— К моему большому сожалению, она уже здесь — говорит Аннетт. — Сирхан — странное дитя. Он похож на свою бабушку и подражает ей. И конечно, он пригласил ее на свою вечеринку.
— Его вечеринку?
— Почему бы и нет? Он не говорил тебе, в честь чего ее устраивает? Чтобы отметить открытие его особого проекта. Семейного архива. Он замораживает иск, по меньшей мере — на все время вечеринки. Вот почему все здесь, и даже я. Аннетт довольно ухмыляется ей. — Полагаю, мой костюм его здорово смутит…
— Расскажи про эту библиотеку — говорит Амбер, прищурившись. — И расскажи мне про этого моего сына, которого я ни разу не видела, от отца, с которым я ни разу не трахалась.
— То есть, тебе рассказать обо всем? — спрашивает Аннетт.
— Ага. — Амбер со скрипом выпрямляется. — Мне нужна одежда. И кресло помягче. И где тут можно раздобыть что-нибудь выпить?
— Пойдем, покажу — говорит орангутан, распрямляясь и разворачиваясь, прямо как рулон оранжевого ковра. — Сначала выпивка.
Бостонский Музей Наук — не единственная конструкция, разместившаяся на кувшинке, хоть и занимает центр композации. Он — еще и самая безмысленная из них: музей целиком построен из добытой еще до Просвещения пассивной материи, ставшей теперь реликтом той эпохи. Орангутан ведет Амбер служебным коридором наружу, в теплую ночь, купающуюся в свете колец. Трава под ногами прохладна, и с краев мирка непрерывно дует легкий ветерок, поднимаемый рециркуляторами. Она идет за сутулой оранжевой обезьяной, поднимается по склону, поросшему травой, и проходит под плакучей ивой. Пройдя по дуге в триста девяносто градусов, она внезапно обнаруживает, что оказалась в доме со стенами, сотканными из облаков, и потолком, с которого льется лунный свет, а пройденный ландшафт исчез, будто его и не бывало.
— Что это? — спрашивает очарованная Амбер. — Что-то вроде аэрогеля?
— Не-а. — Аннетт рыгает, сует руку в стену и достает охапку тумана. — Сделай стул — говорит она. Охапка приобретает форму и текстуру, отвердевает, и перед Амбер на тоненьких ножках оказывается солидная репродукция трона Королевы Анны. — И один мне. Приоденься, сделай что-нибудь из избранного. — Стены слегка отступают и твердеют, источая краску, дерево и стекло. — О да, это то, что надо. — Обезьяна ухмыляется Амбер. — Удобно?
— Но я… — Амбер умолкает и разглядывает знакомую облицовку камина, ряд антикварных фигурок, детские фотографии, вечный глянец сублимационной краски. Это спальня ее детства. — Ты принесла ее всю сюда? Только ради меня?
— Будущее все мешает, заранее и не знаешь… — Аннетт пожимает плечами и тянется почесать спину гибкой рукой. — Роботуман можно использовать для чего угодно. Это наноединицы, каждая из которых может связываться с несколькими такими же в распределенные сети, как при фазовом переходе «пар-твердое тело», они могут менять свою форму по команде, и много чего еще. Текстура и цвет не настоящие, они поверхностны. Но да, это все действительно взято из одного из писем твоему отцу от твоей матери. Она принесла это все сюда, чтобы тебя впечатлить. Если б только все случалось в нужное время… — Ее губы оттягиваются, обнажая больше квадратные зубы, предназначенные для пережевывания листвы — через миллион лет эволюции это, наверное, могло бы стать улыбкой.
— Ты… Я… Я не ожидала… Всего этого. — Амбер замечает, что часто дышит, опять готовая поддаться панике. Даже само знание, что ее мать здесь и рядом, уже вызывает неприятные ответные реакции. С Аннетт все в порядке, Аннетт клёвая. И папа — он маэстро сложных схем, он любит выскакивать извне зоны видимости и осыпать двусмысленными подарками. Но Памела… Она всегда видела в Амбер только дитя, которое надо огранить по своему вкусу, и несмотря на весь этот невообразимый проделанный путь, несмотря на то, как Амбер за это время повзрослела, она испытывает в присутствии матери иррациональный клаустрофобический страх.
— Не будь такой несчастной — тепло говорит Аннетт. — Она собиралась досадить тебе этим. Это признак ее слабости — силы уверенности в собственных убеждениях ей явно не хватает… Но я-то показываю тебе все это, чтобы укрепить тебя….
— Ей — не хватает… Это — что-то новое. — Амбер тянется вперед, вся обращаясь во внимание.
— О да. Теперь она вздорная старуха. Годы ее потрепали… Похоже, она собирается совершить пассивное самоубийство с помощью неустраненного старения, и таким образом оставить нас виноватыми в том, что мы с ней плохо обошлись. Смерти она, конечно, все равно боится, но если покажешь, что тебя это гнетет, это будет прощением и потаканием ее самолюбию. Сирхан пытается с ней спеться, и ни о чем не думает, глупое дитя. Он ставит ее в центр вселенной и думает, что помочь ей умереть — значит помочь ей достичь ее целей. Ему никогда прежде не доводилось наблюдать, как взрослый человек идет спиной вперед к краю обрыва.
— Спиной вперед… — Амбер глубоко вдыхает. — Ты говоришь, что Мать настолько несчастлива, что пытается совершить самоубийство через постарение? Это же слишком медленно!
Аннетт печально качает головой. — У нее было полвека практики. Тебя же не было двадцать восемь лет! Когда она тебя вынашивала, ей было тридцать. Теперь ей больше восьмидесяти, и она — теломерный отказник и член-основатель Общества Защитников Неизменного Генома. Она не может пройти вирусную очистительную терапию и перезагрузку возраста — это значит бросить знамя, которое она несла полвека. И выгрузку она не приемлет — это значит допустить, что ее сущность переменна, а не постоянна. Она прилетела сюда в консервах, замороженная и облученная. Домой она уже не вернется — она планирует завершить свои дни здесь. Понимаешь? Поэтому тебя и привели сюда. Поэтому, и из-за приставов, которые выкупили титулы кредиторов твоей альтер-эго, и которые поджидают тебя у Юпитера с ордерами и мозгососами, чтобы вытянуть из тебя личные ключи.
— Она прижала меня к стенке!
— О, я бы так не сказала. Наверное, нам всем доводится менять свои убеждения, рано или поздно. Но у нее гибкости нет, и она ничему не поддастся… Но она не глупа, и не настолько мстительна, как сама о себе думает. Она считает, что она просто достойная осмеяния старуха, хотя конечно, не все в ней пусто. Мы с твоим отцом…
— Он все еще жив? — порывисто спрашивает Амбер, наполовину волнуясь в ожидании ответа, а наполовину пытаясь поверить, что новости о нем не могут быть плохими.
— Да. — Аннетт снова ухмыляется, но не счастливо — скорее просто показывает миру зубы. — Как я и говорила, мы с твоим отцом пытались помочь Памеле. Но его она отрицает. Она не считает его мужчиной, говорит она. Да и меня женщиной… Но со мной она еще как-то говорит. У тебя, наверное, получилось бы и то лучше. Так вот, средства Манфреда потрачены. Твой отец, он не слишком богат в нынешнюю эпоху.
— Да, но… — Амбер кивает сама себе. — Возможно, он кое в чем сможет помочь мне.
— О! И в чем же?
— Ты помнишь изначальную цель экспедиции Выездного Цирка? Разумная инопланетная посылка…
— Еще бы, — Аннетт фыркает. — Спекулятивые высокодоходные пирамиды для доверчивых болванов из «Мудрецов с Летающих Тарелок».
Амбер облизывает губы. — Насколько мы здесь уязвимы для подслушивания?
— Здесь? — Аннетт оглядывается. — Очень уязвимы. Дом без возможностей слежения в небиосферной среде — это нереально.
— Ну, тогда…
Амбер устремляется внутрь собственного сознания, разветвляется, собирает замысловатый пучок своих мыслей и памяти, и направляет его наружу. Она передает Аннетт один конец шифрованного канала, и буря застывших мыслей врывается в ее голову. Аннетт сидит, не двигаясь, секунд десять, а потом вздрагивает, тихо охнув. — Тебе надо поговорить с отцом — говорит она, приходя в заметное возбуждение. — А мне теперь надо идти. Вообще, я не должна была узнавать об этом. Это же бомба. Это политическая бомба, увидишь! Я должна вернуться к главной ветви и предупредить ее.
— К твоей… Постой! — Амбер встает так быстро, как только позволяет ей ее не слишком хорошо управляемое тело, но Аннетт действует проворнее, уже взбираясь по призванной из воздуха прозрачной лестнице.
— Расскажи Манфреду! — говорит ее тетя в теле обезьяны. — Не доверяй никому другому! — С другого конца канала в сознание Амбер приходит другой пакет сжатых и хорошо зашифрованных воспоминаний, а мгновение спустя оранжевая голова соприкасается с потолком и расплывается. Конструкции диссоциируют, их частички отпускают друг друга, и струи испарившегося роботумана сливаются с основной массой здания, породившего поддельную обезьяну.
Кадры из семейного альбома: —Пока тебя не было…
…Открытие заседания об утверждении всеюпитерианской конституции. Амбер, в парчовой мантии и короне, инкрустированной алмазными процессорами и внешними нейроантеннами, шествует со всем величием утвержденной главы государства и правителя юпитерианской луны, и при ней вся королевская свита. Она улыбается в камеру знающей улыбкой, полной профессиональной блистательности, на которую способен только добротный видеофильтр публичных отношений. — Мы рады присутствовать здесь — говорит она — и мы очень рады тому, что комиссия согласилась оказывать свою поддержку продолжающейся программе Империи Кольца по исследованиям дальнего космоса.
…Листок бумаги из пассивной материи, грубо исчерканный потускневшими бурыми буквами. — Конец связи. Не восстанавливай. — Письмо собственной кровью от версии Пьера, не отправившейся к маршрутизатору и оставшейся дома. Он удалил все свои резервные копии и перерезал вены, оставив себе эпитафию резкую и самоосуждающую. Это холодный душ — первый пробирающий душу порыв ледяной бури, которая уже несется через внешнюю систему, сметая и королей, и их народы. И это — начало режима цензуры в отношении уже набравшего скорость звездного парусника. Амбер, погруженная в горе, выносит решение не сообщать в свое звездное посольство, что один из членов их команды мертв здесь, и таким образом, уни