не услышав, несколько сконфуженно проговорил он. — Вы сказали, что моя авторизованная биография — «не очень». Это касается книги или именно биографии? «Не очень».
— Ну… — уклончиво ответила Лена.
— Знаете, я сейчас должен ехать по делам… Впрочем, вы можете составить компанию. Вам будет интересно. Это как раз касается продолжения интервью.
— Я не против, — пожала плечами Лена.
Через пять минут красный «феррари» нёс их в потоке по Третьему кольцу.
— Я не собирался быть музыкантом… — Роджер сосредоточенно смотрел на дорогу, лавируя между автомобилями с искусством геймера. — Сразу же после школы я приехал в Питер. Денег у меня было на два месяца. Я страстно желал поступить на математико-механический факультет. Жить было практически негде. Знакомых не было. Отец сказал, что аккурат через три месяца меня загребут в армию. Лучше бы поступал в местный пед. Я никого не слушал. С математикой у меня был полный завал. С физикой лучше. Но… как бы это объяснить. Я понимал её интуитивно.
— Физику? Интуитивно? — Елена посмотрела, как позади остался неуклюжий «Геландваген» размером с небольшую квартирку. Ей, кандидату физико-математических наук, всякая лирика и метафизика относительно точных знаний казалась абсурдной.
— Меня интересовала астрономия… Понимаете? Звёзды. Туманности. Сверхновые. Чёрные-пречёрные дыры. Тёмная материя. Но чисто поэтически. Художественно, так сказать.
— Интересно знать, как это вы чисто поэтически поймёте закон сохранения энергии? Законы термодинамики? Или энтропию?
— Не знаю, не знаю! На уроке физики я мог объяснить это на пальцах. Формулы мне не давались. Но чисто интуитивно — я уверен! — я всё понимал.
— Ну и дальше что было? — Елена оглядела его чуть ли не с жалостью. — Осторожно, ой…
— Ну, астрономия меня, конечно, интересовала больше всего… — чопорный «вольво», казалось, исказился и очень ловко, словно расплавленное масло от ножа, ушёл прямо под колёса «феррари».
— Как это вы так? — выдохнула Елена.
— Астрономия? А, вы про «вольво». Не знаю, я езжу чисто интуитивно, у меня даже прав нет. Шутка. — И они будто поднырнули под солидный «мерседес», похожий на чиновника в пиджаке. — Я был уверен, что должен стать астрофизиком, разбираться в небесной механике, как часовщик в часах, проникать сквозь толщу пространств при помощи инструментов теоретической физики, проходить сквозь игольное ушко материи, как дельфин — через цирковое кольцо. Чтобы хоть как-то продержаться, я пришёл на одно прослушивание. Искали гитариста. Я сбацал несколько песен. Можете не верить, но игра на музыкальных инструментах мне давалась без всяких проблем. Мне сказали: «окей, парень, мы тебе позвоним». Я тут же пересел за барабанную установку и слабал сначала «Отель Калифорния», — с вокалом, конечно же, — потом длиннющее барабанное соло. «Моби Дик», так сказать. Меня никто не останавливал, я играл на пределе, как только мог. Перед глазами так и мерещилась табличка математического факультета. Когда треснула палочка, они переглянулись и сказали: «Ты принят! Репетиция завтра». Сначала меня взяли во второй состав. Запасной игрок. Я играл на всём подряд, заменяя тех, кто не приходил на репетицию. Через месяц я был штатным ударником, играя в разы лучше предыдущего, которого они выгнали. Через полгода я стал фронтменом.
— У-у-у… — покачала головой Елена. — Круто.
— Считаете, да? Для меня это была временная подработка. Теперь я жил у продюсера. Занял деньги и поступил на платное. Репетиции отнимали практически всё время. Вторую сессию я завалил по всем предметам. Препод по квантовой механике, довольно испуганно глядя на мой рокерский прикид, сказал на экзамене: «Юноша, вы похожи на лосося, который идёт против течения. Вы ничего не знаете. Вы абсолютный ноль». Я перевёлся на заочное. И за остальные пару лет основательно похерил все школьные знания. Я уже был знаменит. Если бы кто-нибудь увидел, как я после репетиции или концерта ставлю учебник на пюпитр и вожу по строчкам барабанной палочкой, он бы точно сказал: «Чувак, брось это! На гитаре у тебя получается гораздо лучше. А как вокалист ты звучишь вообще бесподобно».
— Вы правда думаете, что вам бы так и сказали?
— Ну, чисто гипотетически. На самом деле мне однажды так и сказали. Почти так.
— Скажите, а вот чисто по-человечески, вам что, плохо быть рок-звездой?
— А вам лучше быть высокооплачиваемым журналистом, чем заниматься наукой, да? — Роджер изобразил сардоническую улыбочку.
«Феррари» мягко подкатил к зданию в глубине парка. Лаборатория дальнего космоса. Тихий, полузаброшенный подъезд. Немытые, туманные окна. Большая, в толстом деревянном окладе дверь. Метрополитеновская.
Внутри Елену встретил знакомый советский антураж. Любопытные, пламенные лаборанты, очкастые старшие сотрудники, премудрые мировые светила с выражением лица «всё есть тлен». Как ни странно, Роджер вписывался в эту конфигурацию довольно неожиданно и правдоподобно: словно бойко трепещущий, весёлый флаг на макушке основательного, хотя и потрёпанного галеона. Весёлый Роджер, одним словом.
Как только он вошёл, его сразу же окружила шумная лаборантская стайка. Бочком подплыл степенный мэтр.
— Что-нибудь новенькое? — спросил Роджер, при виде его делая серьёзное лицо.
— Очень даже, — ответил тот, покусывая дужку очков. — Сигнал повторился. В этом же частотном диапазоне. Но уже значительно ближе.
— Один раз?
— Нет, не один, — мэтр скрыл деланное удивление, — три раза. С уменьшающейся частотой. Буквально так. — Он запрокинул голову, просиял просветлённым взглядом и пропел: Пи, пи-пик, пи-пик.
— О! — Роджер поднял указательный палец и посмотрел на Елену. — Это оно! Это то самое!
— Что «то самое»? — ей показалось, что её разыгрывают. Или, быть может, разыгрывали Роджера?
Он отвёл её в сторону, усадил.
— Это пока тайна. Секрет. Не должно попасть к массовому читателю. Понимаете? — Он присел, улыбаясь, так что её колени оказались на уровне его груди. — Мы на пороге фантастического открытия, — он волновался. — Понимаете, внеземной сигнал, инопланетная цивилизация.
— Ааа… — она прищурилась, кивая, делая вид, что понимает и что присоединяется к заговору. — Инопланетная цивилизация. Ага. Ну-ну.
Всплывали и делали пробу космоса, зачёрпывая квантовый субстрат. Анализатор показывал наличие питательных радиоволн. Тёплая, потенциально жизнедостаточная среда кормила планктоновые элементарные частицы. Терлень знал, что это только снаружи космос похож на пустую консервную банку. Внутри таились настоящие залежи микрочастиц. Если капнуть флюоресцентным пятипроцентным раствором проявителя, на поверхности материализовывались тысячи потенциальных обитателей вакуума. В учебке у Терленя был товарищ, который постоянно ощущал их присутствие.
«Как это ты чувствуешь? Кожей?» — спрашивали его.
«Чешуёй!» — язвил он.
Эрфлольг подплыл незаметно, зыркнул в тонковизор, осведомился, сколько раз выходили на перископную глубину и какой сигнал отражения бросали.
— Трижды, — процедил сквозь зубы Терлень. — Делали вот так: пи, пи-пик, пи-пик…
— И что?
— Нечисто. Анализатор однозначно выдаёт вот это, — сделал рукой жест «неопределённости, помноженной на высокопотенциальную возможность странности».
— Да-да, именно так, — Эрфольг потёр ладони. — Это моя любимая планетка. Я писал по ней кандидатскую. Сейчас в процессе докторская. Если мои предсказания оправдаются, светит присуждение академической. Постарайтесь по полной программе. В разведку пойдёте вы с мастером поиска Яндыхом.
— Есть.
Приземление было мягким. Как обычно, они завалились набок, долго скользили, кувыркались, пока не упёрлись во что-то большое. Терлень чертыхнулся, отстегнулся и пошёл собирать инвентарь и наборный скафандр. Снаружи было пасмурно. Не темно, но и свет был каким-то неясным, словно они находились в тени. Планета оказалась чертовски огромной. Гравитация неприятно сдавливала желудок и то, что пониже. Он частенько припоминал свою подружку. Яндых семенил сзади, восхищённо останавливаясь на всякой чепухе. Поисковик из него был никудышный. Придётся всё делать самом