[126] — вот робоклоун в очень классическом серебристом гриме иронично пародирует жесты прохожих…
— В публичном поищи — предлагает Айнеко со своего безопасного насеста на рюкзаке.
— Где-где? — Аннетт отвлеклась на справочник, который, сговорившись с бесплатной правительственной операционной системой, как раз принялся сгружать в ее сенсориум карту общественных услуг города. — А, понятно. — Видно, что Рынок Трав в целом старается понравиться туристам, но сомнительным местечкам с одного конца — в особенности, вниз по одному из мрачных шестиэтажных каменных каньонов — определенно на это плевать. — Ла-а-адно…
Аннетт прокладывает путь мимо ларька с одноразовыми телефонами и дешевыми считывателями генома, обходит стайку девушек-подростков в объятиях какого-то заморского кавайного фетиша (те глядят на нее с опаской, будто она — школьный инспектор), и приближается к стоянке, где томятся прикованные цепями велосипеды. Рядом с ней стоит смотрительница-человек, и похоже, с ума сходит от скуки. Аннетт кладет ей в карман бумажку в десять евро — деликатно анонимный вид денег — и та, наконец, обращает внимание. — Если бы ты хотела купить стыренный велос — спрашивает Аннетт — куда бы ты пошла? Некоторое время оператор парковки молчит, уставившись на нее, и Аннетт уже начинает думать, что переоценила ее. Потом она что-то бормочет. — Что?
— В Мак-Мерфи. Раньше назывались «У Баннерманна». Эт туда, в Коровьи ворота. Девица-счетчик с тревогой смотрит на выращиваемые уплаты. — У вас не?..
— Не-е. Аннетт следит за ее взглядом. Прямо в недра каменного каньона. Что поделать… — Хоть бы оно того стоило, Мэнни, дорогой — бормочет она сквозь зубы.
Мак-Мерфи — бутафорский ирландский паб, каменная пещера, устроенная под грудой безликих офисов. До того, как разработчики наложили на него свои лапы, он был настоящим ирландским пабом, но после стремительно эволюционировал в панковский ночной клуб, в винный бар, в голландскую «кофейню», а затем, истощенный не меньше любой выгоревшей звезды, сошел с главной последовательности. Теперь, заново собранный из вторсырья, он влачит неестественно растянутое и призрачное существование уже в качестве имитации ирландского паба — над столами из поленьев свисают с искусственно состаренных потолочных балок неоновые четырехлистники. Другими словами, загробная жизнь выгоревшего черного карлика, некогда бывшего солидным питейным заведением. Где-то на полпути вдоль этого эволюционного трека пивной погреб был заменен туалетом и дополнительными номерами для посетителей, и теперь бар сочится разбавленным из городского водоснабжения газированным концентратом.
— Эй, слыхали про девочку-еврократа с робокиской, которая зашла в стремный паб у Коровьих ворот и заказала пол-литра диетической колы? И говорит — когда подают колу — эй, а можно мне зеркальце?
— Заткнись! — шипит Аннетт рюкзаку. — Не смешно. Ее система сторожевой телеметрии уже достучалась до электронной почты наручного телефона, и на нем показался вращающийся желтый восклицательный знак, означающий, что в соответствии с полицейской публичной статистикой преступлений, посещение таких местечек способно принести убийственный ущерб величине прописанных в страховом договоре компенсаций.
Айнеко смотрит на нее снизу, высунувшись из своего гнезда в торбе, и делает широченный зевок, демонстрируя ребристое нёбо и язычок как из розовой замши. — О, знаешь… Я тут связалась с головой Манфреда. Пинг — нулевой[127].
Рядом появляется девочка-бармен, демонстративно избегающая встречаться с Аннетт взглядом. — Мне диетическую колу — заказывает та. Ее рюкзак вещает грудным голосом: —М-м-м, а слыхали про евродевочку, которая заходит в стремный паб, заказывает пол-литра диетической колы, проливает в торбу и говорит — о-о-у, у меня киска намокла?
Кока-колу приносят, и Аннетт платит. Кроме нее в пабе, наверное, еще пара дюжин человек, но сколько именно — сказать трудно. Паб похож на средневековый погреб с кучей каменных арок, и в их тени прячутся ниши с церковными скамьями из секонд-хенда и столами, испещренными шрамами от ножей. У одного из столов расселись какие-то парни — может, байкеры или студенты, а может, необычно хорошо одетые пьяницы. У них слишком длинные волосы, на их жилетах слишком много карманов, и на всем это имеется какой-то налет богемы, заставляющий Аннетт смаргивать снова и снова. Потом одна из литературоведческих программ сообщает ей, что действительно, один из парней — известный местный писатель и кто-то вроде гуру местной Партии Космоса и Свободы. Еще в одном углу две женщины в ботинках и меховых шапках разглядывают меню, а в диванном закутке сидят с пивом отдыхающие уличные артисты. Никого в одежде, хотя бы отдаленно напоминающей офисный прикид, но стрелка страннометра держится выше среднего. Аннетт командует очкам стать непроницаемо черными, подтягивает галстук и оглядывается.
Дверь открывается, и внутрь пробирается неопределенного вида юнец. На нем мешковатый камуфляж, шапка из овчины, и пара ботинок, вид которых заставляет воображение рисовать несущиеся танковые армады. Сплошь амортизаторы и грязно-желтые кевларовые панели. И еще на нем огромные…
— Я тут заметила в детекторе сетевых вторжений… — начинает кошка. Аннетт отставляет стакан колы и направляется к юнцу. — …что-то от слова…
— Пацан, сколько хочешь за очки? — тихо спрашивает она.
Он дергается и едва не подпрыгивает, что является плохой идеей, если на тебе сапоги-скороходы военного стандарта, а над головой полуметровая каменная кладка, выдержавшая три столетия строительных невзгод. — Ничё я такого не делал — жалуется он в знакомой, жутковато-искаженной манере. — А… он сглатывает. — Анни? Кто…
— Не волнуйся. Сними их. Они вредят, только если ты их носишь — говорит она, старательно пытаясь избегать резких движений, поскольку в голове уже мелькают нехорошие мысли, и не обязательно даже смотреть на часы, чтобы понять, что восклицательный знак на них покраснел и стал вспыхивать. — Смотри, я дам тебе двести евро за эти очки и поясную сумку, настоящими бумажками, и я не буду спрашивать у тебя, где ты их достал. И никому не расскажу. Он остолбенело стоит перед ней, как загипнотизированный, и свет из недр очков мерцает на его заостренных от голода скулах, как отблеск ночной грозы. Или как будто он включил свой мозг в розетку. Она медленно, сглотнув и ощутив, как пересохло во рту, поднимает одну руку, и стягивает очки с его лица, а другой снимает поясную сумку. Мальчишка вздрагивает и моргает, и она сует пару стоевровых банкнот ему под нос. — Драпай — говорит она ему ничуть не резко.
Он медленно протягивает руку, потом хватает деньги и бежит — с оглушительным грохотом выхлопов проламывается сквозь дверь, закладывает левый вираж на велосипедную полосу и исчезает на дороге, ведущей вниз к парламенту и университетскому комплексу.
Аннетт опасливо смотрит в дверной проем. — Ну и где он? — тревожно, в полголоса говорит она. — Есть идеи, кошка?
— Не-а. Твоя работа — его искать — ты и ищи — самодовольно вещает кошка. А по спине Аннетт мурашками ползает тревога. Манфред оказался отрезан от хранилища своей памяти — где он сейчас? И, хуже того, — кто он сейчас?
— Тебя так же и по тому же месту — бормочет Аннетт. — Что ж, остается только один способ… Она снимает собственные очки — они сильно уступают собственноручно собранному агрегату Манфреда с его раскидистой функциональностью — и с некоторой дрожью надевает только что раздобытые. Кое-что в этом кажется ей грязным, будто разнюхивать что-то в электронной переписке любовника… Но как еще она узнает, куда он мог подеваться?
Она надевает очки и пытается вспомнить, что же она делала в Эдинбурге вчерашним вечером.
— Джанни?
— Да, моя дорогая?
Пауза. — Я потеряла его след. Но я нашла его напоминалку. Какой-то мелкий шаромыжник игрался с ней в киберпанк. Где Манфред — понятия не имею, поэтому я их надела.
Пауза. — Ох ты…
— Джанни, скажи, за чем именно ты отправил его к Сообществу Франклина?
Пауза (на протяжение которой под куртку начинает ощутимо пробираться холод шершавой каменной стены).
— Не хочу перегружать тебя мелочами.
— Чтоб тебя, Джанни, это не мелочи, они — Акселерационисты! Ты представляешь себе, что это значит, и что они могут сделать с его головой?
Пауза, и потом крякание, почти как от боли. — Да.
— Тогда почему ты это сделал? — яростно допытывается Аннетт. Она стоит, ссутулившись, выплевывая слова в телефон, уже не уверенная, разговаривает ли по гарнитуре или галлюцинирует. Пешеходы начинают обходить ее. — Черт, Джанни, мне каждый раз приходится собирать все по частям, после того, как ты устраиваешь что-нибудь подобное. Манфред не самый здоровый человек. Он постоянно на грани острого футурошока, и когда я говорила тебе в прошлом феврале, что ему придется месяц лежать в больнице, если ты снова выжмешь его, как лимон, я вовсе не шутила. Да он же может просто уйти и стать частью борганизма, если тебе и дальше будет все равно!
— Аннетт. — Тяжелый вздох. — Он — наша лучшая надежда. Да, я знаю, что средний период полураспада бездефицитного катализатора сейчас упал до шести месяцев, и продолжает снижаться, а Мэнни уже продержался на четыре стандартных отклонения дольше предполагаемого срока службы. Я не забываю об этом. Но нам необходимо решить блокирующие разногласия и выйти из тупика с гражданскими правами прямо сейчас, в эти выборы. Мы должны достичь соглашения, а Манфред у нас — единственный на всю команду, кто хотя бы теоретически способен говорить с Сообществом на своих условиях и не отступить. Послушай, он не загоняемая лошадь, он — посыльный, заключающий сделку. Верно? Мы должны устроить коалицию до того, как нас, в американском духе, остановит истечение срока полномочий и следующий за ним тупик в Брюсселе. Это больше чем жизненно, это совершенно необходимо.