— Но это не оправдывает…
— Аннетт, у них есть частичная выгрузка Боба Франклина. Они смогли получить ее перед его смертью, они сумели собрать достаточную для воссоздания часть личности, и они запускают ее на собственных мозгах с разделением времени. Сообщество Франклина обладает огромными ресурсами, и в продвижении Поправки о Равных Правах нам необходимо заручиться их поддержкой. Если Поправка пройдет, все разумные создания получат право голосовать, иметь имущество, выгружаться, загружаться и подключать сторонние ресурсы. Это нужно не только маленьким серым задницам со сверкающими лысинами — все будущее зависит от этого! Манфред сам же и начал с предоставления прав хвостатым. А иначе — где мы окажемся через пятьдесят лет, если выгрузки будут интеллектуальной собственностью без гражданских прав? На это не позволительно не обращать внимания. Это уже тогда все было важно, а теперь еще и эта передача, которую, кстати, омары и приняли…
— Дерьмо. Она поворачивается и прислоняется лбом к холодной каменной кладке. — Мне нужен рецепт. На риталин или что-нибудь в этом духе. И его координаты. С остальным я справлюсь. — Она удерживается и не добавляет — В это входит и отскребание его от потолка, как все закончится — но это и так ясно. — Она не добавила и — и ты еще рассчитаешься за это — но и это тоже понято. Джанни — политический делец, расчетливый и упорный, но о своих людях все-таки заботится.
— Найти просто, если он найдет офис связи. Сообщаю координаты GPS…
— Не надо. Я нашла его очки.
— Merde, как ты говоришь. Так принеси их ему, ма шери. Раздобудь мне распределенную поддержку выгрузки Франклина, и я устрою Бобу отпущение грехов и право распоряжаться самим корпоративным собой, как если бы он еще был жив. И мы достанем дипломатические картофелины из огня перед тем, как они сгорят. Согласна?
— Oui.
Она разрывает соединение и пускается в путь — вверх, через Коровьи ворота, через которые фермеры когда-то вели свои стада на рынок, мимо неизменного в своем дрейфе Края, и на Луга. Когда она останавливается передохнуть напротив виселиц, случается драка: какому-то похмельному неандертальцу приходятся не по душе передразнивания робоклоуна, и он отрывает ему руку. Клоун стоит в полном замешательстве, разбрасывая искры из плеча. Двое возмущенных студентов бросаются вперед и мутузят бритоголового вандала. Крики и ругательства на взаимнонепонимаемых жаргонах — оксгангском и Лаборатории Роботостроения Хериотт-Уатта — разносятся по округе. Аннетт вздрагивает, наблюдая за дракой — эта сцена вдруг представляется ей видением из мира, где ПоРа с ее улучшенным определением личности отказалась отклоненной коалицией депутатов, и где умереть — означает стать собственностью, а появление на свет — с кодом ДНК, предоставленным родителями — может стать легальной дорогой в рабство.
Наверное, Джанни прав, размышляет она. Но почему за это приходится платить такую личную цену?…
Манфред чувствует надвигающийся приступ. Все типичные симптомы налицо: вселенная с ее колоссальным преобладанием неспособной мыслить материи кажется личным оскорблением, странные идеи полыхают зарницами где-то над беспредельными равнинами его воображения, а он (так как метакортекс работает в безопасном режиме) чувствует себя тупым. И медленным. И устаревшим. Последнее ничуть не приятнее героиновой ломки — мучительная неспособность запустить новые потоки, которые бы исследовали его идеи на предмет осуществимости, а потом вернулись и отрапортовали. Собственный разум кажется ему скальпелем, которым валили деревья — будто кто-то украл полсотни пунктов его IQ. Страшная вещь — остаться запертым наедине с собственным распадающимся рассудком. Манфред хочет гулять, и он чертовски сильно хочет гулять, но пока все еще слишком опасается выйти наружу.
— Джанни — умеренный евросоциалист, преследующий прагматизм смешанного рынка — высказывает призрак Боба свои сомнения напомаженными губами Моники. — Это не те парни, за которых я бы проголосовал, не-е-е. Чем я могу быть ему полезен, по его мнению?
Манфред раскачивается на стуле взад и вперед, оборонительно скрестив руки на груди, и засунув кисти под мышки. — Ну как же… Ох… Разобрать Луну! Оцифровать биосферу, сделать ноосферу на ее основе… ой, тьфу, это же долгосрочное планирование… Построить сферы Дайсона, и не одну, а побольше! Э-э-э… о чем это я? — Джанни — бывший марксист, он ортодоксальный троцкист нового разлива. Он верит в достижимость Истинного коммунизма. Государство милости и благодати стало теперь возможным реализовать, если не увлекаться коктейлями Молотова и Полицией Мысли, и он собирается сделать каждого настолько богатым, что в грызне за обладание средствами производства станет не больше смысла, чем в споре о том, кто будет спать в луже в дальнем углу пещеры. Я хочу сказать, что он не твой враг. Он враг этих сталинистских гончих-девиационистов из лагеря консерваторов в центральном аппарате, которые хотят влезть к каждому под одеяло, и сервировать крупным корпорациям на блюдце с голубой каемкой. Корпорации — в собственности пенсионных фондов, и это предполагает, чтобы люди регулярно умирали…. Потому, что иначе фонды лишатся смысла существования. И, эм-м, умирали, не цепляясь при этом за имущество и собственность — не восставали из могил, усевшись в гробу и распевая экстропианские костровые. Чертовы актуарии, они строят свои предсказания продолжительности жизни так, чтобы люди покупали страховки на деньги, которые стоило бы инвестировать в контроль средств производства. И чертова теорема Байеса…
Алан через плечо смотрит на Манфреда. — Кажется, поить его гуараной было плохой идеей — говорит он тоном, которым делятся о дурном предчувствии.
Режим колебаний Манфреда уже стал к этому моменту нелинейным: он раскачивается взад-вперед, одновременно привставая и опускаясь, будто левитирующий йог-технофил, пытающийся поймать равновесие на неустойчивой орбите вблизи от сингулярности[128]. Моника наклоняется к нему; ее глаза расширяются. — Манфред! шипит она. — Уймись!
Он вдруг перестает трещать, и на его лице проступает глубокое удивление. — Кто я? — спрашивает он, и уходит в оверкиль. — Почему я, здесь и сейчас, занимаю это тело?…
— Приступ антропной тревоги — комментирует Моника. — Полагаю, с ним происходит то же самое, что и тогда, в Амстердаме восемь лет назад, когда Боб его в первый раз встретил. Ее лицо делается озабоченным — вперед выходит другая личность. — Что будем делать?
— Надо обеспечить ему покой. — Алан повышает голос: —Кровать, а ну-ка, постелись! — Спинка мебельного предмета, на котором распростерся Манфред, стремительно уходит вниз, нижний сектор распрямляется и выравнивается горизонтально, и странно анимированный плед начинает наползать на его ноги. — Мэнни, слушай, все будет хорошо.
— Кто я и что я означаю? бессвязно бормочет Манфред. — Пучок распространяющихся древ решений? фрактальная компрессия? Просто куча синапсов, смазанных дружественными эндорфинами?… Контрабандная аптечка изобилия в дальнем углу комнаты разогревается, готовясь произвести какой-то мощный транквилизатор. Моника направляется на кухню за подходящим напитком. — Зачем ты это делаешь? — невнятно спрашивает Манфред.
— Все хорошо, просто ляг и отдохни. — Алан склоняется над ним. — Мы поговорим обо всем утром, когда ты вспомнишь себя. Надо бы сообщить Джанни, что ему нездоровится — говорит он через плечо Монике, возвращающейся с кружкой чая со льдом. — Возможно, кому-то из нас придется отправиться к министру. Скажи, Макс уже прошел аудит? Отдохни, Манфред. Обо всем позаботятся.
Минут пятнадцать спустя Манфред, лежащий в кровати и сраженный приступом экзистенциальной мигрени, смиренно принимает из рук Моники заправленный чай, и релаксирует. Дыхание замедляется, подсознательное бормотание прекращается. Моника, сидящая рядом, тянется к его руке, лежащей на одеяле, и берет ее в свою.
— Ты хочешь жить вечно? — говорит она интонациями Боба Франклина. — Ты можешь обрести вечную жизнь во мне…
Церковь Святых Последних Дней верит, что ты не можешь попасть в землю обетованную без ее благословения — но если известны твое имя и родословная, ты можешь получить благословение, деже если тебя самого уже нет в живых. Ее генеалогические архивы — один из самых впечатляющих плодов исторических исследований во всем мире. И она любит обретать новообращенных.
Сообщество Франклина полагает, что ты не сможешь попасть в будущее, если они не оцифровали вектор состояния твоей нервной системы, или хотя бы не получили самый подробный журнал твоего сенсорного потока и снимок твоего генома, который может обеспечить технология. Для этого не обязательно оставаться в живых. Их коллективное сообщество мысли — один из самых впечатляющих плодов компьютерной науки. И оно любит обретать новообращенных.
На город опускается ночь. Аннетт, теряя терпение, переминается на пороге. — Да впустите уже наконец, чтоб вас! — огрызается она в микрофон. — Merde!
Кто-то открывает дверь. — Здравствуйте…
Аннетт толкает его внутрь, локтем захлопывает дверь и прислоняется к ней изнутри. — Ведите меня к своему бодхисаттве. Немедленно.
— Я… — Он разворачивается и идет мимо лестницы внутрь по сумрачному холлу. Аннетт сердито шагает за ним. Он открывает дверь, пригибаясь, шмыгает внутрь, и Аннетт проскальзывает вслед, пока он не закрыл ее изнутри.
Она оказывается в комнате, освещенной множеством разнообразных диодных светильников рассеянного света, настроенных на мягкий оттенок раннего летнего вечера. Посередине, на кровати, кто-то спит в окружении чутких диагностических инструментов. Двое людей, как сиделки, расположились по его сторонам.
— Что вы с ним сделали? — вопрошает Аннетт, устремляясь к нему. Манфред, сонный и растерянный, моргает, приподнявшись с подушек, и она наклоняется над ним. — Мэнни! Здравствуй… Через плечо: —если только вы что-то с ним натворили…