— О… Прошу прощения. — Он осторожно наклоняет голову. — Это из-за твоего молодого человека? Он плохо с тобой обращается?
— Не совсем… — Амбер останавливается. Садек, которого она пригласила в качестве корабельного теолога на тот случай, если они повстречаются с богами, считает заботу о поддержании ее спокойствия и безмятежности чем-то вроде хобби. Иногда это чуть гнетет, иногда льстит, и в этом всегда есть какой-то сюрреализм. Он стал аятоллой в непревзойденно молодом возрасте, опередив всех своих коллег в исследованиях с помощью новейших квантовых поисково-аналитических машин, доступных гражданам Империи Кольца. Когда они вернутся домой, его оригинал, вероятно, тоже станет аятоллой. Он весьма продуманно обходится с культурными различиями, его логическое мышление безупречно, он искусно избегает противостояния с ней — и он постоянно ищет способы направить ее в моральном развитии. — Это личное недопонимание — говорит она. — Я бы отложила это до тех пор, пока мы со всем не разберемся.
— Что ж… — Похоже, ответ его не удовлетворил, но это в порядке вещей. Садек еще не отряхнул со своих ног пыль детства в промышленном Йазде. Иногда Амбер задумывается, а не являются ли их разногласия миниатюрным отражением самой разницы между ранним двадцатым и ранним двадцать первым столетиями? — Но, возвращаясь к насущному — ты уже знаешь, где сам маршрутизатор?
— Узнаю, через несколько минут или часов — говорит Амбер чуть громче, одновременно генерируя несколько поисковых отражений. — Борис? Есть идеи, куда мы направляемся?
Борис грузно переваливается, чтобы повернуться к ней. Сегодня он носит аватар велоцераптора, а им не так-то легко разворачиваться в замкнутом пространстве. — Дайте мне место! — раздраженно рычит он. Затем прокашливается грозным гортанным звуком: —Анализирую данные с паруса. С обратной стороны лазерный парус, тонкий, как мыльная пленка, сплошь покрыт нанокомпьютерами, отстоящими друг от друга всего на микрометр. Каждый можно включить в режиме клеточного автомата, и у каждого есть световые датчики — когда они объединяются в гигантскую оптическую фазированную решетку, весь парус станет сетчаткой шириной больше сотни метров. Сейчас Борис скармливает ей модели-образы, описывающие естественные объекты, и задавая искать то, что отличается. Мысли оформляются, а пока к нему возвращаются лишь картины танцующих теней — заледеневшей свиты мертворожденного солнца.
— Но где он может быть? — спрашивает Садек. — Ты знаешь, что именно ты ищешь?
— Да. Его поиск нас не должен затруднить — говорит Амбер. — Он выглядит так. Она щелкает пальцами в направлении ряда стеклянных смотровых окон в передней части мостика. Кольцо на ее указательном пальце вспыхивает рубиново-красным, и на месте морского пейзажа с мерцанием материализуется что-то неописуемо странное. Гроздья жемчужных четок, закручивающиеся в спиральные цепи, цветные диски и завитки, свивающиеся и переплетающиеся друг с другом на фоне темнеющего диска планеты. — Как скульптура Уильяма Латема, сделанная из странной материи, правда?
— Абстракционизм, как есть… — с одобрением говорит Садек.
— Оно живое — добавляет она. — И когда оно подберется к нам поближе, оно попытается нас съесть.
— Что? — напряженно говорит Садек.
— Хочешь сказать, никто тебе не рассказал? — спрашивает Амбер. — Я полагала, все получили инструктаж. — Она кидает ему блестящий золотистый гранат. Он ловит его, плод познания растворяется в его руке, и вот он уже сидит в облаке отражений, поглощающих вместе с ним информацию. — Черт возьми… — мягко добавляет она.
Садек замирает. Текстуры его кожи и темного костюма сменяются осыпающейся каменной кладкой, сквозь которую растет плющ — он оповещает, что удалился в одну из личных вселенных и просит не беспокоить.
— Гррр! Босс! Нашел кое-что! — говорит Борис, роняя слюни на пол.
Амбер поднимает глаза. Пожалуйста пусть это будет маршрутизатор, думает она. — Выводи на главный экран.
— Ты уверена, что это не опасно? — нервно спрашивает Су Ан.
— Безопасных вещей не бывает! — клацает зубами Борис, постукивая своими огромными когтями по столу. — Вот, глядите.
Вид за окном сменяется горизонтом цвета пыльной синевы, над которым несутся, подгоняемые водородными вихрями и быстрым вращением Хендай +4904/-56, высокие перистые облака метановой пыли. Температура — чуть выше точки плавления кислорода. Степень усиления сигнала огромна: невооруженный человеческий глаз не увидел бы ничего, кроме черноты. Над горизонтом гигантской планеты восходит маленький бледный диск — Каллидис, самый большой спутник (или вторая планета?) коричневого карлика, пустынная скала размером чуть больше Меркурия. Вид на экране приближается, и по нему проносится ландшафт, побитый кратерами и присыпанный инеем от криовулканов[169]. Наконец, за дальним горизонтом показывается нечто бирюзовое, крутящееся и мерцающее на фоне ледяной темноты.
— Вот он — шепчет Амбер, чувствуя, как внутренности превращаются в ледышку. Но кошмарные воспоминания-образы, носящиеся вокруг как ночные призраки и рисующие картины того, что может с ними случиться, исчезают, как тени в полдень. — Вот он! — Она в восторге встает с кресла — разделить этот момент со всеми, кого она ценит. — Садек, проснись! Кто-нибудь, позовите сюда долбаную кошку! Где Пьер! Ему стоит это увидеть!
Ночь и разгул царят за стенами замка. За окном канун варфоломеевской ночи, но сейчас толпы пьяны и распутны — в небе вспыхивают фейерверки, а сквозь открытые окна струится теплый ветерок, полный запахов жареного мяса, дыма костров и открытых канав. Тем временем любовник, спеша на свидание, крадется в почти полной темноте вверх по туго закрученной лестнице. Он тоже пил, и его лучшая льняная рубаха покрыта пятнами, пахнущими потом и едой. У третьего окна он останавливается и запускает обе руки в гриву своих волос — длинных, растрепанных и закопченных. Зачем я это делаю?…. Все эти похождения — это так на него не похоже…
Он продолжает свой путь, и идет по спирали дальше, вверх. Лестница наверху оканчивается распахнутой дубовой дверью, сквозь которую виднеется холл, освещенный фонарем на крюке. Он заходит в приемную, отделанную потемневшими от времени дубовыми панелями. Он ступает за порог, и срабатывает еще одно переключение — как и было уговорено. Теперь его ногами движет что-то еще, помимо собственной воли, он ощущает незнакомое биение в груди, и где-то еще внизу — теплоту, открытость и чувство ожидания, заставляющее его вскрикнуть. — Где ты?
— Я здесь! Она появляется в дверном проеме, полураздетая — на ней только нижние юбки и плоский корсет, благодаря которому ее груди поднимаются, как блестящие купола. Ее тугие рукава наполовину расшнурованы, а волосы растрепаны. Его переполняют ощущения — блеск в ее глазах, чувство стянутости в ее спине и вкус в ее рту. Она — его аттрактор в этой реальности, пленительная до невозможности, настолько напряженная, что вот-вот вспыхнет. — Действует? — спрашивает она.
— Да… Он чувствует, как перехватывает дыхание, как переполняют противоречивые чувства невероятности и страсти, и он идет к ней. Они экспериментировали с полами и раньше, всячески обыгрывая экстремальный половой диморфизм этой исторической эпохи, но так они еще никогда не делали. Она приоткрывает губы, и он целует ее, чувствуя теплоту своего языка между ее губами и силу своих рук, смыкающихся на ее талии.
Она прижимается к нему теснее, ощущая его возбуждение. — Так вот каково это — быть тобой — говорит она с удивлением и интересом. Дверь в комнату неприкрыта, но терпеть дальше невозможно — водопад новых ощущений, перенаправленный в его тактильный сенсорий из ее физиологической модели, овладевает им. Она прижимается к нему бедрами снова и снова, тонет в его объятиях, ощущает, как напрягается его член и наливаются яички, и тихо постанывает низким грудным голосом. А когда его восприятия достигают богатые чувства ее тела, он почти падает в обморок — он будто растворяется, он чувствует, как что-то твердое упирается в промежность, он превращается во влагу, плавится и растекается. Каким-то образом он поднимает ее, обхватив за талию — как перехватило дыхание! — и несет, спотыкаясь, в спальню. Он бросает ее на туго набитый матрас, и она стонет громче. — Давай! требует она, — Сделай это со мной!
Каким-то образом он оказывается на ней, ее шоссы — опущенными до лодыжек, а юбки — перетянутыми вокруг талии. Она целует его снова и снова, прижимаясь к нему бедрами и мурлыкая страстную чепуху. И его сердце выпрыгивает из груди: как будто там, внизу, в него входит и наполняет его целая вселенная, и это ощущение настолько вывернуто наизнанку, и настолько сильно, что дыхание перехватывает снова и снова. Что-то горячее и крепкое, как скала, вторжение, пугающее и неожиданное, но он неудержимо жаждет почувствовать это внутри. Он наклоняется ниже, и чувствует прикосновение собственного языка к ее соску — как удар молнии — и обнаженность, ужас и восторг соединения. Он растворяется в мире, и только в личном отсеке его собственного сознания раздается крик. Я никогда не думал что это ощущается так!
…она наклоняется к нему с расслабленной улыбкой. — Ну и как тебе? Если ей понравилось — то и ему наверняка тоже, думает она.
Но все, о чем он может думать — это об ощущении вселенной, наполняющей его, и о том, как это было хорошо. А все, что он может услышать — это крик отца, раздающийся в его голове — ты что, извращенец какой-то? — И он чувствует себя грязно.
Добро пожаловать в последнюю мегасекунду перед точкой разрыва.
Солнечная система неистовствует. Океан мыслей бурлит и волнуется, накатываясь на порог в 1033 MIPS, кружась в мальстриме, мощь которого превзошла миллион миллиардов недополненных человеческих сознаний. Кольца Сатурна тлеют от сбросового жара как угли.
Последние остающиеся служители Церкви Последних Дней, исследовав отображения всех сохранившихся записей о своих предшественниках в фазовом пространстве своих геномов, приступили к воскрешению своих предков. Над экватором Земли, как стройные листья росянки, развернулись орбитальные лифты непрерывного цикла