Эти болезненные образы преследуют меня всю жизнь. Более того, они стали неотъемлемой ее частью, они глубокими шрамами ушли внутрь меня. Их влияние на моё мироощущение бесспорно. И кто бы что ни говорил о том, что воспоминания мои нереальны — даже я сам понимаю их чудовищную невозможность, — тем не менее, других у меня нет.
Можно ли утверждать твёрдо, что законы физики, законы бытия и любые другие, которые вывело человечество, непреложны постоянно? Много ли мы знаем о времени, чтобы утверждать, что двадцать лет назад, десять, год или попросту секунду назад действовали те же правила, что и в настоящий конкретный миг? Или, что ещё больше меня пугает, неужели мы можем быть абсолютно уверены, что прошлое во времени — это некая константа, которую никто не может изменить? Может быть, я помнил что-то иное — нормальную жизнь, нормальное детство обычного ребёнка. Но теперь мне доступны только воспоминания, в которых клоун строит подо мной зыбкую башню из кубов, шаров, цилиндров и пирамид, а я поднимаюсь всё выше и выше — вверх, — пока не падаю в ужасе и смятении.
Я просыпаюсь от очередного ночного кошмара. За окном спит город — чужой и холодный, куда я приехал с единственной целью — поиск. Не в моих силах повлиять на события, что происходят со мной, на силы, что контролируют меня и ту условную действительность, в которой я нахожусь. И если я давно вышел за ворота, перешёл черту условной нормальности и вступил в область безумия, что ж… Мне остаётся лишь наблюдать и искать, а всё остальное — выше моих скромных сил.
Этот город ровно такой, каким я представлял его до моего приезда. Всё в нем так же зыбко, так же ненадёжно и неустойчиво, как я предполагал. Когда я гуляю по его узким перепутанным улицам, на которых болезненно-серые дома склоняются друг к другу, перекрывая вечно затянутое облаками небо, я вижу вокруг всё то же, что и в своих беспокойных воспоминаниях и сновидениях. Его мощённые камнем мостовые переносят меня в кошмары, и кажется, будто я не иду вперёд или назад, кажется, будто вовсе не движусь в горизонтальной плоскости. Нет, эти ровные кирпичи под ногами приводят меня к мысли, что я всего лишь карабкаюсь вверх, всё по той же башне, как цирковой эквилибрист. И когда я вглядываюсь в линии между кирпичами, мне видятся в них маленькие цилиндры, и дощечки, и сферы, на которых стоят эти кирпичи — стоят и колышутся, дрожат и вот-вот готовы разъехаться в стороны, и тогда мостовая обвалится.
В неверном свете уличных фонарей я боюсь смотреть на дома, в чьих фасадах угадываются те же кирпичи — крупнее, конечно, но между ними, в том, что кажется слоем цемента, так же проглядывают геометрические тела. И тогда с ужасом я взираю на крыши домов, ощупываю взглядом их ненадёжную конструкцию и прихожу к неизбежной аналогии — они такие же башни, на которых циркачи могли бы сделать эквилибр, и любое неосторожное движение повергло бы эти дома в прах.
Сложно сказать, произошло это сейчас или этого никогда не было.
Я поднимался по лестничному пролёту дома — вверх, только вверх, — надеясь подняться так же высоко, как когда-то на сцене. Вперёд меня толкает только безграничное любопытство — достичь той же высоты, как когда-то, добраться до самого конца, когда верх закончится и я найду… Но всё бесполезно. Даже выломав замок и забравшись на крышу того дома, я всего лишь оказался под настоящим небом. Оно тут же откликнулось на моё появление мелким холодным дождём. Капли застили мне глаза, и я ничего не видел, только преломлённую влагой действительность, потерявшую свои чёткие пропорции, она изогнулась и разбилась на калейдоскопические осколки. Я стоял на крыше и чувствовал вибрацию дома под моими ногами, его внутренние кубы, сферы, цилиндры и пирамиды дрожали, чуткие к каждому моему движению. Я поспешил спуститься вниз.
Вот почему я приехал в этот город. Только клоун мог показать мне дорогу вверх, открыть путь к той кажущейся недосягаемой высоте. Пусть она скрывала в своём нутре напугавшую меня когда-то бездну, но также в ней была заключена тайна. Неведомое всегда привлекает хрупкие чувствительные души. Мой путь, таким образом, был предопределён вышними силами.
Мне стоило огромных усилий спустя столько лет отыскать следы клоуна. Он переехал сюда, и выбор города был очевиден — самую его суть составляли дома, лишь по чьей-то неведомой прихоти не рассыпавшиеся, как карточные домики, и улицы, которые казались такими же ненадёжными даже в своей горизонтальной плоскости.
Почему я оттягивал встречу с клоуном? Наверное, это в человеческой природе — страх сделать последний шаг, который откроет самый важный секрет, ведь поиск ответов составлял всю мою жизнь, и найди я ответ — что мне тогда делать дальше?
Вновь воспоминание или только сон — я сижу у себя в съёмной комнате и внимательно всматриваюсь в свои руки. Моя кожа — тонкий белый слой, покрытый сеточкой пор. Я проваливаюсь в кожу, сквозь слой эпидермиса, падаю вниз, в неизмеримые пространства и сквозь время, падаю бесконечно долго, пока падение не кажется мне только движением вперёд. И, наконец, передо мной появляется полый металлический цилиндр, а на нем ровно лежит дощечка. Я становлюсь на неё и жду, когда под ногами появятся новые цилиндры, кубы, дощечки, пирамиды, сферы. Я двигаюсь вверх и вижу над собой огромный глаз. Он взирает на меня с холодностью, от которой всё внутри стынет и дыхание перехватывает. Этот взгляд я узнаю — он мой собственный. Шатающиеся под ногами цилиндры, кубы, сферы и дощечки продолжают нести меня вверх, пока я не прохожу сквозь собственный зрачок, и тьма принимает меня в нежные, но липкие, неуютные объятия. Всё моё тело теперь мнится мне скоплением геометрических тел. Я осматриваю его и с ужасом наблюдаю чудовищную метаморфозу. Мои стопы — два полых цилиндра, на которых вертикально стоят тонкие параллелепипеды голеней, дальше — сферы-колени, снова параллелепипеды, многоугольные трапецоэдры, пирамиды, кубы — гротескный конструктор, составляющий моё туловище. Неудачно пошевелившись, я заметил, как руки мои — скопление многочисленных маленьких тел — вывалились из плеч, устремились вниз, в бесконечную кошмарную тьму, с тонким свистом рассекая воздух. Я закричал, и моя челюсть полетела вслед за руками вниз, и весь я посыпался дождём геометрических тел в голодную бездну, в ее жуткий разверстый зев…
Я стоял перед домом клоуна, готовый сделать последний шаг. Тянуть более я не мог. Над головой висели тяжёлые тучи, скрывавшие свет вечерних звёзд. Ветер шумел в соседней подворотне, насмехаясь надо мной и моими кошмарами. Я зашёл в подъезд и стал подниматься вверх по лестничной клетке. Мне было точно известно, где искать клоуна, я хорошо подготовился. Он жил на последнем этаже, в мансарде старого пятиэтажного дома. Обшарпанная дверь в его квартиру едва держалась на петлях, и я не удивился, когда она открылась безо всякого ключа.
Длинный коридор убегал далеко вперёд и почти не освещался. Лишь в самом его конце, в пятне сумеречного света я увидел фигуру, сидевшую на полу. Все мои чувства напряглись до предела. Я вошёл внутрь, и тёмные стены коридора сдвинулись, сомкнули меня в клещи. Холодный воздух был таким плотным и неподвижным, что я едва продирался сквозь него, направляясь к неподвижной фигуре.
Может быть, это ложное воспоминание? Ещё один тревожный кошмар человека, сошедшего с ума давным-давно? Или всё же действительность условна, и законы ее легко нарушаются по воле Неведомых и Незримых?
Он сидел на полу, прислонившись к стене, и ждал меня. Его аляповатый наряд давно превратился в лохмотья, готовые рассыпаться в пыль от малейшего прикосновения. Дурацкий красный нос упал со сгнившего лица. Глазницы были пусты, нижняя челюсть свалилась на грудь, обнажая рот в беззвучном смехе. Сквозняк едва шевелил редкие остатки высохшей кожи, кое-где покрывавшей скелет. Клоун был мёртв.
Я смотрел на него безучастно, будто знал наперёд, какой будет встреча с этим отголоском прошлого. Свет, струившийся сквозь приоткрытую дверь из комнаты неподалёку и освещавший эти жалкие останки, привлёк моё внимание. Он подарил мне чувство успокоения, ободрил меня уверенностью, что поиск завершён. Легонько толкнув дверь, я вошёл в комнату и обнаружил на полу в круге света нечто колеблющееся. Здесь всё было причудливо освещено, не позволяя разглядеть ничего ни вверху, ни внизу. Создавался эффект присутствия в бесконечности, в невесомом космосе, где была только одна ненадёжная точка опоры — конструкция из цилиндров, кубов, сфер и пирамид, тянувшаяся в непроглядную бездну — вверх, только вверх! — в бесконечность. Знакомый порыв любопытства подтолкнул меня к ней. Жажда дойти до конца заставляла меня дрожать от нетерпения и ужаса. Руки мои коснулись шаткой конструкции, ноги встали на опасные опоры.
Я поднял голову и не увидел ничего. Я знал, что нужно ползти, карабкаться, и тогда мне откроется тьма, что из года в год плела для меня по ночам кошмары. Вокруг всё исчезло, и не осталось ничего, кроме цилиндров, кубов, сфер и пирамид, дрожавших и колыхавшихся под моими пальцами и ногами.
Я полез вверх.
Евгений ДолматовичКаштановые снына хвосте пурпурного дракона
За окном пушистыми хлопьями вовсю порхают снежинки, а на нас смущённо взирает зимняя ночь. И откуда-то из иной реальности доносятся голоса — напуганные, напряжённые, вместе с тем таящие в себе толику радости, некое предвкушение. Голоса? Они звучат, передают эмоцию, некий смысл…
Но что это за смысл?
— Как он?
— Да не особо…
Слышим бормотание телевизора, чарующие переливы музыки — композиция незамысловатая, но иного не требуется, — что-то там ещё… Впрочем, не важно! Ведь Человек за окном улыбается. Он чёрный-чёрный, этот Человек, — словно бы тьма внутри злодея… или гения. Но зубы у него большущие, белые-белые.
— Кто ты?
— Я — Царь царей! Бог давно забытого царства, преданный и изгнанный. Я мог бы зваться Осирисом, мог зваться Сетом, но правда в том, что у меня вообще нет имени. Я — всё и ничто. Я — любовь.