— Ну почему меня никто не предупредил? — жалуется Амбер.
— Мы подумали, ты воспользуешься хорошим советом — Аннетт прерывает неловкую тишину. — Ну, и воссоединение семьи. Мы так и задумали его сюрпризом.
— Сюрпризом… — озадаченно говорит Амбер. — Могла бы и сказать.
— А ты выше, чем я думал — неожиданно говорит Манфред. — В нечеловеческих глазах люди смотрятся по-другому.
— Да? — Она глядит на него, он слегка поворачивает голову, и они смотрят друг другу в глаза. Это — исторический момент, и Аннетт записывает его на мемоалмаз со всех ракурсов. Маленький секрет семьи заключался в том, что Амбер никогда не встречалась со своим отцом — во всяком случае — не в биопространстве лицом к лицу. Она родилась, а точнее, была извлечена из дьюара с жидким азотом спустя годы после развода Манфреда и Памелы. И сейчас они в первый раз видят лица друг друга без электронного посредства. И хоть на бизнес-уровне они уже говорили друг другу все, что нужно было сказать, семейные отношения антропоидов — совсем другое дело. Они все еще остаются очень связаны с языком тела и с феромонами. — Как долго ты уже тут и с нами? — говорит она, пытаясь скрыть потрясение.
— Часов шесть. — Манфред выдавливает смешок сожаления — не получается как следует рассмотреть ее, будучи человеком, а не голубями. — Пошли, возьмем тебе еще коктейль и все обсудим?
— Давай. — Амбер глубоко вздыхает и бросает на Аннетт буравящий взгляд. — Ты все устроила, ты и разгребай….
Аннетт просто стоит и улыбается своему достижению и вызванному им смущению.
Холодный рассвет застает Сирхана в его кабинете — сердитым, трезвым, и готовым поколотить любого, кто войдет в дверь. Его кабинет имеет десять метров в ширину, пол из полированного мрамора и потолок с окнами и замысловатой лепниной. Посреди пола абстрактными побегами брокколи прорастает план прохождения его текущего проекта — фрактально делящиеся ветви, обхватывающие самыми маленькими отростками узлы с флажками. Сирхан расхаживает вдоль плана, и приближает движениями глаз отдельные места, чтобы можно было прочесть подписи. Но внимание его не сфокусировано. Его переполняет волнение и неопределенность, и он пытается выяснить, кто виноват. Вот почему первое, что приходит ему на ум, когда дверь распахивается — это вскочить и накричать, но он останавливается. — Чего тебе нужно? — вопрошает он.
— Пару слов, если можно? — Аннетт отвлеченно глядит куда-то в сторону. — Это твой проект?
— Да — говорит он ледяным голосом, стирая прохождение взмахом руки. — Чего тебе нужно?
— Я не знаю, с чего начать. — Аннетт молчит. На мгновение на ее лице проступает усталость, невыразимая никакими словами. Сирхан начинает сомневаться — а не пытается ли он распространить вину слишком далеко? Эта девяносто-с-лишним-летняя француженка, давняя любовь всей разбросанной жизни Манфреда — последний человек, который стал бы им манипулировать. И уж точно — не таким неприятным и затрагивающим личное способом. И все-таки, ни в чем нельзя быть уверенным. Семьи — странные механизмы. Нынешние версии его отца и матери — далеко не те люди, которые прогнали его растущий мозг через пару дюжин альтернативных жизней еще до того, как ему исполнилось десять — но нельзя закрывать глаза на их влияние. Как и на то, что они могут воспользоваться помощью тети Нетти, чтобы оттрахать его мозг. — Нам надо поговорить о твоей матери — говорит она.
— Нам надо… Надо нам? — Сирхан разглядывает внезапно образовавшуюся в комнате пустоту, как от вырванного зуба. Отсутствие говорит сколько же, сколько и присутствие. Он щелкает пальцами, и за его спиной материализуется замысловато украшенная скамейка из прозрачного синеватого роботумана. Он садится, а Аннетт пусть делает, чего хочет.
— Oui. — Она засовывает руки в карманы рабочего комбинезона — очень далекого от ее обычного стиля — и прислоняется к стене. С виду она так молода, как будто всю свою жизнь носилась по галактике на скорости в — три девятки от световой, но в ее позе чувствуется древняя усталость и тяжесть целых миров. — Твоя мать за огромную работу взялась, и сделана эта работа быть должна. Ты, со своим хранилищем архивов, еще годы назад согласился с этим. Теперь проложить делу путь наружу она пытается, и затем кампания нужна, чтобы выбор перед избирателями вынести, как нам лучше всего целую цивилизацию перенести. Я спрашиваю тебя, почему препятстсвуешь ты ей?
Сирхан пытается совладать со своей челюстью. Ему хочется плюнуть. — Почему? — бросает он обратно.
— Да. Почему? — Аннетт сдается, и наколдовывает себе стул из запасов роботумана, вихрем вращающегося под потолком. Она садится и рассматривает Сирхана. — Это вопрос.
— Я ничего не имею против ее политических махинаций — напряженно отвечает Сирхан. — Но ее незваное вторжение в мою личную жизнь…
— Какое вторжение?
Он смотрит непонимающе. — Это вопрос? — Некоторое время он молчит. — Посылать эту распутницу ко мне прошлой ночью…
Аннетт смотрит еще пристальнее. — Кого? О ком ты говоришь?
— Эту, эту бесстыжую женщину! — выплевывает Сирхан. — С чего она взяла, что может… Если это отец решил посводничать, он настолько ошибается, что…
Аннетт качает головой. — Ты с ума сошел? Твоя мать всего лишь хотела, чтобы ты познакомился с ее выборной командой, чтобы присоединился к планированию программы. Твоего отца вообще нет на планете. А ты так сорвался. Ты очень, очень расстроил Риту, ты знаешь об этом? Рита — наш самый лучший специалист в составлении материалов и поддержании веры… И ты ее расстроил до слез. Что с тобой не так?
— Я… — запинается Сирхан. — Она — кто? — спрашивает он с пересохшим ртом. — Я думал… — Он умолкает. Ему совсем не хочется говорить то, о чем он подумал. Эта нахальная девка, эта распутница… Это — участник предвыборной кампании его матери? А вовсе не плана по его растлению? Что, если все это — чудовищное недопонимание?
— Я думаю, тебе необходимо перед кое-кем извиниться — прохладным голосом говорит Аннетт, вставая. У Сирхана голова кружится. В дюжине окон внутреннего взора прокручиваются записи с вечеринки с точки зрения остальных присутствовавших, и он поражается увиденному. Настолько, что даже стены вокруг мерцают от ужасающей неловкости. Аннетт удостаивает его чуть презрительным взглядом. — Когда сможешь ты с женщиной, как с человеком вести себя, тогда говорить снова сможем мы. До тех пор. Она встает и идет из комнаты, оставляя его наедине среди осколков разбитого вдребезги гнева. Пораженный и оцепенелый, он пытается снова сосредоточиться на своем проекте. — Это действительно был я? Неужели со стороны я выглядел так? А план-древо медленно вращается перед ним, широко раскинув обнаженные ветви, готовые наполниться плодами-узлами инопланетной межзвездной сети, как только он сумеет убедить Айнеко вложиться и устроить ему путешествие во тьму с обходом в глубину.
Был когда-то Манфред стаей голубей. Он рассеял свой экзокортекс по множеству птичьих мозгов, клевавших себе яркие факты и испражнявшихся полупереваренными выводами. Переход обратно в человеческую форму сопровождается неизъяснимо странными ощущениями (даже с отключенным секс-драйвером, который проще просто обесточить, покуда он еще не привык, что у него лишь одно тело). Это — не только постоянная боль в шее из-за попыток посмотреть левым глазом через правое плечо. Манфред потерял привычку генерировать поисковые потоки, чтобы расспросить базу данных или робокуста, и теперь вместо этого просто пытается разлететься во всех направлениях, что обычно заканчивается падением навзничь.
Но сейчас это не досаждает. Манфред удобно уселся за потускневшим деревянным столом в пивной веранде бара, поднятого откуда-то, наверное, из Франкфурта, рядом с рукой — литровый стакан соломенного цвета жидкости, а в затылке приятно щекочет успокаивающий шепоток множества ручейков знания. Большая часть его внимания сосредоточена на Аннетт, которая сидит напротив и разглядывает его со смесью заботы и привязанности на чуть нахмуренном лице. Они уже почти треть столетия жили своими жизнями, ведь она тогда решила не выгружаться вместе с ним — но он все еще очень настроен на нее.
— Сделай что-нибудь с этим мальчиком — сочувственно говорит она. — Еще чуть-чуть, и он крепко расстроит Амбер. А без Амбер у нас появятся сложности.
— Я и с Амбер собираюсь что-нибудь сделать — парирует Манфред. — В чем был смысл не предупреждать ее, что я иду?
— Мы хотели сделать это сюрпризом. — Аннетт почти дуется. С момента своего перевоплощения он еще не видел ее такой, и в нем пробуждаются теплые воспоминания. Он тянется через стол и берет ее за руку.
— Знаешь, пока я был стаей, у меня не было возможности по достоинству оценивать прелесть людей… — Он поглаживает тыльную сторону ее запястья. Через некоторое время она отстраняется, но медленно. — Я думал, ты справишься со всем этим.
— Со всем этим… — качает головой Аннетт. — Она же твоя дочь. Помнишь? Слушай, неужели у тебя все участие закончилось?
— Пока я был птицами? — Манфред наклоняет голову на бок так резко, что в шее опять стреляет. Он морщится. — Наверное, да. Теперь появилось снова, но кажется, она на меня обижена.
— Что возвращает нас к пункту номер один.
— Я бы извинился, но она же решит, что я пытаюсь ей манипулировать. — Манфред отпивает пива. — И ведь будет права. В его голосе сквозит грусть. — В это десятилетие с кем ни поведешься, все кувырком. И одиноко.
— Ладно тебе. Не заморачивайся. — Аннетт убирает руку. — Рано или поздно устаканится. А пока поработай. Выборные вопросы становятся насущными. — Манфред вдруг с уколом чувств осознает, что ее французский акцент, когда-то бывший таким ярким, почти исчез и сменился заатлантическим растягиванием, Он слишком долго не был человеком — дорогие ему люди сильно изменились, пока его не было.
— Хочу — и заморачиваюсь — говорит он. — Я так и не воспользовался ни одним шансом, чтобы попрощаться с Пэм. С самого того момента в Париже с гангстерами, наверное… — Манфред пожимает плечами. — Пф-ф. Да у меня ностальгия от старости началась.